Потом под руку требовательно ткнулось что-то теплое, живое. Меня несильно толкнули в бок, невежливо дернули, подтолкнули к заметно отдалившейся поверхности. Потом снова пихнулись и, наконец, бесцеремонно влезли под живот, настойчиво выволакивая из мутной водицы. Перед глазами мелькнуло черное, меня выбросило на свежий воздух, чей-то могучий тычок заставил судорожно вдохнуть и сдавленно закашляться, а потом и прийти в себя.
Еще не понимая, что к чему, я вцепилась в мощную шею, зарылась пальцами в густую шерсть, инстинктивно прижалась и только спустя несколько секунд смогла сообразить, что повисла неудобной ношей на резво плывущем тигре, который, прихватив зубами мою руку, настойчиво выворачивал к берегу. Не обращая внимания ни на холод, ни на быстрое течение, ни на стремительно приближающиеся пороги, куда меня едва не снесло.
Надо же… кто бы мог подумать…
Едва под ногами оказалась твердая почва и исчезла опасность моего утопления, Ширра проворно выскочил на сушу, в три прыжка одолев немалое расстояние. Шумно отряхнулся, оросив густые заросли камыша холодными брызгами. Торопливо осмотрелся по сторонам. Даже на задние лапы привстал, уподобившись дрессированному суслику… но я не смотрела — в этот момент меня некрасиво рвало в сторонке, буквально выворачивая наизнанку. Рвало долго, муторно, с болезненными спазмами в животе, заставляя расстаться со всем, чего я успела наглотаться — водой, чужой кровью, комками зеленой тины и грязного ила… жалкое и отвратное зрелище, надо сказать. Я была мокрой, грязной, со спутанными волосами, прилипшими к лицу и спине, в изодранной в клочья одежде, которую не пощадила колючая змеиная чешуя. Бледная, как полотно, и тщетно старающаяся сдержать болезненные стоны, потому что мне давно не было так плохо. И отчаянно не желающая, чтобы в этот момент на меня кто-нибудь смотрел, брезгливо отодвигая в сторону чистые лапы, морща чувствительный нос или насмешливо кривясь, злорадно наблюдая за моими нескончаемыми мучениями.
Ширра не морщился и не злорадствовал. Он вообще ничего не говорил — просто поддерживал мокрой мордой меня под живот, помогая избавиться от речной воды, а широкой лапой прижимал к себе, чтобы не дать мне рухнуть обратно в воду. И терпеливо ждал, когда пройдут мучительные спазмы. Странно спокойный и слегка настороженный. Я не раз ощущала на коже его теплое дыхание, не раз слышала встревоженное сопение над ухом и подмечала осторожное прикосновение холодного носа, от которого жгучее чувство стыда и полной беспомощности накатывало с новой силой.
Тот, кто хоть однажды побывал в роли утопленника, должен меня хорошо понять. И наверняка знает, почему в такие моменты так остро хочется побыть в одиночестве. Хочется спрятать унизительную слабость, затолкать ее поглубже, не дать никому возможности видеть тебя такой. Но оборотень не желал уходить, а у меня не осталось никаких сил, чтобы его оттолкнуть или хотя бы отодвинуться самой.
Наконец, я смогла отдышаться и на подламывающихся конечностях отползти на пару шагов. Дрожащей рукой умыла лицо, от слабости едва не упала, но была вовремя подхвачена за шиворот и бережно возвращена на берег, где со стоном скорчилась на траве и измученно прикрыла глаза. Плохо… боже, как же мне плохо…
Ширра обнюхал мое лицо и вопросительно рыкнул, но я только отвернулась, не желая сейчас ничего, кроме теплого одеяла, кружки горячего травяного настоя и благословенной тишины. Кажется, он понял, потому что, убедившись, что помирать я пока не собираюсь, милосердно перестал меня теребить, еще раз оглядел пустующий берег и (вот уж от кого не ждала!) осторожно улегся рядом, вытянув лапы вдоль тела, прижавшись теплым боком и тихонько дыша в мою шею.
