— У лжи все-таки короткие ноги, — подумал Кеннеди. — Завтра они запоют по-другому.
Громыко еще раз повторил заверения о сельскохозяйственном оборудовании и добавил, что ни при каких обстоятельствах СССР не снабдит Кубу наступательным оружием.
— Единственно, что мы даем им — так это только оборонительное
оружие, — повторил Громыко. — никаких ракет там нет. Да и наших специалистов там всего, — он загнул пальцы на руке, — раз, два и обчелся. Переводчик на мгновение замешкался, пока нашел нужный эквивалент.
Кеннеди кивнул, а про себя подумал о двадцати двух тысячах советских солдат и офицеров, находящихся на Кубе. Это становилось скучным. Он глянул в окно. В темнеющем небе вспыхнули красные точки огней на вершине колонны Вашингтона. При чрезвычайном положении их придется погасить, — пронеслось в голове Президента. — Но до этого не дойдет. Даже если надо будет слушать этого лжеца еще столько же — он готов, если это поможет сохранить мир.
— У нас нет на Кубе никакого оружия, которое бы представляло угрозу для США, — закончил Громыко.
Кеннеди дал понять, что встреча окончена. ’’Впечатление от этого разговора у него осталось малоприятное”, — вспоминал позднее брат Президента — Роберт Кеннеди.
Расставшись с Громыко, Президент позвонил в Нью-Йорк Эдлаю Стивенсону, представителю США в ООН и обсудил с ним его предстоящее выступление в Совете Безопасности. Вот как описывает это заседание Роберт Кеннеди:
У нас имеются доказательства, - сказал Стивенсон. - Ясные и неопровержимые... Вы, Советский Союз, доставили это оружие на Кубу. -Он повернулся к советскому послу Зорину. — Вы, Советский Союз, а не Соединенные Штаты, создали эту новую угрозу... Господин Зорин, я напомню вам, что вы сами на днях отрицали наличие этого оружия. Сегодня вы опять утверждаете..., что ракет на Кубе нет, или — что мы не доказали, что они там имеются... Прекрасно, сэр. Разрешите задать вам простой вопрос: отрицаете ли вы, посол Зорин, что СССР разместил и продолжает размещать на Кубе ракеты... а также возводить стартовые установки? Да или нет? Не ждите перевода, отвечайте: да или нет?
— Я здесь не в американском суде, сэр, и не намерен отвечать на вопросы, заданные в прокурорском тоне, — стараясь сохранить невозмутимость, произносит Зорин. — В должное время вы получите ответ, сэр.
— Вы находитесь в данный момент перед судом мирового общественного мнения. Вы можете ответить: да или нет? — продолжает настаивать Стивенсон.
— Продолжайте вашу речь, — повторяет Зорин. — Вы получите ответ в должное время.
— Я готов предоставить доказательства тут же, на этом заседании, — произносит Стивенсон и показывает фотографии советских ракет. Это производит ошеломляющее впечатление на Совет Безопасности и на весь мир.”
Пройдет два десятилетия, и уже во времена андроповского правления точно так же будет вести себя преемник Зорина Олег Трояновский, когда ему предъявят запись переговоров советских летчиков, сбивших корейский пассажирский самолет.
Положение в Карибском море принимало все более опасный оборот. Президент объявил блокаду острова, а это означало, что, если советские суда попытаются нарушить ее, они будут атакованы.
В затерянном в казахстанских степях совхозе Ярославский, где я оказался в тот вечер, как и по всему Советскому Союзу люди слушали приказ о задержке демобилизации отслуживших свой срок.
— Неужто опять война! — воскликнул чей-то женский голос в толпе у уличного репродуктора.
Никто не ответил. Гнетущая тишина стлалась над степью.
Мир повис на волоске. Примерно в то же время с обращением к народу выступил и Президент США. Он сообщил о том, что произошло, а в конце своей речи сказал:
— Тот путь, который мы избрали, полон препятствий, как и всякий путь, но он более других соответствует нашему характеру, мужеству нашего народа, нашим обязательствам перед всем миром. Цена свободы высока, но американцы всегда платили ее. Есть путь, на который мы никогда не встанем, — это путь капитуляции и покорности, — говорил Кеннеди. — Наша цель — торжество не силы, а права, не мир за счет свободы, а мир и свобода вместе. На нашем континенте и — будем надеяться — на всей земле. Дай Бог, чтобы цель эта была достигнута.
