— О! да я видал это… да положительно… да, да только название не то было, позвольте сейчас вспомню его.

— Показать двери этому болтуну! — кричит Фромон.

— Молчите, господа, а то вас выведут, — повторяет господин Серполе, смотря на раек.

Но вот появляется Монтезума, с необыкновенною легкостью взбегает на гору, изображенную вдали сцены, а оттуда направляется к публике, выкидывая на воздух разные па из балета.

Господин Серполе, ударяя себе по коленам, кричит:

— Это «Дезертир»… это «Дезертир»!..

— Да, замолчите ж, господин Серполе! — говорят многие.

— О, я теперь уверен, что это «Дезертир».

— Позвольте ж нам слушать пьесу, мы сами содержание ее узнаем и увидим, кто будет дезертировать.

— Вы мне напоминаете, это старая опера, известная под названием «Дезертира», а не «Расстрелянный любовник», ее непременно приостановят!

— Вас самих надо приостановить, если не замолчите, — кричит Фромон, вставая с места и угрожая рукой господину Серполе.

Монтезума, несмотря на шум в театре и беспорядок, продолжает играть свою роль. Делает множество пируэтов и прыжков и нечаянно толкает жандармов, явившихся для задержания дезертира, которые под сильным ударом падают и вместе с Монтезумом катятся по сцене.

Занавес опускается, публика аплодирует весьма сильно этому оригинальному зрелищу.

В антракте господин Серполе не перестает кри-чнть:

— Это нам играют «Дезертира!»

— Ну и что ж из этого, — говорит ему Фромон, — если это и «Дезертир». Все равно, лишь бы занимательная пьеса.

— Зачем они изменяют название? Мне это не правится, я не хочу, чтобы меня надували.

— Очень часто в провинции изменяют название пьес.

— Не следует позволять, я не желаю смотреть и слушать устарелые пьесы.

— Потому-то актеры и изменяют названия.

Во время этих прений в публике, за кулисами происходят еще более оживленные сцены: Монтезума бросается бить жандармов, бывших причиною его падения на сцене; Альбертина прогуливается в гусарских панталонах, разорвавшихся сзади, чего не может закрыть коротенькая гусарская курточка, зашить же эту дыру некому, — все заняты.

— Какой сбор? — спрашивает Кюшо, подбегая к Дюрозо, одетому для роли следующей пьесы.

— Я еще не знаю… Но публики много, верно сбор порядочный.

— Кто мне зашьет панталоны? Не могу ж я перед публикой так показаться.

— Не поворачивайся к ней задом.

— Это очень мило быть так связанною. О, если бы мамаша в состоянии была зашить, но об этом, кажется, нечего и думать.

— Как хорошо нам суфлирует госпожа Гратанбуль… все то повторяет, что мы уже произнесли… это ужасная вещь!

— Барабанщики храпят невыносимо… нечего сказать, хороший эффект.

— Зато один сильно действует за всех. Говорят, что пения совсем не слышно.

— Милочки мои, если панталоны не зашьете, то я не выйду на сцену; ведь невозможно ж показывать публике, так бесцеремонно, эту часть нашего тела.

— Ну! Публика очень бы этим зрелищем не огорчилась.

— Надо бы о нем тоже упомянуть в афишке…

— Вот публика уже топает и хлопает, чтобы поднимали занавес…

— А-а! Вот Гранжерал, ну что, благородный отец, каков сбор?

— Ах! Дети мои, нас ужасно надули.

— Каким это образом?

— А вот каким, что публики много, а денег мило. Зачем вы позволили барабанщикам вводить даром свои семейства? Оказывается, что один из них привел шестерых, другой одиннадцать, а третий пятерых детей, семь женщин и восемь мужчин. Наконец, четвертый занял своим семейством почти весь портьер и галерею. Вот вам отчего публики много, а сбор весь только тридцать девять франков и пятьдесят сантимов!

— Боже мой! Как мало, мы не покроем своих расходов!

— Все же надо продолжать играть, чтобы выказать весь свой талант. Слава разойдется по городу, и следующее представление даст, наверное, больше. Итак, на сцену!

— Я не покажусь, если не зашью панталон.

