В начале 70-ых «прототипы» начали захватывать власть на кафедрах института (по стандартной схеме: заведование кафедрой – партком – профком) и к лету 72-ого года захватили ее на кафедре, где я работал.
Меня буквально мутило от этих «изделий»; они, естественно, отвечали мне такими же «теплыми» чувствами… просто «сократить» меня они не могли, потому что весной того же 72-ого года я поддался уговором доброжелателей и успешно прошел конкурс на должность старшего преподавателя кафедры на следующие пять лет. Тогда «прототипы» распорядились, без моего ведома, моей «учебной нагрузкой» (лекциями и прог.) приблизительно так, как их потомки ныне распорядились «производственной нагрузкой» экономики Советского Союза… Мне оставалось холуйски промолчать или сказать им, что я о них думаю, «открыть дверь (кафедры) ногой» и уйти в научно-исследовательский сектор этого же института (куда меня пригласил в качестве научного сотрудника один из «работодателей»). Само собой разумеется, я выбрал последнее.
Так что, у меня с подобными «изделиями» давние «связи» и давние счеты – Благодаря давним «связям», я понимаю их лучше, чем те, кто столкнулся с ними лишь в последние годы лихолетья. Меня поражает слепота нормальных (как раньше говорили «порядочных») людей, которые взывают к совести «изделий» или к их разуму, ищут согласия с ними и т. п. ( Кстати, в годы «перестройки и гласности» упорно искало «консенсус», - конечно, понимая его по-своему, - главное «изделие»). Неужели процесс нашего духовного ослепления зашел так далеко, что те, кто считает себя «миротворцами», не притворяются, а действительно не видят, что «изделия» - не людив обычном смысле этого слова и даже не «гомо советикусы»?! Кстати, к последним я сейчас отношусь не так уж и плохо после того, как увидел «гомо гиеникусов» и «гомо шакаликусов», «гомо бушей» и «гомо боннэров»… Приблизительно, как А. Зиновьев в телеинтервью в сентябре 93-его… Но, благодаря им, осенью 72-ого года у меня появилось немало свободного времени (впервые с тех пор, как я себя помню) – и я начал пытаться читать «странную и непонятную» книгу, которую передал мне Леня.
Не помню, сколько раз я листал ее, начинал читать «то тут, то там» - и бросал: непонятно и не интересно… Через некоторое время опять начинал ощущать какую-то внутреннюю тягу к этой книге – и очередная попытка что-то понять снова заканчивалась неудачей. Не помню, сколько раз это повторялось, но хорошо помню, как произошло главное событие, хотя и не помню его даты.
Однажды, поздним вечером я, как обычно, сидел за своим старым письменным столом, чем-то занимался. И в квартире, и в подъезде, и во дворе было тихо. Опять меня потянуло к «странной книге. Начал читать вторую главу Евангелия от Матфея – и, дойдя до Мф 2. 9, совершенно неожиданно каким-то неведомым мне «внутренним зрением» (точнее сказать, не могу) увидел то, что читаю! Увидел «в цвете» и, кажется, еще и услышал какие-то звуки и голоса, доносившиеся из каравана «мудрецов с востока».
Еще долго я называл «про себя» Евангелие от Матфея «цветным». Евангелие от Марка называл «про себя» «сухим» (лишь в последствии оценил его), Евангелие от Луки – «добрым», а Евангелие от Иоанна – «раскаленным» или «сверкающим». Первые впечатления от второго и третьего Евангелий были «головным», «умственным», оттого и первые мои характеристики их тоже были «умственными». А когда читал Евангелие от Иоанна (не могу вспомнить, какое место), увидел там же «внутренним зрением» странную картину: угол какого-то белоснежного здания с колонами деревьев, необычное небо…
Наверное, в эти два удивительных мгновения, пережитые над Евангелием от Матфея и от Иоанна, в моей душе произошло что-то очень важное, потому что впоследствии у меня не было сомнений типа «правда это или нет?», «верить или не верить?» и т. п.: «странная книга сразу стала самой нужной, я сразу стал верующим и уже не переставал им быть. И, вероятно, я уже не могу им не быть… - По видимому, именно о таком состоянии сознания оригинальнейший ученый, математик и логик Владимир Александрович Лефевр (кажется он эмигрировал в 70-ых) говорил в своей книге «Конфликтующие структуры» (М., изд-во «Совет-радио», 1973) следующее: «…Верующий человек не играет роль верующего… Он верующий. Он не может выйти из этого состояния, поскольку наличие веры связано со специфическим «экраном, (я сказал бы «состоянием». – Ф. В.) внутреннего мира, который принципиально неустраним процессом осознания. Он является органической [всеобъемлющей] компонентной этого процесса. В некоторых случаях верующий может сыграть роль неверующего, но стать неверующим он не может» (Указ. соч., стр. 92; подчеркнуто автором).
