Пока Мейкен находился под властью Волиена, его рассматривали как сырьевой придаток, снабжающий элиту «Империи» продуктами производства пипизавров. Также он был любимым местом отдыха, хотя и считался отсталым и примитивным краем: избалованные правящие классы Волиена любили посещать планеты, обитатели которых были близки к природе, и большой интерес представляли сентиментальные художественные изображения «дикарей» с их стадами.

Находившейся под владычеством Волиена планете не разрешалось иметь своей армии. Правду сказать, Волиен боялся солдат, которые могут свободно функционировать и на земле, и в воздухе. Но втайне такую армию готовили. И недаром каждый пипизавр от рождения знал свое место рядом с хозяином или хозяйкой, жил и воспитывался с ним вместе. Таким образом обучение и вооружение партизанских войск практически было незаметным для властей Волиена.

Поэтому Мейкен первым победил Волиен, причем с легкостью, благодаря боеспособности своих армий. Мейкен помог Словину прогнать захватчиков, а потом, думаю, это вас не удивит, остался на Словине для оказания им «помощи»: иными словами, Мейкен теперь успешно управляет Словином. Для Мейкена началась эпоха превращения в империю, такую, которая победит ближайшие планеты, где ныне царит хаос и идут гражданские войны, — словом, все планеты, до недавнего времени подчиненные Сириусу. Но Мейкен этого не знает, не строит таких планов. Его жители считают себя необычайно благородными, истинным воплощением Морали, наследниками Сирианской Морали.

И та фракция на Мейкене, которая победила вооруженные силы Волиена, даже называла себя «Сириус». Мейкен не имеет ни малейшего представления о беспощадности Сириуса, о произвольной необоснованной жестокости, характерной для последних дней той империи. Идеалистически настроенная молодежь Мейкена слышала россказни о его «Морали», была очарована языком знати, слухами о Золотом Веке, о Справедливости, о Свободе, о Праве на Выбор, о — конечно — Логике Истории, ну и обо всем прочем. Именно под песни о Сирианской Морали Мейкен освободил, а потом оккупировал Словин. Когда армии Мейкена проводили учения в небесах над своей планетой и над Словином — а недавно, осмелев, и над пустынями Волиендесты, — они пели о Морали, и их боевые кличи сулили Мир и Благоденствие.

Но я не дал себе времени подумать о том, как все это должно было поразить бедного Ормарина, который никогда не видел огромных летающих животных, никогда не представлял себе, что животные могут быть разумными помощниками — более того, друзьями, кровными братьями, потому что когда младенец получает пипизавра в свое полное распоряжение, еще до того как сам научится толком ходить, взрослые надрезают вены обоим малышам, чтобы они обменялись кровью.

Я отправился к Ормарину в лагерь рабов, на равнину между гор, где растут плантации неких ягод, из которых тут готовят напиток-стимулятор. На этих плантациях трудятся лишь рабы. Лагерь, состоящий из рядов одинаковых однокомнатных жилищ, тянется бесконечно во все стороны. Я стоял в центре лагеря и ждал. Рабы, или бывшие рабы, все из колонии Сириуса за номером 181, никогда не спаривались ни с кем, кроме представителей своего рода, так что в этих лагерях повсюду встречаешь только этих очень высоких, гибких, с длинными конечностями людей, с кожей равномерно желтого цвета; их высокий рост и невероятно длинные руки помогают им собирать ягоды. На планету С 181 вторженияне было, и ее обитатели развивались единообразными. Стоя там, я ощутил незнакомое чувство, которое назвал бы отупением от отсутствия разнообразия или раздражителя. Всюду вокруг меня эти совершенно одинаковые высокие, желтокожие, веретенообразные люди, с черными глазами. Пока я ждал прихода Ормарина, я подумал, что здесь, на Волиендесте, на улицах городов можно часами наблюдать людской поток и ни разу не увидеть двух одинаковых лиц или фигур. На Волиендесту так часто нападали, ее постоянно заселяли, «защищали»; да и сама она так долго вторгалась на разные планеты, так долго и тщательно смешивались в различных комбинациях гены, что у аборигенов не появилось какого-то одного общего типа; тут встречаются люди высокие, тонкие, синеглазые и светловолосые; попадаются и низенькие, толстые, темноволосые и черноглазые; здесь есть обитатели с кожей любого цвета — от белого, как сметана, до иссиня-черного; ну и, разумеется, полным-полно всевозможных комбинаций. Я никогда не устаю наблюдать на Волиендесте бесконечную изобретательность нашей Галактики. И это не только аборигены: выходцы с Волиена также разнообразного облика, потому что сам Волиен тоже не раз побеждали и на него вторгались, и он сам многократно вторгался на другие планеты и побеждал их. Выходцы с Волиена и аборигены росли вместе на протяжении пятнадцати В-веков. На этих двух планетах, Волиене и Волиендесте, жители были такие разнообразные, что похожих на них людей можно встретить по всей Галактике. Обитатель Волиендесты считает само собой разумеющимся, что он вряд ли когда увидит двух персон, сильно смахивающих друг на друга; а если двое сходны внешне, то это вызывает крайнее удивление.