Вишенка, сжалившись над положением Альбертины, хочет помочь горю. Они отправляются в угол фойе, и Альбертина, нагнувшись, отдает в полное распоряжение Вишенке свой прекрасный глобус; девушка, вооруженная иголкой, всматривается в него, как будто бы изучает географию.

«Дезертир» прошел бы удовлетворительно, но вдруг просыпаются барабанщики и, растерявшись, начинают бить в барабаны со всей мочи, за все время продолжительной паузы. Один бьет отступление, другой ускорение шага, а третий общий сбор, и все это случилось во время самой трогательной сцены между Луизою и Алексисом, и прекрасные их монологи совершенно заглушены.

Пуссемар в отчаянии, — дает знаки барабанщикам, чтоб замолчали, а те не понимают и бьют еще сильнее. Публика ожесточенная… в партер кричат, на галерке свистят, а в райке поют каскадные песни. Наконец, Пуссемар с помощью Кюшо и Дюрозо выводит вон барабанщиков, оставляя только одного.

Представление продолжается. Альбертина выходит на сцену в гусарской форме и поет свою арию. Публика аплодирует переделанному романсу. Прекрасные формы, оживленные манеры, выразительное пение и гусарский мундир Альбертины восхищают публику Немура. Когда она закончила петь свою арию, Серполе восклицает:

— Я ошибался, это не «Дезертир», там нет этого романса, но вся пьеса очень похожа на него.

В то время, когда Альбертина пела, отрезвевшаяся Гратанбуль прошептала ей:

— Смотри в ложу налево… красавец с розаном… если бросит стихи, надо прочесть их… он хороший господин… было бы не дурно… старайся… бросит букет…

Но проходит первая пьеса, а букета Альбертине никто не бросает. Гратанбуль принимается за свою должность: одевает актрис, а дочь свою уверяет, что в последней пьесе, наверное, уже будет ей поднесен букет.

— Откуда вам известно, моя заботливая маменька, что мне, а не другой эта честь предстоит?

— Какая ты глупенькая… он мне объяснялся, должно быть, в своих чувствах для тебя… чему тут удивляться…

— Он очень дурен собою… похож на негра, ваш красавец…

— О! Какая ты требовательная. Он отличный милый… умеет жить… пьет самые лучшие вина.

— Ты с ним ликеру угостилась?

— Неправда… не он на меня сильно подействовал.

— Будьте, мамаша, внимательны к Вишенке, она мне зашивала панталоны.

— Чем же выказать это внимание к ней? Ей ничего не нужно: она тонка, стройна и одевается сама без помощи других. Ты была великолепна в гусарском мундире!

— В самом деле? А знаете ли, какой ничтожный сбор?

— Я тебе давно говорила, что мы неудачно избрали себе труппу. Твой талант ведь не оценили. Я на твоем месте воспользовалась бы первым случаем и…

— Госпожа Гратанбуль, ступайте в свою будку! — кричит Пуссемар.

— Хорошо, идем. Отправляйся и ты, да усмири своих барабанщиков.

— Я уже троих прогнал, а вы тоже старайтесь получше суфлировать.

— Охота была мне подсказывать, когда только и слышно, трах… тарарах, не хочешь ли, чтобы я суфлировала отступление, тогда не лучше ли поступить уже мне в полк и маршировать с твоими барабанщиками.

Вишенка совсем не одета. На ней ситцевое платье и на голове ничего, кроме своих прекрасных волос. Волнение и страх перед выступлением на сцену увеличивают ее красоту. Она не хотела румяниться, и стоило много труда возлюбленному, чтобы уверить, что без этого актеры много теряют на сцене.

— Не робей, Вишенка… ты так очаровательна, так хороша собой, что этого одного достаточно, чтобы сделать хороший эффект, да и роль свою ты не позабудешь, потому что в ней только два слова нужно сказать.

— Боже мой! Как много странного и непривлекательного в жизни актеров! Знаешь ли что, отпусти меня… я ни малейшего призвания не имею к этому поприщу.

— Ты хочешь уйти… что же нам теперь делать?.. Ведь в афишах напечатано, что будет дебютировать молодая особа в первый раз, в роли Розы.

— Зачем это напечатали?

— Затем, чтобы публика была снисходительна к тебе.

— Что же делать, когда так судьба решила.

Занавес поднимается… В театре водворилась тишина, и слышен только голос Серполе, который говорит: