6 сентября после длившейся семь недель болезни дал знать о себе Черненко. И в тот же день стало известно, что в связи с переходом на другую работу освобожден от обязанностей первого заместителя министра обороны и начальника генерального штаба маршал Николай Огарков. Внешне вроде бы ничего необычного, но возникал вопрос: на какую работу может переводиться человек, занимавший столь высокую должность? Поскольку газеты молчали, опять поползли слухи. Маршал якобы вовсе не понижен в должности, а назначен командующим Западным театром военных действий, готовящим наступление на Западную Европу. При этом досужие знатоки припоминали, что в 56-м году в разгар войны между Израилем и Египтом знаменитому военачальнику Второй мировой войны маршалу Константину Рокоссовскому поручили командование Закавказским военным округом, что служило намеком на возможность посылки советских войск на помощь терпящим поражение от израильтян египтянам. Тогда до этого не дошло. Почему же теперь срочно потребовалось направлять маршала Огаркова туда, где в течение долгого времени успешно делал то же самое командующий войсками Варшавского пакта маршал Куликов? Явно здесь было что-то не так. Тогда, может быть, шестидесятишестилетний маршал просто ушел в отставку? Но в таком случае его обязательно наградили бы каким-нибудь орденом. Но поскольку ордена не было, оставался лишь один вывод: маршал пал жертвой очередного столкновения между армией и партократией. Теперь вспомнили о его статье, появившейся в мае в „Красной звезде”. В ней он, хотя и не прямо, но тем не менее довольно ясно высказался критически о советской ядерной стратегии и в весьма туманной форме упомянул об электронной революции. По сути дела маршал бил тревогу по поводу неминуемого отставания советской военной машины, если она не получит нового оснащения. А это значило, что многое из того, что находится на вооружении советской армии,или уже устарело, или вот-вот устареет. В таком случае требовался и пересмотр всей советской военной доктрины, ориентированной на достижение превосходства над противником на суше, в воздухе, на море и космосе, как о том пишется в статье, посвященной военной стратегии, в Советской военной энциклопедии 1977 года. Выводы, к которым приводила статья маршала Огаркова, говорили о том, что для поддержания требований доктрины необходимо было новое вооружение, а это означало колоссальные затраты, на которые советское руководство пойти не решалось. Но даже и опубликование такой статьи не могло повлечь отставки Огаркова. Подобные же взгляды высказывались и Куликовым. Однако его не уволили. Причина заключалась в личности начальника генштаба. По-видимому, он обладал амбициями, которые напомнили номенклатуре времена маршала Жукова, за „антипартийные

действия” отрешенного от должности министра обороны. В той неопределенной обстановке, которая создалась в связи с болезнью генсека и развернувшейся закулисной борьбой, номенклатура предпочла не рисковать и убрать подальше слишком независимого и явно претендующего на пост министра обороны и кто знает на что еще, Огаркова. Номенклатура одержала победу. Ее превосходство оказалось решающим. Но увольнение Огаркова отнюдь не означало, что можно было быть совершенно уверенным в покорности армии после ухода со сцены маршала Устинова. Вот почему Горбачев поспешил в Москву.

Правление Черненко закончилось так же быстро, как и предыдущее. Кашляющий, задыхающийся правитель, которому самому не хватало воздуха, не сумел вдохнуть его и в одряхлевшую советскую систему. И он, как и два его предшественника, являл собой символ этого одряхления. Они наглядно демонстрировали вырождение созданного Лениным режима. Если раньше он поддерживал себя безоглядным ограблением ресурсов страны, то через шесть десятилетий после его возникновения все то, что сходило с рук благодаря богатству страны, теперь вылезало наружу. Черненко ничего не изменил и изменить не мог. И при нем советская действительность, как и при Брежневе вполне укладывалась в шесть пунктов:

1) В Советском Союзе нет безработицы, но и никто не работает.

2) Никто не работает, но производство растет.

3) Производство растет, а магазины пусты.

4) Магазины пусты, а на семейных торжествах столы ломятся.

