На щеках Папы выступил едва заметный румянец.

— А вы подумайте хорошенько, мой честолюбивый друг, — сказал он. — Европу лихорадит. Турки стоят у ворот Вены, французы наступают мне на пятки. А наш Рим превратился в одну большую сточную канаву. Средь бела дня по улицам бродят бездомные собаки и нищие, ночью почтенный горожанин без охраны на улицу и носа высунуть не может. Грабители, пьяницы, блудницы заполонили таверны и бани. Я хочу все это изменить.

Алеандр с пониманием кивнул. Поселившись во дворце, он теперь крайне редко покидал его. Семья его уже давно не жила в Риме. Друзей у него не было, и вот уж чего он меньше всего искал, так это тесного контакта с шумным, пульсирующим миром там, за воротами Ватикана. Грубые крики уличных торговцев и фокусников, призывные взгляды размалеванных куртизанок и даже страстные проповеди кающихся монахов претили ему. Бурлящий водоворот великого города давно уже стал ему отвратителен. С ужасом вспоминал он одну прогулку, когда отец вел его, четырехлетнего мальчика, за руку через Пьяцца дель Пополо. В невероятной суматохе отец внезапно выпустил его руку и тут же пропал в толпе, даже не оглянувшись. Рыдающему от страха мальчику ничего не оставалось, кроме как самому пробиваться домой во враждебной толпе. Когда он через много часов нашел-таки палаццо семьи Алеандров, он был бледен, голоден и полон ненависти. Отец, казалось, остался доволен таким результатом. После он никогда не объяснял, по какой причине оставил в тот день сына на растерзание городу. И только позже, когда Алеандр подрос и на собственной шкуре испытал опасности жизни, он постепенно начал понимать, что он, представитель знатной семьи патрициев, может выжить только в том случае, если будет следовать доводам рассудка и вооружится хладнокровием.

Годы своей юности Алеандр помнил очень смутно. А отцу своему эту утрату невинности он не простил и не прощал до того самого дня, когда его оторвали от любимых книг и привели к смертному одру отца, показав зияющие раны на его теле. Патриций Алеандр пал жертвой соперничества с одним из знатных венецианских родов.

Начиная с этого дня его сын знал, куда он должен стремиться: в самое гнездо власти. А между тем Рим оставался для него по-прежнему далеким. Неприступным, враждебным казался ему этот город. Да, он очень хорошо понимал, что побуждает Папу столь деятельно стремиться к порядку и безопасности. И сейчас, когда он размышлял, какие методы будут избраны, чтобы одолеть бесчинства в Риме, папа Лев взял в руки крохотный купол неведомого храма и, словно играя, повертел его между пальцами.

— Знаете ли вы, что изображает эта модель, Алеандр? — спросил он.

— Мне кажется, она выглядит, как… как некая величественная церковь.

— Не просто церковь. Это больше, чем церковь. Это символ моих твердых намерений возродить Церковь Христову. Если я поддержу притязания Альбрехта на епископство, мои планы начнут осуществляться.

Алеандр открыл было рот, чтобы возразить, но в этот момент двери распахнулись и в зал вошел церемониймейстер. Его редкая седая борода развевалась в потоке воздуха, словно паутина. Пронзительным голосом он сообщил Папе, что прибыл посол Республики Венеция.

Лев X поднял руку, так, что широкий рукав задрался до локтя, и, увидев этот знак, старик обиженно удалился.

— Венецианцы могут подождать, а мои планы — нет, — тихо сказал он Алеандру с заговорщической улыбкой, после того как стражник закрыл двери. — Знайте, что архиепископ Альбрехт готов заплатить десять тысяч дукатов, если Ватикан сделает исключение и передаст ему епископство Майнцское!

Алеандр подумал, что ослышался.

— Но, Ваше Святейшество, позвольте… Ведь епископ — банкрот. Он беден, как церковная мышь. Ему даже евреи отказываются давать деньги в долг. Как он намерен добыть обещанные деньги?

Папа удостоил Алеандра легкой улыбкой.

— Сдается мне, что наш друг Каэтан не случайно сделал вас своей правой рукой. Как я вижу, вы прекрасно осведомлены обо всех делах в империи.

— Да в общем, я…

— Тогда я могу предположить, что вам знакомо также и имя Фуггер.

