Мы — начинающие филологи, знаем английский на школьном уровне, мы все волнуемся и, пожалуй, чувствуем себя не в своей тарелке. Все замерли, раскрыли тетради, приготовились записывать.

Лектор оглядел ровные ряды совершенно одинаковых белокурых голов и улыбнулся. Насколько я поняла, он попытался сделать обстановку не такой напряжённой. Немножко расшевелить ребят.

— Здравствуйте! Я ваш преподаватель английского языка. Меня зовут Джон Смит, я родился в 1902 году…

Англичанин сделал паузу и посмотрел на нас. Чего он ждал? Улыбок? Смешков в зале? Как бы то ни было, он ничего не дождался. Тишина, все напряжённо всматриваются в его лицо, ручки дрожат над чистыми листами бумаги. Лектор продолжает:

— Смотрите-ка, они это проглотили! Разумеется, я никак не мог родиться в 1902 году, ведь мне всего сорок лет. Я прибыл к вам из Оксфорда, я профессор английской словесности, а это означает, что я чуть-чуть, ну так, самую капельку, говорю по-английски. Так что, надеюсь, наши лекции принесут вам хоть какую-то пользу. Я не претендую на звание гения, но научу вас тому, что знаю. Да, и меня, конечно, зовут не Джон Смит.

Для меня это означало, что степень его учёности настолько высока, что мы все были просто муравьями по сравнению с профессором. Чтобы мы не упали в обморок от страха, он постарался смягчить впечатление. Наш лектор был настолько образованнее нас, что он спокойно мог шутить о степени своей учёности, как бы даже кокетничал с нами. Сознательно принижал уровень собственной образованности. Он мог это себе позволить! И не будет же он — специалист такого класса — убеждать нас в своей учёности. Не будет же он нам доказывать! В этом зале нет решительно никого, с кем он стал бы тягаться.

Но для шведов это звучало совсем не так. После перерыва на лекцию пришла разве что пятая часть студентов. Остальные в расстроенных чувствах отправились домой. Активисты же заявились в деканат — искать правду.

Активистов среди шведов очень много, поэтому в деканат пришла делегация из тридцати человек. И давай возмущаться: «Почему нам дали преподавателя, который знает английский всего лишь чуть-чуть? И если лектор родился в 1902 году, то он, наверное, уже жутко старый? Нам бы хотелось изучать современный язык образца 2007 года. Да и вдобавок профессор признался, что он не гений и что его лекции всего лишь капельку нам помогут. Но нам бы хотелось изучать язык как можно более интенсивно!!! Для этого мы здесь и находимся».

Декан очень удивилась и вызвала Джона Смита на ковёр, где тот долго и с большим трудом доказывал, что это была шутка и что в Англии все так шутят. Декан объяснила студентам про шутку, но тогда возникли другие вопросы: «Зачем же профессор сказал, что родился в 1902 году, тогда как на самом деле он родился в 1968-м? Значит, получается, преподаватель соврал? А с какой целью? Совершенно необязательно было скрывать свой возраст. Сколько тебе есть лет, столько и говори, по-честному. Если ты себе прибавил пару лет, это ещё не значит, что тебя должны за это уважать. А вдруг он и дальше будет так врать? Где ж тогда гарантия, что мы будем изучать настоящий английский язык, а не выдуманный? И почему же лектор назвал какое-то другое имя, когда представлялся в начале лекции? Это уже совсем никуда не годится! Кстати, какое имя он выдумал? Кто-нибудь помнит? Йонн Смиттссон? Ян Смисс? Юхан Шмисс?»

И какое-то количество студентов тут же покинуло курс, что сказалось на зарплате незадачливого юмориста Джона Смита. По мнению шведов, вступительная речь преподавателя должна была звучать так: «Здравствуйте, студенты. Меня зовут Джон Смит, я профессор Оксфордского университета. Сейчас мы начнём наше обучение, и оно вам принесёт массу пользы».

Если ты разговариваешь со шведом — говори то, что ты собираешься сказать. Излагай открытым текстом, что именно ты имеешь в виду. Потому что никаких намёков, полутонов, загадок или шуток швед просто не поймёт. Это совершенно не означает, что у него нет чувства юмора. Есть, и ещё какое! Но не русское, так что не старайтесь понапрасну, если не хотите прослыть идиотом. Говорите то, что требуется, и не пытайтесь… вообще ничего не пытайтесь.