В Москве царило замешательство. ”Был такой момент, когда одну ночь я не спал дома, — вспоминал позднее Хрущев. — Я ночевал в Совете Министров, потому что нависла реальная угроза войны”.
Те, кто привел мир на грань войны, кто настаивал на более жестком антиамериканском курсе, а в их числе был и Андропов, теперь просто не знали, что делать. Одно дело было бряцать оружием, другое — оказаться под угрозой этого оружия. Сторонники жесткого антиамериканского курса прикусили язык. Теперь они предоставили Хрущеву самому искать выход. Однако пройдет всего четыре года, и Андропов вновь напомнит, что о ракетах забывать нельзя.
28 октября в Белом Доме получили письмо, в котором советский премьер выражал согласие прекратить строительство баз, демонтировать ракеты и вывезти их в Советский Союз.
’Таким образом, — писал Хрущев, — ...налицо все необходимые условия для ликвидации создавшегося конфликта.”
Мир наконец-то вздохнул с облегчением. Это было победой здравого смысла, но это было и поражением Хрущева. Те, кто толкал его на эту авантюру, теперь первыми осуждали его. Андропов открыто не выступал. Он еще не имел права голоса. Он ждал, когда он его получит. Ждать пришлось недолго. В ноябре он становится секретарем ЦК. Кубинские ракеты способствовали его восхождению к власти. До полного обладания ею ему оставалось ровно двадцать лет.
ПЕСТРОЕ ВРЕМЯ
С каждым вывозящим с Кубы ракеты советским кораблем позиции Хрущева слабели. Возможно, что сторонники более жесткого курса по отношению к США, которых в президиуме ЦК было достаточно, с помощью своего ставленника Андропова и спровоцировали размещение ракет в вотчине Ф. Кастро для того, чтобы подорвать позиции Хрущева. Через двадцать пять лет после событий в Карибском море посадит на Красной площади самолет западногерманский пилот-любитель Руст. И тогда тоже возникнут подозрения, что полет этот был специально организован для того, чтобы дать Горбачеву возможность избавиться от неугодных военачальников. А Горбачев, как известно, был тем, кому поручал вести дела болевший Андропов.
Это был хитрый план, и в любом случае Хрущев оставался в проигрыше. Если бы удалось удержать ракеты на Кубе, то силы тех, кто выступал против потепления отношений с США, укрепились бы. Пришлось убрать ракеты — тоже неплохо. Переговоры-то вел Никита Сергеевич. Он согласился их убрать. Стало быть, это он перед лицом всего мира показал свою слабость. Что же может быть лучше этого для тех, кто настаивает на сохранении жесткого курса?
Проповедником жесткого курса был Суслов. Свидетельством того, что он одержал победу, явилось укрепление позиций Андропова.
Это было какое-то неопределенное время.
На первый взгляд оно казалось пестрым. Могло создаться впечатление, что все еще продолжается оттепель. В своей пьесе „Иван Иванович” герой, который изобретает „культ Петрова”, коммунист-драматург Назым Хикмет, эмигрировавший из Турции в Советский Союз и на собственном опыте убедившийся во лжи коммунизма, заставляет зрителей сделать вывод, что такие вот Иван Ивановичи, а иными словами, они сами и виноваты в создании культа личности. Один культ осуждали, но уже в полном расцвете был культ нового вождя, наградившего себя пятью золотыми геройскими звездами. Зачитывались до дыр иные номера ,»Нового мира”, руководимого А. Твардовским, где впервые увидел свет ,,Один день Ивана Денисовича” А. Солженицына, который будет удостоен Нобелевской премии, но за чтение изданного на Западе романа другого лауреата Нобелевской премии Б. Пастернака ,Доктора Живаго” могли и арестовать.
Осуждая Сталина, но не сталинизм, существование которого отрицалось, режим провозглашал свою приверженность ленинизму, однако создавшего „Союз за возрождение ленинизма” начальника кафедры Военной академии им. Фрунзе генерала П. Г. Григоренко исключили из партии и отправили в сумасшедший дом.