5) Столы ломятся, но все недовольны.

6) Все недовольны, но все голосуют „за”.

Москвичка, которую в эти дни попросили прокомментировать сложившееся положение, ответила: „Мы были триста лет под монгольским игом, триста лет нами правили Романовы, триста лет будем терпеть большевиков. Мы терпеливы и пассивны”.

И 11 марта по московскому радио опять зазвучала ставшая столь привычной траурная музыка. На следующий день вышли газеты. Они сообщали о смерти очередного генсека. Но сделано это было не так, как всегда. Обычного в таких, случаях портрета генсека на обрамленной траурной рамкой перЬой странице не было. Вместо этого на ней красовался портрет нового генсека, а все, что касалось смерти Черненко, было перемещено на вторую полосу. Необычным было и то, что о смерти одного генсека и об избрании другого стало известно в тот же самый день. В два часа дня диктор московского радио прочитал сообщение о смерти Черненко, а в шесть часов вечера его титул перешел к Горбачеву. Однако как произошло его избрание, оставалось загадкой. Прежде всего возникал вопрос,

сколько членов ЦК удалось собрать в Москве с тех пор, как 10 марта умер Черненко? Из десяти членов Политбюро на том заседании, где решался вопрос о кандидатуре генсека, не присутствовало по крайней мере двое. Щербицкий был в Америке, а Кунаев остался по каким-то причинам в Алма-Ате. Так как андроповцев в Политбюро к тому времени было пятеро, то отсутствие двух членов Политбюро оказалось весьма кстати. Оно давало возможность избежать ничейной ситуации, при которой вопрос избрания пришлось бы решать там, где его согласно уставу партии и должно было решать — на пленуме ЦК. А так как большинство его по-прежнему составляли брежневцы, нетрудно догадаться, какая судьба ожидала бы там сторонника андроповской линии Горбачева, если бы против него была выставлена кандидатура Гришина. Брежневцы знали, что Гришин их человек и с ним они могут чувствовать себя спокойно. Избранием Горбачева они подписывали, в лучшем случае, собственное пенсионное удостоверение,

У Гришина были неплохие шансы. Если бы не Чебриков, то в кресле генсека мог бы оказаться человек, по уши увязший в коррупции. Позднее Ельцин скажет, что когда он, будучи секретарем Московского горкома, запросил в КГБ дело Гришина, ему ответили, что оно исчезло. Но Чебрикову было хорошо известно его содержимое. К тому же вдруг вспомнили, что сын Гришина женат на дочке Берии от одной из его любовниц московской дивы Л. Гальпериной.

Через несколько лет станет известно, что, оказывается, существовало завещание Черненко, в котором он назначал своим наследником Гришина, а Лигачев расскажет, как на самом деле происходило избрание генсека.

Выбирать Пленуму не пришлось, он лишь одобрил предложенную ему кандидатуру. Но сделал это не единогласно, а единодушно, что на партийном языке означает отсутствие единогласия. О том, что его не было, подтверждает и то, что речь Громыко, предложившего Пленуму кандидатуру Горбачева, в газетах опубликована не была, а появилась только в вышедшем через два месяца журнале „Коммунист”. В ней Громыко говорит о качествах и талантах своего протеже, которые делают его наиболее подходящим кандидатом на пост генсека. Но если эти таланты и качества действительно столь выдающиеся, то почему их надо было держать в секрете от всей страны? В общем, вывод один. Кандидатуре Генсека Шестого было оказано сопротивление.

СУСАЛЬНОЕ ЗОЛОТО

Французы, включив свои телевизоры, вначале подумали, что передается какое-то шоу из Версаля. Только через несколько минут они поняли, что смотрящий на них с экрана человек с багровым родимым пятном на лысине, не кто иной как генеральный секретарь коммунистической партии „первого в мире рабочего государства”. Человек сидел на золоченом кресле за золоченым столом, а за его спиной сверкала затянутая вышитым золотом шелка стена одного из залов Большого Кремлевского дворца.