Если уж швед шутит, то он шутит весьма примитивно, чтобы никого не ввести в заблуждение. Кто помоложе, любят грубоватые, «физические» шутки. Измазать спящего взбитыми сливками, например. А потом заснять на мобильник, как человек просыпается, смотрит в зеркало и впадает в удивление. Шутки редко бывают злыми. За это ведь на шутника могут и рассердиться, а это не слишком приятно. Шведы шутят осторожно, с оглядкой. Даже в армии не практикуют злых шуток.

Есть одна вещь, которая приводит шведов в настоящее бешенство. Это амбиции. Желание достичь, догнать и перегнать. Желание быть лучше, чем ты есть. Например, если тебя зовут Лиза, а на вечеринке ты представилась Мирабелль. Ну всё! Умри же, Лиза! Потому что Мирабелль — это звучит красивее, чем Лиза. Лиз много, а Мирабеллей мало. И это решает всё. Тебя просто смешают с грязью и разотрут сапогами в опилки. Никакого снисхождения к тебе никто не проявит, даже собственная мамочка.

И это нагляднейшим образом иллюстрирует, как мне кажется, основную черту шведского характера, главное его противоречие. Я имею в виду постоянную борьбу между желанием быть «особенным» и страхом показаться «не таким, как все». Эти душевные муки порождают такой феномен, как «скандинавское мрачно-суицидальное настроение». Хотя, конечно, я шучу, по древнему русскому обычаю. И подобного рода наблюдения скорее подошли бы для книги «Эти странные шведы».

То, что русскоязычные люди всегда врут, в Скандинавии ни для кого не секрет. В том же университете у меня то и дело возникали проблемы с враньём, хотя я называла это фантазией. Например, однажды нам задали написать рассказ на тему «Как я провёл выходные». Мне показалось скучным писать, что я встала в двенадцать, а потом позавтракала и села смотреть телевизор. Поэтому я написала, что ездила в город за покупками. Рассказ получился отличный, интересный, смешной, лично мне он очень понравился. Также он понравился и преподавательнице, потому что был хорошо составлен с грамматической точки зрения (что и требовалось сделать). Слушателям мое сочинение тоже понравилось, они улыбались и задавали вопросы. Тем более что они только что прослушали пятнадцать одинаковых рассказов своих одногруппников о том, как те встали в двенадцать, позавтракали, а потом смотрели телевизор.

Всё было хорошо, и тут вдруг одна девушка и говорит:

— Катя, но это же неправда… Ты же мне вчера звонила и сказала, что весь день провела дома…

И тут все дружно обернулись и посмотрели на меня огромными от изумления глазами. Я ответила, что это не имеет никакого отношения к домашнему заданию. Вчера я действительно провела весь день дома, делая письменную домашнюю работу по английскому языку. Мне просто захотелось написать весёлый рассказ, и я его написала, соблюдая все правила, о которых мы говорили на лекциях. Какая разница, правда это или нет.

Ой, как я пожалела, что это сказала! Шведы восприняли это следующим образом. Мало того, что наврала, так ещё и не призналась в этом, пыталась выйти сухой из воды. Но самое страшное: я вызвала к себе интерес всей группы, снискала себе поклонников, получила хорошую оценку, и все это — посредством лжи!!! Сказать, что меня тут же невзлюбили всей группой, значит не сказать ничего. Преподавательница разговаривала со мной как с маленькой провинившейся девочкой. Объясняла, что совершенно не нужно выдумывать, что я и так пишу очень интересные работы и лучше уж написать плохо, но правду. Я ответила, что это называется «творчество» и что, например, Сельма Лагерлёф тоже много выдумывала. На самом деле Нильс никуда не летал с дикими гусями, на гусях летать невозможно.

— Это художественный приём, образ, понимаете?

— Ах, так ты сравниваешь себя с самой Сельмой Лагерлёф?!!! А ты не слишком много о себе думаешь? — зашипела моя научная руководительница, как старая гусыня Акка Кебнекайсе. Я пожалела, что вообще начала этот разговор.