На обратном пути девушка заболела, и нам пришлось везти ее на санях — там появилось место, так как мы съели почти все наше сушеное мясо. Когда мы добрались до долины, где на снегу меж теней огромных птиц, махавших белыми крыльями у нас над головой, были заметны небольшие передвижения снежных зверьков, мы поймали нескольких. Это оказалось нетрудно, потому что грызуны не были достаточно опытными, чтобы бояться нас. Они были доверчивыми животными и прижались к девушке, лежавшей в полубессознательном состоянии на своем ложе, их безмятежность и тепло оживили ее, и Алси в первый раз заплакала, горюя о смерти своего друга Нонни.
Нет нужды говорить что-либо еще об обратном путешествии, за исключением того, что оно было ужасающим и что каждый волочащийся и мучительный шаг свидетельствовал, насколько мы были глупы, бросив вызов опасностям, к которым не были подготовлены в должной мере. Когда же мы наконец достигли места, где ожидали встретить нашу черную стену, мы не увидели ее. Стояло ослепляюще сверкающее утро, после ночи снега, падавшего так плотно, что мы опасались, как бы в нем не задохнуться. Спотыкаясь, с полузакрытыми от снежного блеска глазами, мы едва не шагнули прямо с обрыва — нашей стены; мы взошли на нее на уровне ее верха, ибо снег и лед уже все заполнили. Стоя там и смотря вниз, мы увидели, что снег сдувался с холодной стороны в сугробы вдоль подножия стены. Не очень глубокие сугробы, но вполне достаточные, чтобы покрыть землю на приличном расстоянии.
Мы благополучно, соблюдая все меры предосторожности, спустились вниз по опасно скользким ступеням. Алси вскоре выздоровела, она отдала маленьких зверьков, что были с ней в санях, Производителям Животных, и наконец, после множества экспериментов, выяснилось, что они могут питаться лишайником и карликовым кустарником тундры. Но что же служило животным пищей, когда они жили в той пустыне замерзшей воды? В конце концов пришли к заключению, что в пещерах, должно быть, существуют запасы соломы или листьев, а может, даже и произрастает какой-то вид растительности. Мы разводили этих зверьков для пищи; однако нашей главной проблемой было то, что мы не могли выращивать что-либо в той мере, чтобы накормить животных. Гигантские стада, которые как будто оказались способны замечательно обходиться даже такой редкой и сухой растительностью, теперь беспокойно скитались в поисках пищи от долин до холмов, забираясь даже в горы. Если холод прокрадется через нашу преграждающую стену, то нам следует ожидать, что все травы и кустарники выродятся — а вместе с ними вымрут и стада.
Именно эти обстоятельства и заставили наших более дальновидных Представителей согласиться вновь подумать об озере. Нашем «океане». Из этого сотворили настоящий ритуал. Все население близлежащих долин и делегации со всех краев нашей планеты встали вдоль его берегов. Было хмурое серое утро, и толпы были молчаливы и унылы. Оттуда, где мы стояли — с невысоких холмов над водой, — мы могли разглядеть у далеких берегов серовато-коричневые массы людей. Мы, Представители, расположились на самом близком к стене берегу, и нам открывалось, высоко над горами по ту сторону воды, светлое серовато-голубое небо, казавшееся слишком тихим, чтобы ему радоваться. Те, кто живет в состоянии постоянной угрозы, знают о тишине нечто такое, чего совсем не понимают живущие в беззаботные времена. Было заметно, что люди вокруг меня оглядываются по сторонам, чтобы посмотреть в лица других; все молчали либо говорили очень тихо, и мне пришло на ум, что причина подобного сосредоточенного внимания заключалась в том, что они — все мы — слушали. Все, что нам приходилось делать, было для нас трудным и ненавистным, мы не испытывали удобства даже в мельчайших, самых обычных и часто повторяемых делах нашей каждодневной жизни, начиная от надевания тяжелых шуб и заканчивая готовкой жирного мяса, ставшего нашей основной пищей; не испытывали удобства в нашем сне, которому постоянно угрожал вкрадывавшийся откуда-то холод, это тяжкое бремя холода словно пропитало нас, как вода пропитывает глину; не испытывали удобства, даже протягивая руку или улыбаясь, ибо наши тела и лица постоянно казались слишком легкими и хрупкими для того, что им приходилось делать и выражать. Казалось, у нас не осталось ничего естественного, а следовательно, и веселого или просто приятного.
