Для Англии XVII века характерно мальтузианское торможение, позволившее экономнее относиться к людям и вкладывать деньги в обучение. Это осторожное торможение было вызвано главным образом повышением возраста вступления в брак и коллективным аскетизмом, который при этом не рассматривался как этическая или эмоциональная ценность. Эта драматическая осторожность не смогла воспрепятствовать небольшому снижению продолжительности жизни по сравнению с захватывающими дух завоеваниями XVI века. Отступления и спады нельзя оставлять без внимания, но более справедливо было бы выдвинуть на первый план упрочение того, что было достигнуто на объективно сложном этапе развития.
Парадоксальным выглядит возвратное движение, — в аспекте рождаемости оно наблюдается в двух формах: медленное снижение возраста вступления в брак и уменьшение интервалов между рождениями у хорошо питающегося населения. Демографический рост не предшествует продвижению технологической границы, а сопровождает его. Главная особенность английской формы развития — сохранившаяся изменчивость такой модели семьи. Глубинная причина этого отличия в поведении коренится в психологическом климате французского предмальтузианства. Вместо тактической уловки, временного отступления сельская Франция прибегла к переоценке ценностей, которая привела к формированию чувства вины по отношению к нормальному акту воспроизводства. Структура общества, сохранение во Франции мелкого крестьянского землевладения, небольшое несовпадение во времени открытия технологической границы способствовали закреплению этого различия. Тем не менее отличие Франции и ее окраин от Англии проявлялось только в течение 20 лет, предшествовавших революции. По большому счету все происходит в 1770–1790 годы.
В XVIII веке население Франции выросло на 7 млн. человек, из них 1 млн. — за счет завоеваний; какими бы маленькими ни казались цифры прироста, это все же в три раза больше, чем в Англии в 1700–1789 годах, и в полтора раза больше, чем на всех Британских островах. Понятно, что это неравенство ускользнуло от внимания людей XVIII века, больше привыкших считать суммы, а не пропорции. Франция выросла на целую Англию — этот факт поражал воображение. «Относительный прирост за 90 лет составил порядка 32 %, что соответствует всего 3 % в год». Больше 3/4 этой прибавки пришлись на 1730–1770 годы. На протяжении примерно 30 лет темпы роста держались на уровне 6 %. В 1772–1773 и в 1779–1783 годах все рухнуло. Рост 1730–1770 годов был ростом по английскому образцу, обеспечивавшим скорее качественную, чем количественную прибавку. Но слишком ранний всплеск рождаемости свел все достижения на нет. С наступлением тяжелых десятилетий 1770-х и 1780-х годов (самое обычное изменение конъюнктуры к худшему) непрочное равновесие французского подъема разлетелось вдребезги. У Франции больше не было необходимого запаса прочности. С 1750 по 1770 год цифры колебались от 7,8 до 10,7 %; в 1789–1794 годах уровень рождаемости в 37,7 % едва превышал уровень смертности, подскочивший с 31,4 % (вполне приличный, почти скандинавский показатель) до 36 %.
Французская территория была крайне неоднородной. «Густонаселенная Франция запада Парижского бассейна и Бретани замирает» (Ж. Дюпакье). В Бретани население сокращается из-за огромной смертности, в Нормандии — из-за преобладания молекул с демографическим поведением мальтузианского типа. Четверть Франции, стремительно нагоняющая другие регионы, — Лотарингия, Эльзас, Эно, Юг, Лангедок, Альпы, долина Роны, Центральный массив, предгорья Пиренеев, Корсика — обеспечивает 3/5 французского роста. На этой французской «границе» население увеличивается минимум вдвое, как во Франш-Конте, а максимум — вчетверо, как в Эно; в частности, в Эльзасе наблюдается почти троекратный рост (может быть, эти цифры несколько преувеличены за счет недооценки первоначального количества). Мы лучше поймем Францию, наблюдая за тем, что происходит на ее рубежах. В Пьемонте кризис, подобный французскому кризису в последние годы Старого порядка, наступает раньше и в более драматичной форме: первая половина XVIII века — процветание, Пьемонт идет к двукратному росту в течение ста лет; после 1750 года все рассыпается. В 1750–1806 годах Пьемонт теряет 2/3 прироста, достигнутого в первой половине столетия (вековое колебание очень архаичного типа). Эта остановка в росте обусловлена массовой эмиграцией и всплесками смертности. Во французской Швейцарии к эмиграции добавляется снижение рождаемости; этот процесс распространяется и на немецкую Швейцарию. Такие города, как Цюрих, Базель, Берн, в конце XVIII века представляют собой «дома престарелых» с ничтожной рождаемостью: французское влияние и распад священного протестантизма на фоне либеральной теологии.