— Вы имеете в виду банкиров из Аугсбурга? Ну конечно, Ваше Святейшество. Во всяком случае, я знаю, что в некоторых итальянских городах у них есть процветающие торговые конторы. Поговаривают, что сам император Максимилиан одалживает у них деньги!

— Да, император и… наш друг Альбрехт, — ответил Лев и осторожно поставил крохотный купол обратно. Он точно встал на крышу великолепного здания в самом центре площади Святого Петра. — Альбрехт получает ссуду на восемь лет.

— Хорошо, но как же он ее вернет? Ведь Якоб Фуггер не будет ждать до второго пришествия, пока епископ оплатит его вексель.

— Да ему и не придется этого делать! Я дал Альбрехту Бранденбургскому исключительное право на продажу индульгенций по всей Германии в течение года. Половина собранных денег поступит в Рим и будет израсходована на строительство собора Святого Петра. Это будет великий собор, Алеандр. Лучезарный собор. Здание, которое, словно божественный ореол, воссияет над головами христиан всего мира, и стоять ему во славе до тех самых времен, когда Господь вновь явится нам, чтобы забрать свою паству к себе!

— А вторую половину получат Фуггеры в качестве погашения долга, — докончил Алеандр в полном восхищении.

План Папы выглядел убедительно. Если он удастся, то Ватикан надолго обеспечит себя средствами, которые необходимы ему, чтобы в эти опасные времена укрепить папскую власть. Строительство нового храма в честь святого Петра, первого епископа Рима, будет для города, да и для всего мира, благословением Господним. Нарождался новый символ веры, и Алеандр стоял у его колыбели, всем сердцем приветствуя это рождение.

— Как я вижу, вы одобряете мое намерение, Алеандр! — радостно воскликнул Папа.

Он испытующе поднял бровь и терпеливо дожидался, пока Алеандр не ответил: «Да».

— Ну, теперь не будем терять время на болтовню, верно? Велите позвать моего писца. Я сейчас же напишу брату епископа Альбрехта, курфюрсту Бранденбургскому, и велю ему поручить продажу индульгенций в Германии Иоганнесу Тетцелю.

— Тетцелю, монаху-доминиканцу?

Лев X кивнул. На лице его появилось мечтательное выражение.

— Поверьте мне, Алеандр, — сказал он, — для наших целей вы не найдете человека более подходящего.

Как папа Лев, так и курфюрст Фридрих Мудрый Саксонский твердо держали данное ими слово. И в то время как один сделал всё, чтобы учредить продажу индульгенций в Германии, другой запретил доминиканцам, и в первую очередь Иоганнесу Тетцелю, продажу индульгенций в своих землях.

Но прошло совсем немного времени, и повозки с уполномоченными банка Фуггера и сопровождающими их лицами покатили по всей Германии. Они колесили по дорогам с юга на север, не пропуская ни одного города, ни одной рыночной площади. При этом продаваемые ими индульгенции не могли полностью заменить отпущения грехов священником, но, как правило, святые отцы соглашались отпустить грехи своим прихожанам, если те предъявляли им приобретенный документ.

Епископ Альбрехт Бранденбургский и Майнцский, находясь на вершине своего триумфа, провозгласил, что всякий священник может быть привлечен для совета, необходима ли исповедь для получения индульгенции. И чем больше индульгенций покупал прихожанин, тем вероятнее становилось для него освобождение от исповеди. А тот, кто мог позволить себе много индульгенций, мог быть уверен в вечном блаженстве.

Ничего нового в этом не было. Испокон веку люди знали: сопроводить искупление грехов определенным взносом в пользу Церкви — их святая обязанность. Но никогда ранее Отцам Церкви не приходило в голову превратить отпущение грехов в ярмарочный аттракцион. Этой идеей Церковь была обязана фантастической изобретательности главного доверенного лица епископа, северогерманского доминиканца Иоганнеса Тетцеля.

Тетцель, простой монах, уже в летах, не очень преуспел в остроумных диспутах и теологических тонкостях. Духовное начальство считало его грубым, неотесанным мужланом, но все знали, что он проявляет воистину священный пыл, когда надо указать пути примирения человека с Господом. К тому же Тетцель обладал несравненным даром убеждения: он самыми мрачными красками рисовал муки ада и в то же время в самых радужных тонах расписывал привилегии тех, кто купит себе индульгенцию. «Господь, — неустанно повторял он, — просто обязан отпустить грехи каждому, кто изъявил готовность покаяться. И надо напомнить ему об этом, купив индульгенцию, — что может быть проще?»