)). И вот через пару недель моей жизни в Харькове (время там действительно текло по-другому, и через эти две недели я чувствовал там себя так, будто живу там всю жизнь) оно, «москальское прошлое», снова стало лезть ко мне, сцуко, в душу!

Я просто сделал очередную благородную глупость (как в своё время, по молодости лет, я поступил в угоду маме со своим будущим и будущим своей семьи в ходе нечестного, в её пользу, раздела квартиры) – уезжая в Харьков, я оставил, с Лариссиного согласия, её телефон своей матери. Она терпела некоторое время, а потом однажды всё-таки позвонила мне. Просто так. Поговорили немного, ни о чём, просто передали друг другу привет – только мне в душу почему-то снова, словно кошки нассали. «Отъебись! Отъебись от меня наконец!» – кричало будто бы всё во мне.

Через несколько дней меня разыскал, по городскому же телефону, уже Дулов. О, это отдельная история! В тот период Дулыч подвязался продюссировать очередной альбом певицы Аниты Цой. Он написал ей песен, тексты к которым написали, в свою очередь, известный поэт-плесенник Костя Арсеньев и всё тот же мой некогда близкий друг Ваня Марковский. Когда же уже все песни были успешно спеты Анитой, сведены и отмастерены, Дулыч приступил к их реализации на радио.

С одной стороны, он, конечно, молодец – типа назвался груздем и вполне себе полез куда надо, но методы, которыми он действовал, и которые при этом вполне общеупотребимы и общеприняты в попсовой среде, никогда не просто не были мне близки, а всегда были попросту ненавистны. Поэтому-то когда «Новые Праздники», как это ни удивительно, всё-таки доросли до уровня FM-ротаций, и когда нашу песню «Письмо» время от времени заказывали в «бизнес-ланче» «Серебряного дождя», я хорошо знал, чего на самом деле стОит то, что люди, заказывавшие нашу песню, делали это по искреннему велению своих сердец, а не были банальными «подсадными», в каковой роли меня, наряду с другими своими друзьями, считал возможным использовать Дулов в связи с раскруткой нового альбома Аниты Цой.

Он заебал меня этим ещё в Москве. Он звонил мне через каждый час даже когда я лежал влёжку с разбитой головой и с panda-eyes(ом) после 10-го апреля и всё спрашивал, ну как, удалось ли мне дозвониться на «Русское радио» или на тот же «Серебряный дождь». Или же он звонил напомнить, что вот, мол, именно сейчас начинается очередной «стол заказов» на какой-то уже другой радиостанции. Ёбана дружба детства! Дружба ли это, хочется спросить. Почему, блядь, я должен отвечать за то, что человек, с которым мы столько съели в юности соли, предал эту самую нашу общую юность, взял и послал её к собачьим чертям? Почему за это должен отвечать я, а? Я – всего лишь предостерегающий увещеватель, и на мне не лежит никакой ответственности, кроме ответственности за ясную передачу Откровения.

Я говорю вполне ясно: это предательство и не надо, просто нельзя, делать никаких скидок на реальность. Кто делает скидки на Реальность – тот не с Богом! Неужели я и сейчас неясно, блядь, выражаюсь?!.

Однако всего две недели жизни в Харькове вернули мне Силу, а когда я в Силе, я всегда добр и обходителен J. Чужое дерьмо начинает казаться мне всего лишь милыми странностями чужого характера, каковые, де, странности есть, мол, у каждого человека.

– Ой, а как клёво, что ты сейчас в Харькове! – сказал Дулов что-то типа того, – Это же реально из регионов будет звонок!

И он, короче, упросил меня позвонить на «Русское радио» из Харькова. Обещал ещё зачем-то и денег дать – идиот! (Кстати, потом, конечно, не дал J, да я и не напоминал…)

И… случилось так, что Лариссе действительно удалось написать удачную эсэмэску на «Русское радио», которую действительно в порядке бреда почему-то взяли, приняли и зачитали в эфире «Стола заказов» «Русского радио», после чего натурально поставили Анитину, то есть дуловскую, песню!

Будучи менеджером рекламного отдела крупного в масштабах Украины предприятия, Ларисса относилась ко всему этому заведомо легче меня и согласилась проделать это на раз. В тексте было что-то про Луну и про Солнце, как в «шутку» мы с ней называли друг друга. Всё получилось, короче. И мы решили поехать в центр гулять.

