Второй альбом, как сообщало заглавие, был посвящен его свадьбе.

Он и Виктория в мэрии, она в великолепном белом платье, традиционном и элегантном, он в сером костюме, белой рубашке и антрацитового цвета галстуке. Оба улыбались гостям, обнимали их, смеялись. Своих родителей он не увидел, и сердце его сжалось. Он поискал снимки церковного венчания, но не нашел. Очевидно, они только расписались.

«Наша семья» – так назывался третий альбом.

Он начинался с нескольких снимков беременной Виктории. Она округлилась, и это ей очень шло. Все менялось, менялись люди, которых он любил, менялся мир, а он, Жереми, оставался прежним.

Потом пошли фотографии ребенка. На первом новорожденный младенец терялся на голубом фоне слишком большой для него распашонки. Подпись гласила: «Мой принц Тома». На других снимках он был запечатлен в разных положениях и костюмчиках. На некоторых и Жереми играл роль отца, держал ребенка на руках или кормил из бутылочки.

Он захлопнул альбом; голова шла кругом. Ни одна из этих фотографий не пробудила в нем воспоминаний. Он смотрел на них с тем же тревожным любопытством, как если бы проник в личные тайны брата-близнеца, которого не знал. Это была не его жизнь.

«Что же делать? Рассказать Виктории об этой новой амнезии? Ждать и надеяться на выздоровление? В конце концов, судя по этим снимкам, после прошлого приступа я нормально жил».

Он не слышал, как вошла Виктория.

– Да ты еще не одет? Ну-ка быстро! Уже почти полдень. Гости скоро придут.

И Жереми послушно направился в ванную.

Клотильда оказалась женщиной красивой и совершенно несносной, ее красота была холодной, самоуверенной. Кривляка с претензиями. Значение имели только ее чувства и мнения, остальных она слушала вполуха. Жереми она не понравилась. Пара, которую они составляли с Пьером, похоже, строилась на негласном договоре. В награду за ее красоту Пьер позволял ей изображать из себя интеллектуалку. Порой от какого-то слова или жеста Клотильды волна смущения туманила взгляд или улыбку Пьера, но он, тотчас овладев собой, вновь смотрел на нее с любовью.

Жереми удивило, что Виктория выказывает Клотильде столько знаков дружеского расположения. Они были такие разные.

Они уже минут двадцать сидели на диване. Виктория подала аперитив и, не спрашивая, вложила в руку Жереми стакан виски.

Пьер тепло обнял его, войдя. «С днем рождения, брат!» Он протянул ему бутылку вина. «Твое любимое». Клотильда подставила ему щеки для поцелуя, ничего не добавив.

Разговор шел теперь о днях рождения и других праздниках. Клотильда, с помощью самых банальных доводов, доказывала, что все они – только повод поесть и выпить.

Жереми был бы рад насладиться этими минутами, но его продолжали мучить вопросы.

– Милый, – обратилась к нему Виктория, – ты не сходишь за Тома? Кажется, он проснулся.

– Да-да, – подхватил Пьер. – Наверно, соскучился по крестному!

Тома вздрогнул, когда увидел Жереми над своей колыбелькой. Отец и сын смотрели друг на друга с одинаковым любопытством. Каждый, казалось, безмолвно вопрошал другого. Жереми внимательно вглядывался в мимику ребенка, в его черты, в живые глазки, которые словно просили взять его на руки. Он пытался войти в реальную действительность через эту зарождающуюся любовь. «Это мое. Мой сын».

Жереми неловко поднял его и, боясь повредить, крепко прижал к себе. Как и в первый раз, от этого прикосновения на душе потеплело.

– А, вот и они! – воскликнула Виктория. – Хороши, правда?

– Тома чудо как хорош! О Жереми я бы этого не сказал, – смеясь, отозвался Пьер.

Он протянул руки.

– Смотри, он хочет к крестному. Узнал меня!

Жереми смотрел, как Виктория и Пьер развлекают младенца гримасами и бессмысленным лепетом. Клотильда ограничилась подобающей случаю улыбкой. Он даже отметил легкое раздражение столь инфантильным поведением жениха. Она встретилась с Жереми взглядом и не отводила глаз так долго, что он не выдержал и отвернулся.

