— Это Олер и Олав. Они братья, только не родные, а приходятся друг другу родственниками по дальней линии троюродной тетушкиной, у матери которой были внучатые племянники, женившиеся на сводных братьях Олелиса Грозного и еще… с этой родословной язык можно сломать, но ты даже не вздумай им намекать, что это слишком дальнее родство. Взовьются так, что будет полный бедлам! А потом снова начнут спорить, как водится! До тех пор, пока друг другу и нам тоже не докажут, что состоят в самом что ни есть родстве, вспомнят все десять поколений своих благородных предков…

Я тихо хмыкнула. Благородные… ага, знаем мы тех предков. У воинственных северян, чтоб вы знали, главный не тот, кто большую власть имеет, а тот, кого изберет совет старейшин — десятеро наиболее уважаемых воинов, каким-то чудом доживших до преклонных лет. С учетом того, что этот странный народ все, как один, считают смерть в бою — дюже почетной и весьма достойной, а молодежь с поразительной готовностью рвется сложить буйны голову в первой же схватке, стоит задуматься на тему, кто же в таком случае ими так уважаем. Точнее, КТО же из них и по какой причине вдруг сумел избежать этой самой «почести». КАКИМ ИМЕННО образом старейшины смогли дожить до белых седин, миновав сотни битв и сражений, избежав всех напастей и горестей. Не иначе, в сторонке отсиживались, мудро поплевывая в небо, пока другие складывали головы и харкали кровью во славу своего воинствующего бога. Вот и уцелели. Впрочем, им самим об этом не скажешь — заорут благим матом о попрании чести и достоинства, а потом с пеной у рта ринутся в драку, чтобы кровью смыть смертельное оскорбление. Ну их, в самом-то деле.

Из последующего монолога я довольно скоро узнала, что молчаливых зиггцев звали Веррит и Рогвос. В родстве они, к счастью, не состояли, но по обычаю своего народа всегда держались вместе, потому как представители этого низкорослого южного племени испокон веков стремились держаться друг друга. Дескать, так у них принято: драться, так плечом к плечу; воровать, так рука об руку; подниматься на плаху, так на пару, потому что вдвоем всяко веселее, чем болтаться на виселице в гордом одиночестве. Забавный народ, не считаете? Но надо отдать им должное — саблями они исстари владели мастерски, а из лука начинали стрелять раньше, чем садились в седло или учились ходить.

О Яжеке Зита обмолвилась совсем кратко, что, мол, это младший сын какого-то старинного друга ее отца, взявшегося по его просьбе провожать соотечественницу в опасные края. Иными словами, он тоже был коренным ларуссцем, а потому, в ее понимании, надежным и верным данному батюшке слову. Про Большого Бугга и так все было ясно. За исключением того вопроса, где именно земля еще рожала подобных богатырей. Про Леха я и без того узнала достаточно, а потому не особенно вслушивалась. А вот грозный начальник, которого мне представился Шиксом (имя или кличка, не знаю), показался довольно любопытным экземпляром. Прежде всего тем, что чрезмерно разговорчиво и ненормально общительная ларусска ни-че-го-шеньки о нем не знала. Шикс и Шикс. Ведет караван, ведает всей охраной, хороший воин и… все. Действительно все: Зита не знала о нем ничего. И никто другой, как вскоре выяснилось, тоже. Кроме, разве что, Брегола, но он, если и был в курсе, кому доверил охрану своего товара, то мудро помалкивал.

Такая вот у меня подобралась странная компания.

Были, конечно, еще возницы: смешливый Янек, ворчун Зого, скрипучий, как древесный пенек, старик Шептун, неразлучная троица Вышибала, Сноб и Луга, обожающие подтрунивать друг над друг и всеми остальными, молчун Зира, скромняга Истор…

Я только успевала голову поворачивать, даже не пытаясь запомнить с первого раза или, тем более, остановить бесконечный поток имен и событий, а Зита все говорила и говорила. Говорила, пока крошила в котел зеленые овощи. Говорила, когда сноровисто резала мясо. Говорила, когда вытирала руки или снимала с огня закипевшую похлебку. Говорила, когда пробовала получившееся варево на вкус, когда бегала к ключу за водой, когда улыбалась, когда помогала управиться мужу с ранами. С непривычки у меня даже голова разболелась, хотя, надо признать, голосок у нее был приятный, звонкий, чистый, как горный ручеек. Улыбка мягкая и приятная. Глаза теплые и искристые, а руки — умелые и очень заботливые.