Я не стала оборачиваться. Но и брыкаться не пожелала — зачем? Глупо думать, что этим можно чего-то добиться, тем более тогда, когда он заведомо сильнее, а у меня нет никакой возможности этому воспротивиться. Да и теплее так, он прав. А я, хоть и упрямая, но все же не дура — понимаю, где можно рыпаться, а где лучше смириться и сделать вид, что вовсе ничего не замечаешь. Пусть лежит, если хочет. Гнать не буду — просто не могу. Да и не хочу, если уж на чистоту: теплый он все-таки, мягкий, дышит ровно и горячо, не пихает в бок, не толкает и не стягивает на себя одеяло… гм, которого тоже нет… а если и покушается на мое горло в гастрономических целях, то я все равно ничем ему помешать не могу. Так что пусть лежит… спокойнее с ним, что ли…
Кажется, я ненадолго задремала. Пригрелась, так сказать, и как-то необъяснимо расслабилась. Правда, совсем чуть-чуть, потому что полуденное солнце даже не успело напечь мне щеку и добавить красноты на покрытую ссадинами кожу, но даже это мимолетное мгновение покоя сильно помогло. Так что когда оборотень осторожно ткнулся носом в ладонь, сгоняя легкий сон, я уже вполне осмысленно приподнялась на локте и вопросительно посмотрела.
— Что?
Ширра настойчиво, но несильно потянул за рукав, явно намекая, что пора и честь знать.
— Сейчас, погоди… — я осторожно села, с удивлением обнаружив, что вполне пришла в себя, и быстро осмотрелась.
Так, мы все еще на берегу. Никаких змей и речных драконов поблизости не виднеется. Вода по-прежнему бурная и быстрая. Даже думать не буду, каким образом я там вообще выжила. Трава вокруг густая, нехоженая, сочная. Камышей вокруг — видимо-невидимо, но от воды в мою сторону тянется широкая просека, проломленная могучим телом огромного тигра и, разумеется, моей скромной персоной. Сам тигр — вот он, нетерпеливо мнется в двух шагах. Немного взъерошенный, но вроде невредимый. Огромный, как водится, но совсем не злой. И смотрит так странно…
Я внимательно оглядела свои руки и тяжко вздохнула, обнаружив на коже многочисленные, но неглубокие порезы. Проклятая чешуя… на предплечьях живого места не осталось, пальцы вообще страшно приличным людям показывать. Когтей, конечно, уже не видно, но вот ногти и ладони — без слез не взглянешь. То же самое творилось на груди, животе, бедрах… рукава и штанины ниже колен превратились в живописные лохмотья — видно, я слишком тесно прижималась к бьющемуся в судорогах змею, вот и рассекла все, что можно. На левой пятке вообще зияет глубокая, почти в палец шириной рана, явно оставленная шипастым хвостом. Одного ножа как не бывало, но ремень на месте. И вместе с ним — пустые ножны и старательно вшитые золотые кругляши, которые я с таким тщанием прятала от чужих взглядов и жадных рук. А еще — одна из острых чешуек, невесть как застрявшая в толстой коже и каким-то чудом не вывалившаяся на землю. В остальных местах виднеются многочисленные синяки, ссадины, кровоподтеки и, в довершение всего хорошего, живописные клочья тины. Волосы мокрые, свисают неопрятными прядями, руки еще подрагивают от напряжения, голос хриплый… впрочем, могло быть и хуже: девять десятых из тех смельчаков, кто рискует устраивать охоту на водяных драконов, или бесславно погибают, или на всю жизнь остаются калеками. Я же не похожа ни на тех, ни на других. И вообще, надо сказать, легко отделалась. Спасибо когтям и моим необычным способностям. А то, что мой мохнатый спаситель так внимательно изучает это потрепанное тело… что ж, другого-то нет.
— Что, хороша? — невесело усмехнулась я, чтобы хоть как-то отвлечься. Но Ширра, на удивление, промолчал и вообще сделал вид, что вопрос обращен не к нему. Ну и ладно, не очень-то и хотелось.
Рукава и штанины ниже колен я, поразмыслив, решила отрезать — и мешаться не будут, и выглядеть стану приличнее, да и тряпицы для перевязки найдутся. Починке они все равно не поддаются, запасная одежка сейчас недоступна. Сапоги и куртка остались где-то выше по течению, вместе с дорожным мешком и драгоценным эльфийским «эликсиром». Так что пришлось обходиться тем, что есть. Волосы я, конечно, тщательно промыла, избавляясь от налипшей тины и всякого сора, но заплетать обратно в косу не стала — побоялась перепачкать кровью из порезанных ладоней. Кое-как распутала колтуны, отряхнулась, как могла, привела себя в порядок и только потом решилась встать.