«Что она так на меня уставилась?» Этот холодный испытующий взгляд ему не нравился. Ему захотелось заставить ее опустить глаза, и он, резко повернувшись к ней, сказал:

– Хочешь взять его на руки?

От неожиданности она растерялась:

– Э-э, нет, спасибо…

Довольный, что смутил ее, Жереми решил развить свое преимущество.

– Ты, похоже, не очень-то любишь детей, – заявил он с вызовом.

Повисло тягостное молчание. Виктория ошеломленно уставилась на Жереми. Он понял, что допустил промах. Пьер, который сначала следил за реакцией своей подруги, попытался скрыть замешательство, улыбаясь завозившемуся ребенку. Клотильда, стиснув зубы, продолжала смотреть на Жереми со сдерживаемой яростью.

Все, казалось, ждали его извинений.

– Извините меня. Я что-то устал, – выдавил он из себя без особого убеждения.

Виктория встряхнулась и сказала, что ей надо закончить с обедом. Встав, она устремила на Жереми взгляд, сосредоточив в нем весь гнев, который не могла ему высказать вслух.

– Клотильда, пойдем со мной, поможешь мне принести тосты.

Клотильда последовала за ней.

Пьер сидел, не поднимая головы.

– Зачем ты это сказал, Жереми?

Жереми смутил как вопрос, так и сокрушенный вид Пьера. Он был взволнован. Но, собственно, чем?

– Не знаю. Я просто устал, вот и все.

– Ты в курсе, что у нас не получается завести ребенка, и говоришь ей такое!

В его голосе не было злости, только отчаянное желание понять.

Жереми стало стыдно.

– Мне очень жаль… Я идиот…

– Да, ты идиот. Но это не дает тебе права…

Раздался звонок в дверь. Клотильда и Виктория вернулись в комнату. Виктория оглянулась на Жереми, но, увидев, что он сидит, словно окаменев, сама направилась к двери.

– Это, наверно, твоя мама.

Со своего места Жереми не мог видеть прихожей. Он услышал голоса и крепче прижал к себе Тома. Когда в дверях появилась его мать, одна, сердце у него так и подпрыгнуло. Она положила сумку и стояла неподвижно, в упор глядя на него.

Он нашел ее усталой, постаревшей, и это его неприятно кольнуло. Всего несколько дней назад, казалось ему, он оставил ее еще красивой, крепкой, любящей – и вот она перед ним ослабевшая и какая-то чужая. По строгому коричневому костюму и бежевой блузке он узнал вкус матери к скромной и элегантной одежде.

– Познакомьтесь, это Клотильда и ее жених Пьер, – сказала Виктория, – наши близкие друзья. А это мама Жереми, мадам Делег.

– Зовите меня Мириам.

Пьер и Клотильда подошли, чтобы пожать ей руку. Мириам вежливо улыбнулась им и снова повернулась к сыну.

Все очень старались держаться непринужденно, но усилия были слишком явны, и атмосфера стала тягостной.

– Мы вас оставим, – продолжала Виктория. – Пьер, Клотильда, вы оба мне нужны, поможете накрыть на стол.

Она подошла к Жереми, чтобы взять у него ребенка.

Он покачал головой. Ему показалось, что малыш может сыграть важную роль в том, что ему сейчас предстояло.

– Здравствуй, мама, – пробормотал он.

– Здравствуй, Жереми.

Голос ее был спокойным, степенным, однако в нем можно было различить сдерживаемое волнение.

– Папа… не пришел, – отметил Жереми.

– Для него еще слишком рано.

– Я понимаю. А ты?..

– Я?

Она улыбнулась горько и устало. Их глаза силились выразить все чувства, накопившиеся за годы разлуки. Ей хотелось быть суровее или, по крайней мере, сдержаннее еще немного, но плотина обиды уже поддавалась под напором эмоций.

«Она сердится на меня. Хочет дать мне понять, какую боль я им причинил».

Тома замахал ручонками и попытался повернуться к новой гостье.

Когда глаза ребенка устремились на нее, она прервала безмолвный диалог и сразу переменилась. Лицо ее стало ласковым, улыбка, полная бесконечной нежности, заиграла на губах, в уголках которых залегли морщинки.

– Смотри, я думаю, он знает, кто ты. Родная кровь.

– Родная кровь? Как странно. Иногда эти ценности перескакивают через поколение! – отозвалась она и печально улыбнулась.