Мы шли к метро, держась за руки, было какое-то совершенно замечательное небо, и это был ещё один момент острого счастья – там, в городе моих предков – который запомнился мне, как выяснилось, навсегда…

Разумеется, практически всё то время, пока я был вполне себе счастлив в Харькове, Да присылала мне эсэмэски. Нет, бывали, конечно, редкие дни, когда она не делала этого, но, в общем, это происходило практически постоянно. Нет, слава богу, она всё-таки не покончила жизнь самоубийством. То ли она съела не те таблетки, то ли те, но не так, как надо, то ли – что, честно признаться, скорее всего – не ела их вовсе, а просто напилась сильнее обычного. Но, так или иначе, всё обошлось.

Эсэмэски были примерно двух видов. В одних, которые приходили в дневное, трезвое, время, она писала, что они с кошкой Васькой – моя семья, что они меня ждут и будут ждать всегда. Другие эсэмэски приходили по ночам. Они были злые, полные ненависти, гнева, проклятий и всего подобного прочего.

Я пытался не отвечать ни на какие из них. Некоторые даже удалял, не читая. Это было трудно. Однозначно трудно.

Ларисса, заслышав хлопанье крыльев влетающей в мой телефон эсэмэски, обычно сразу отворачивалась, делая вид, что именно сейчас занята какими-то своими делами, а то и вовсе уходила в другую комнату или на кухню, опять же, вроде бы по случайному совпадению с приходом сообщения от Да, по неотложным делам. Словом, пыталась не реагировать.

Что чувствовал я? Бог меня знает. Пожалуй, я молча, как мне тогда казалось, с достоинством, охуевал от этого ёбаного Зеркала Жизни. Постепенно я действительно начал чувствовать себя какой-то бумажкой, какой-то пластмассовой фишкой в чьей-то совершенно чужой, не имеющей никакого ко мне отношенья, игре! Если говорить откровенно – а я уж вроде решился делать по жизни именно это – в общем-то, Женское Начало стало доставать меня как-то в целом. Меня совершенно заебала и Пластмассовая Коробочка по имени Максим, и уж тем более борьба за эту хуйню (простите за каламбур J), простую дурацкую коробочку, двух Монстров в образе Прекрасных Дев. По большому счёту, их совершенно неприкрытая борьба друг с другом за якобы меня даже на мелководье моей души, не говоря уже о её глубинах J, воспринималась мною ровно таким же бредом, как и столь же нелепые, сколь изобретательные, войны некогда моих одноклассниц из-за каких-нибудь заграничных ластиков, линеек или пеналов.

С другой стороны, конечно же, мне было чуть не до слёз жаль мою глупую девочку Да, с которой мы к тому времени действительно пережили уже целый ряд эксклюзивных сложностей, уготованных, прямо скажем, не каждой семейной паре.

Нет, я не хотел возвращаться в этот глубоко ненавистный мне город, где живут одни мертвецы, смеющие считать себя живыми и на этом неправедном основании, смеющие требовать что-то и от меня, да ещё и убивающие всех, кто ещё не успел незаметно для себя умереть.

Оставаясь в дневное время один в квартире с Рыжим, мы, когда я заканчивал хозяйственные дела, ложились с ним на нашу с Ларайзой супружескую постель, и он просто спал, а я читал – то мемуары Манштейна и Карла Денница, то Откровение Иоанна Богослова, и я уже точно знал, о каком именно городе под именем Вавилона там идёт речь.

Скажем так, когда моё «москальское прошлое» (да, в глубине души, врать не буду, именно этими словами я определял в совокупе всё то, что оставил в Москве) сидело себе в Москве и помалкивало, я чувствовал себя совершенно счастливым и правым; чувствовал себя и Человеком вообще, и, в частности, человеком, сделавшим в кои-то веки правильный выбор. Когда же Да снова писала мне эсэмэски (неважно, какого содержания), моё сердце, конечно же, довольно серьёзно откликалось на это. («Ты же всё-таки человек, Маугли!, – говорит смайлик Балу смайлику Маугли, – Ступай к своей стае!..» «Я – Волк! Я – Волк Свободного Племени!» – спорит смайлик Маугли сам с собой.) «Мы – твоя Семья!, – писала мне Да, имея в виду себя и рыжую кошку Ваську, – Мы всегда будем ждать тебя; ждать, пока ты к нам вернёшься!»