Истощение, подобное французскому, широкое использование контрацепции — таков общий диагноз в отношении альпийских и рейнских областей, граничащих с Францией. В противоположность экспоненциальному росту в Германии восточнее Эльбы, Рейнская область после умеренного подъема застывает на месте, Вюртемберг после успешного восстановления в конце XVII — начале XVIII века набирает крейсерскую скорость, в немецких городах Рейнской оси наблюдаются ранние попытки контрацепции.
Соединенные провинции, испанская Голландия, перешедшая в руки Австрии, и Льеж служат великолепной иллюстрацией тезиса о колебаниях темпов роста в древних странах. Как ни парадоксально, Бельгия чем-то напоминает Англию, тогда как Голландия XVIII века (Монтескьё был поражен ее физическим и моральным упадком) следует французским путем. Но Бельгия, в отличие от Франции, восстанавливается после долгого и болезненного XVII века. Австрийская администрация показала себя относительно деятельной и эффективной. Наоборот, Соединенные провинции в суровом XVII столетии были островком процветания и подъема. Разве XVII век не был голландским в той же мере, что и французским? С 1500 по 1700 год Нидерланды характеризовались поразительно устойчивым и равномерным темпом роста, в конце концов перегнав страны Южной Европы — невиданное событие для двух тысячелетий истории. Удвоение в течение двух веков: 1500 год — от 900 тыс. до 1 млн. жителей; 1700-й — от 1,85 млн. до 1,95 млн; 1750-й — от 1,9 млн. до 1,95 млн; 1775-й — 2 млн. 78 тыс. Почти идеальная горизонталь в XVIII веке, увеличение более чем в два раза в XIX веке и вновь в два раза с 1900 по 1950 год. Характер голландской кривой в XVIII веке объясняется веком семнадцатым: технологическая «граница» польдеров, причем польдеров легко осваиваемых, и внутренний эффект от огромного масштаба колониальной торговли обеспечивали возможность непрерывного роста на уровне XVI века. Голландия XVIII столетия — это не столько контрацепция, сколько «экспорт» населения. В Америке и на востоке повсеместно можно встретить голландцев и выходцев из нижненемецких земель. В XVIII веке Голландия поставляет миру таинственных и суровых поденщиков на самые передовые работы.
Нормандская мозаика отлично подходит в качестве завершающего примера: на узком пространстве она демонстрирует максимально широкий спектр возможностей. И в то же время не много найдется столь же девиантных регионов. Во Франции, которая, как мы видели, была лишена единственного подлинного богатства — щедро воспроизводимого ресурса, Нормандия представляет собой катастрофический вариант. Нормандская смесь включает в себя все разновидности молекул поведения, она многообразна, но ее состав аномален. Ограничимся 20 тыс. кв. км нижней Нормандии. Мы обнаружим здесь зоны самой что ни на есть активной демографической экспансии. Это север полуострова Котантен, давняя приграничная зона, недавно освоенная. Здесь население удваивается за 60–70 лет за счет высокой, но не чрезмерной рождаемости — от 6 до 7 детей на семью, — низкой смертности и высокой ожидаемой продолжительности жизни. Условия жизни здесь наилучшие. Особенно благоприятную динамику демонстрирует в лидирующей группе Вильдьё-ле-Пуаль, маленький городок медников.
На другом полюсе — «дома престарелых» Канской равнины. Идиотское мальтузианство на фоне повышенной смертности. Без всяких видимых причин. Здесь умирают, сюда приезжают с периферии, чтобы умереть. Еще на одном полюсе — земли Ож: чудо, опасное чудо, обманчивое чудо равновесия. Путь к земному раю здесь проходит через одновременное снижение рождаемости и смертности. Однако радоваться рано: после 1770 года это опасное равновесие было нарушено, и во многих случаях в отрицательную сторону. Эта чрезмерная осторожность преграждает путь дальнейшим изменениям. Мальтузианство района Лизьё изначально представляло собой разновидность аскетического извращения.