Мы были чужды самим себе настолько же, насколько и окружающей среде. И поэтому группы, да и толпы людей легко и часто погружались в молчание. Как будто мы заставляли служить это чувство, слух, за неимением других чувств, которые были нам так нужны. Мы слушали — глаза каждого из нас постоянно выражали ожидание услышать или принять какую-то новость, или послание, или информацию.
Среди нас, Представителей, были такие, кто говорил, что мы должны сделать из этого события, обращения нашего озера в источник пищи, церемонию с песнями и хоралами, сопоставляющую унылость нашего настоящего с прошлым. Таким недавним прошлым… Лишь совсем маленькие дети не помнили, как наше озеро лежало, такое голубое и яркое, среди зелени и желтизны листвы. Какая надобность в формальном ритуале памяти? Простор наших сверкающих вод был голубым и был зеленым, и была белая рябь на нем. Люди ныряли с коричневых скал и плавали вдоль невероятно красиво окрашенных берегов… Теми, кто постоянно живет среди тускло-коричневого, серого и земляного цветов оттенки нагретой и плодородной суши начинают восприниматься как необычные, почти невозможные. Стояли ли мы здесь — мы, обитатели нашей пораженной болезнью планеты, — стояли ли здесь и смотрели ли на полные жизни коричневые тела, ныряющие и плавающие в отражающих небо водах? Танцевали ли мы, пели ли на этих берегах теплыми ночами, когда эти спокойные темные воды казались наполненными звездами? Было ли это? Что ж, мы знали, что было, и мы рассказывали обо всем этом нашим маленьким детям… И их глаза, озадаченно смотревшие в наши лица, говорили, что они верили во все это, как верили в легенды, которые поведал нам Канопус, чтобы мы передали их потомкам. Ибо его эмиссары рассказали нам, Представителям, целую тысячу сказок, которые подготовили бы умы наших людей к пониманию нашей роли как планеты среди планет и того, как Канопус лелеет, вскармливает и бережет нас. Я сам помню, как спокойной теплой ночью меня, еще совсем маленького, вместе с другими детьми Представители того времени привели на склон холма и показали одну сверкающую звезду, висевшую низко над горизонтом, объяснив, что она была Канопусом, нашей звездой-родительницей и кормилицей. Я помню, как пытался охватить все это собственным умом, как пытался согласовать шелест травы вокруг себя, привычное тепло родительских рук и приятный запах их тел с мыслью: та сверкающая штука — там, наверху, — та сияющая точка есть мир, как наш, как наша планета, и я должен помнить, когда смотрю на эту звезду, что этот мир и есть мой Творец.
Я помню, как частично я это понял, частично принял. И как легенды и сказки запали мне в душу и наполнили ее, и создали в ней место, куда я мог входить по желанию, чтобы восстановиться и преисполниться широтой и целостностью. Но это далось нелегко, эта медленная перемена, неизменно контролируемая (как я узнал, хотя и не без труда) Канопусом.
В тот холодный день, отражавшийся в серой воде, нашей задачей было услышать друг от друга и понять, что эта священность, эта нетронутая чудесность места, где мы плавали и резвились, но которое никогда, никогда не оскверняли — теперь должна возделываться, как некогда мы возделывали почти всю планету. Как мы пока еще возделывали небольшую область у полюса, которая была подвержена воздействию — незначительному, увы, незначительному — плодоносного света нашего солнца. Да, мы использовали наше скоротечное, почти незаметное «лето». Мы будем ловить в нашем «океане» его обитателей, но осмотрительно, ибо нас огромное количество, а их не так уж и много, чтобы мы могли брать столько, сколько нам хотелось.
Представители, являвшиеся Хранителями Озера, его Стражи, именуемые Ривалин, выступили из молчаливой толпы и взошли на лодку, украшенную и оживленную настолько, насколько мы только могли ухитриться при наших теперешних, столь ограниченных ресурсах растительности — из лищайника сделали кое-какие гирлянды да добавили стеблей злаков. Отплыв под парусами недалеко от наших холодных берегов, Представители выстроились на палубе, выставив перед собой новые орудия, чтобы все видели. Это были сети, всяческие виды лесок с крючками, остроги и гарпуны. Последние наличествовали потому, что, согласно легендам, в глубине нашего озера водились чудовища. Порой люди тонули, хотя и нечасто, и возникали слухи, что их утаскивали в глубины озера эти самые огромные твари, которых никто никогда не видел. И которые никогда не существовали — по крайней мере, мы так их ни разу и не увидели.