О втором видении (которое я условно, для краткости, называю «видением от Иоанна») нужно говорить особо: в нем была одна яркая деталь, которая в первые месяцы и годы моей веры так смущала меня, что я начал, так сказать, «ретушировать» это видение…
В памяти сохранилось самое первое ощущение от этого видения – его «раскаленность». Впоследствии, когда я «занялся ретушью», я стал называть четвертое Евангелие и «сверкающим», и «сияющим», и «солнечным»… но сначала я называл «про себя» Евангелие от Иоанна только «раскаленным».
Какие детали второго видения сохранились в памяти как подлинно бесспорные, а не «примысленные» впоследствии? Их немного. В левой стороне поля «внутреннего зрения» - правый верхний угол, невысокого белоснежного здания с колонами (кажется, мраморного, высотой около трех современных этажей; но если «кажется», то это уже не бесспорные детали)… В правой стороне поля «внутреннего зрения» - одно или несколько деревьев (кажется пирамидальной формы)… И, наконец, необычный цвет неба и необычное освещение всей картины… Это все. Сейчас я часто жалею, что никогда не вел дневника и потому, когда стал верующим, не догадался, какими нужными и важными могут оказаться пустячные дневниковые заметки спустя много лет…
Вот этот необычный цвет (или оттенок?) освещения и неба, возможно, и вызвал у меня ощущение «раскаленности» всей картины… Он и смутил меня – наверное, потому, что впервые месяцы и годы моей веры я часто встречал и в доступной мне православной литературе и в разговорах со знакомыми тех времен тему «мира и радости во Св. Духе» (Рим 14. 17; ф. Гал 5. 22 – 23) – Мои собеседники тех времен, и я вслед за ними, почти не обращал внимание на то, что Ап. Павел этими словами определяет Царство Божие, в которое на земле еще нужно «пробиваться с боями»!.. - , но фактически не встречал темы «меча и огня», еще не знал «раскаленных» слов Иисуса Христа: «Не думайте, что я пришел принести мир на землю; не мир пришел я принести, но меч» (Мф 10. 34); «Думаете ли вы, что я пришел дать мир земле? Нет, говорю вам, на разделение» (Лк 12. 52); «Отец будет против сына…; мать против дочери…» (Лк 12. 53); « Я пришел разделить человека с отцом его и дочь с матерью ее…» (Мф 10. 35), - «Огонь пришел Я низвесть на землю, и как желал бы, чтобы он уже возгорелся!» (Лк 12. 49)…
Цвета и оттенки неба и освещения всей картины в «видении от Иоанна» были, насколько я сейчас помню, огненные – отсюда, возможно и ощущение «раскаленности» всего видения. А как в таком освещении здание могло выглядеть белоснежным – этого я не знаю…
Знаки.
Часть 1.
«Да не подумаем, что условные знаки созданы ради них самих: ведь они выставляются для прикрытия знания неизреченного и неведомого для многих…», - так написал ученик Апостола Павла Св. Дионисий Ареопагит в «Послании Титу – иерарху» ( Перевод Г. М. Прохорова. – В кН.: Прохоров Г. М. Памятники переводной и русской литературы XIV – XV веков. Л., «Наука», 1987, стр. 183) – Отношение Г. М. Прохорова к многовековой дискуссии, был ли автор творений, дошедших до VIв. (когда они были открыты заново) и до нашего времени, Дионисием Ареопагитом (Деян 17. 34) или кто-то другой «укрылся за этим именем». Я полностью согласен с «отрицателями отрицателей».