Велих терпеливо снес ее ласковое щебетание, мужественно выдержал утомительный и довольно болезненный процесс перевязки, в котором супруга, хоть и не понимала толком, но все равно очень старалась. Наконец, бережно высвободился, нежно поцеловал порозовевшую щеку говорливой красавицы и, незаметно переведя дух, отошел к собравшимся поодаль воинам, прихватив, заодно, и маленького сына.

Я снова присмотрелась к Луке, но в глаза не бросилась ни неестественная бледность, ни ненормальный блеск глаз, ни слишком длинные зубки, ни гибкие паучьи пальцы… самый обыкновенный мальчишка. Здоровый, крепенький, с круглыми от вечного удивления глазенками, озорной улыбкой, до краев полный сил и исконно детского любопытства. Может, худощав излишне, но никакой болезненности в нем не было. Волосы курчавые, пышные, кожа гладенькая и чистая. Ножки сильные и привыкшие к беганью босиком. Может, одежка немного запылилась, так не в том беда.

Когда он в третий раз пробегал мимо висящего над огнем котелка, Зита ловко поймала сына на руки и надолго позабыла про все остальное, что, признаться, меня сильно порадовало. Облегченно вздохнув, я тихонько отошла в сторону и, сочтя свой вклад в процесс готовки достаточным, без лишнего шума занялась раненым Воронцом.

— Что, тяжко с непривычки? — понимающе усмехнулся Лех, неловко привалившись к тележному колесу. — Ничего, скоро пройдет. Главное, не слушать и не вникать слишком сильно, а то одуреть можно. Велих-то давно освоился, да и остальные тоже… вот увидишь, завтра станет полегче.

Я покосилась сверху вниз на его усталое лицо, запахнутый в теплый плащ торс, из-под которого выглядывали голые пятки, и хмуро оборонила:

— Ты бы не сидел на земле.

— Боишься, застужусь?

— Нет. Боюсь, что из-за прихваченного горла ты ночью храпеть начнешь, а мне сие, как сам понимаешь, не слишком нравится.

— Ого… никак злишься, что сразу тебе не поверил?

— Нет, — ровно повторила я. — Просто не люблю лишних проблем. У тебя повязка сбилась. Надо поправить.

— Ну, поправь, — прищурился Лех, наблюдая за мной с земли.

Я молча наклонилась и чуть резче, чем следовало, поддернула полоску ткани, на которой висела сломанная рука. У него слегка дрогнули губы — то ли в улыбке, то ли в гримасе боли, потому что кости наверняка потревожились, однако ни звука я не услышала. Что, честно сказать, было приятно — если бы он заорал благим матом, я бы сильно разочаровалась. Но Лех промолчал. Только следил за мной внимательно, да вопросительно приподнял брови, когда я отвернулась и снова занялась умирающим.

Воронец так и не пришел в себя. За этот день он резко осунулся, как-то быстро посерел лицом, его кожа заблестела мелкими капельками пота, судорожно сжатые губы слегка шевелились, а иногда, когда я слишком сильно затягивала ткань, с них слетал слабый стон. И именно он красноречиво говорил знающему человеку, что вознице осталось совсем недолго.

В свое время старый мастер Ларэ многому меня научил — как различать раны, как промывать и зашивать наиболее глубокие. Как правильно обрабатывать и чем смазывать, если внутри поселилась гниль. Показал целебные травы, научил варить лечебные отвары, показал, как правильно собирать и хранить драгоценные корешки… даже жаль, что нам с Румом пришлось так спешно покинуть Лерскил. Пожалуй, в этом припортовом городишке все-таки был один человек, которого я с удовольствием увидела бы снова. Если бы, конечно, была уверена в том, что он еще жив.

Лех не вмешивался и никак не комментировал мои действия. Не поправлял и ни о чем не спросил больше. Но когда я закончила и наклонилась, чтобы заняться его ногой, мгновенно насторожился и, странно заледенев, отодвинулся.