Рабы с планеты С-181, как и другие рабы, завезенные Волиеном, рабы, которых империя использовала для прокладывания дорог и строительства космодромов, жили в лагерях сами по себе и вряд ли встречались с коренным населением.

И я начал понимать, стоя там, тревогу, даже антипатию, часто высказываемую волиендестанцами по отношению к этим людям. «Они как будто отштампованы из одного материала и по одному шаблону», — заявляли те с раздражением.

А мейкенцы? Что увидят волиендестанцы, когда те вторгнутся на их территорию?

Ормарин пришел на встречу со мной один, прошагав между рядами лагерных палаток. Я знал, что в эти дни он редко бывал без сопровождения группы «коллег», своей свиты, так что он наверняка все еще боялся, не примут ли меня за шпиона с Сириуса.

Ормарин курил свою трубку, и на лице его играла дружелюбная свойская усмешка.

О трубке следует сказать особо: из-за восхищения Ормарином курить трубку стало крайне популярным. Из конца в конец планеты жители держали во рту небольшие крепкие деревянные предметы, испускающие дым. На Волиендесте не так много лесов, как хотелось бы; поскольку древесина тут в дефиците, нашли хождение другие материалы. И вот этот внешний атрибут душевного спокойствия, надежности и здравого смысла утратил свое значение, когда все население пристрастилось к курению; так что выпустили закон, согласно которому только официальные лица определенного ранга могут курить трубки. И теперь в любой толпе можно отличить высокопоставленного чиновника по трубке, которую он курит. Курение стало, пусть вас не удивит это известие, тайным ритуалом в лагерях рабов. Можно даже передавать сообщения в зависимости от способа, которым разжигают трубку: как ее держат, как заполняют табаком; как выпускают дым. Высший чин выкажет свою добрую волю или благоволение, пригласив подчиненного поучаствовать в ритуале курения в особом случае.

— Курить будете? — первым делом спросил меня Ормарин, когда мы вместе оказались там, среди безобразных низких жилищ рабов с планеты С 181. Он курил, я — нет.

Этого грубовато-добродушного великана явно беспокоили мои расспросы.

— Ормарин, — сказал я, — сейчас я вам опишу положение, в котором вы оказались. Остановите меня, если я отклонюсь от темы… Вы объехали и обошли всю свою планету, объединяя рабов и свободных граждан, волиендестанцев и бывших волиенцев, беженцев и чиновников с Сириуса, которые тут осели, — вы объединили планету в целеустремленной страстной решимости защититься от вторжения.

— Верно! — воскликнул он. Ормарин стоял прямо, глядя мне в лицо серыми глазами и крепко зажав в зубах черенок дымящейся трубки, в которой угольки раскалялись докрасна и потом тускнели, снова вспыхивали и снова тускнели.

— Вы собираетесь обороняться от Сириуса…

— Да ведь вы говорили, что он вторгнется.

— К вам вторгнутся от имени Сириуса, но войскам этим не понадобится ничего из того, что подготовил Сириус для облегчения своего вторжения, — ни дороги, ни космопорты.