Так, в общем-то, мы и жили с Лариссой: счастливо и, в общем-то, душа в душу. Однажды я спросил её, а почему в латинице ты всегда пишешь себя с двумя «с». «Просто не хочу, чтобы меня называли Ларайзой…» – отвечала она с улыбкой. «Понимаю» – сказал я и внутренне вспомнил, как моя первая жена Мила, уехав жить в Америку, тоже добавила себе в имя лишнюю букву, чтоб не быть Майлой J.

У Лариссы был родной брат Серёжа. Очень хороший парень. Сын её матери и того лётчика, что некогда заменял ей отца. Он жил в общежитии какого-то технического ВУЗа, где учился на младших курсах, и часто приезжал.

Ларисса подтрунивала над ним. На мой взгляд, не всегда оправданно, ну да что с бабы возьмёшь J. Он же просто очень искренне любил её и, наверное, любит и ныне. Ларисса довольно смешно играла в «старшую сестру». «Серёжа, – говорила она порою, нахмурив бровки, – мне опять звонила Ваша мама!»

– Она и твоя мама тоже! – довольно обиженно возмущался Серёжа.

– И тем не менее! – так же строго продолжала Ларисса.

Однажды мы после её работы сидели с ней на бревне во дворе «нашего» дома. Оу, харьковские дворики!.. А знаете ли вы украинскую ночь?!. И всё такое ещё… Харьков, Харьков, Харьков, Харьков, Харьков – самый любимый мой, самый родной мой город! Там всё было таким, будто я вернулся в своё детство, в любимые мои 70-е годы, то есть первое десятилетие моей жизни. Будто бы моё детство сначала ушло от меня, уехало в этот Харьков, а я всё-таки искал-искал, да и наконец разыскал его здесь!

Мы сидели с Лариссой на бревне и пили вечернее пиво, беседуя, опять же, о Мировой Революции Духа, когда вдруг увидели направлявшегося к нам Серёжу, тоже с какой-то банкой в руке (Эх, ёбана Перестройка! J). Мы с ним пожали друг другу руки, потом он внимательно и с восхищением оглядел свою старшую сестру и сказал: «Ух ты! Какая ты! Макс, и чего ты с ней делаешь? J»

Буквально в первые же дни после моего приезда мы разместили моё, прямо скажем, объективно нехуёвое резюме на нескольких местных сайтах, посвящённых поиску всяко-разных работ; у Лариссы тоже были какие-то завязки и мысли насчёт моего трудоустройства, но тут надо было кого-то там подождать, да и вообще меня, конечно, больше бы устроил какой-то более самостоятельный сюжет. Поэтому пока каждое утро, с понедельника по пятницу, Лариса уходила на работу, а я оставался дома, пытаясь мастерить какие-то полочки и столики, чтобы, в общем, была от меня хоть какая-то польза в хозяйстве.

Иногда, уже ближе ко времени окончания её рабочего дня, я уезжал в Центр; куда-нибудь на знаменитый Каскад (действительно очень красивая штука!) или куда-нибудь в Парк перед Зоопарком. Там я просто сидел на лавках, иногда писал и… просто был счастлив.

Что я писал тогда? Ну, в общем-то, третья часть романа «Да, смерть!» под красноречивым названием «То-то и оно!» на 90 % как раз там и написана.

Потом, в шесть вечера мою Лариссу отпускали с работы, я встречал её в близлежащем к их офису сквере, и мы отправлялись гулять. Как-то раз ходили на уличный концерт «Океана Эльзы», устроенный прямо на главной городской площади (тут необходимо лишний раз заметить, что эта самая главная площадь города Харькова является, между нами, девочками, говоря, самой крупной городской площадью в Европе, а если брать Евразию в целом, то превосходит её только знаменитая Тянь-ань-мынь в Пекине), и было сказочно хорошо…

Вообще в тот период у меня в голове в социально-политическом плане существования Пластмассовой Коробочки царили весьма энергетически насыщенные проукраинские настроения. Внезапно, будто не по своей воле, я вспомнил, что вообще-то я – наполовину украинец, и это почему-то вдруг стало наполнять меня какой-то чуть не героично (J) радостной гордостью. Сказал бы мне кто-нибудь раньше, что такое возможно – я бы ни за что не поверил!

У Лариссы же украинцами были и мама и папа, но сама она отчего-то считала себя русской, а любимым её языком был и вовсе английский, и она действительно постоянно читала в метро в основном какие-то английские романы. Мне же ужасно нравилась украинская речь. Конечно, в Харькове, м i сте компактного пр о живания русскоязычного населения, её услышишь нечасто, но всё же гораздо чаще, чем в Москве – в общем-то несмотря на всё J.

Я жил в Харькове, был счастлив и ненавидел москалей, и мне было реально стыдно за то, что, как ни крути, я всё-таки родом из этого города. Я тогда не знал ещё, что мой прапрадед когда-то был здесь раввином. Кажется, всё-таки перед самым моим отъездом из Москвы мать сказала мне, что в Харькове родился мой дед по имени Арнольд, её отец, но без подробностей.

Я всё время спрашивал у Лариссы, как будет по-украински то, как будет сё – она отвечала, и мне ужасно нравилось. Она смеялась над моим москальским говором, и я смеялся вместе с ней, но местный принципиально не перенимал – может просто не успел. Вообще украинский язык прекрасен! Ну и будет, впрочем, об этом. Скажу одно: мною действительно настолько овладела украинская (то есть исконно русская) тема, что в скором времени я и вовсе взялся за перевод на русский глубоко националистической, но потрясающе остроумной книги некоего Олександра Боргарда (J) «Двi культури», попавшей ко мне в руки в своё время через Олега Чехова (Боргард был другом его отца – оба они, кажется, были в Донецке физиками).

А как прекрасны украинские женщины!!!

Нет, пожалуй, больше никого, кто обладал бы такой внутренней свободой Духа и, вместе с тем, способностью любить и именно отдаваться своему мужчине – в глубоком смысле этого слова. И вообще, есть у меня серьёзное подозрение, что в тех случаях, когда на протяжении всей известной истории иностранцы воспевали «русских» женщин, они просто не знали деталей или же просто в них не вникали, а все, кого они воспевали, были либо чистокровными украинками, либо, так или иначе, имели частично такую кровь, которую может быть и нельзя назвать именно украинской, но… это кровь людей, исторически расселившихся на территории где-то с Дона и далее на юг, но… конечно, до определённых пределов J. И тут, чтобы правильно понимать, что именно я говорю, следует в очередной раз учесть, что я родился в СССР, и интернационалистический дух был воспитан во мне действительно навсегда – просто с возрастом, в процессе прохождения жизненного пути, я научился обращать своё внимание и на национальную составляющую, ибо иногда составляющая эта кое-что говорит; иногда же, впрочем, молчит.

Бесспорным же остаётся одно: вне зависимости от мало того, национальности, но и даже близкородственных связей, хорошим должно быть ХОРОШО, а плохим должно быть и будет ПЛОХО, ибо… всем по заслугам – таков Закон Божий!

Плохой – это тот, кто трижды отринул от себя шанс к Исправлению, то есть трижды плюнул в сторону Света J. Итог известен – АННИГИЛЯЦИЯ. (Отрезанная голова Берлиоза катится хуй знает куда. Поделом же ей!)

Однако моё москальское прошлое всё-таки нет-нет, да лезло ко мне, словно не могло смириться внутренне с тем, что мне без него действительно ХОРОШО; что я и впрямь ничего не придумал, ничего не надумал себе, и ощущаю именно то, что всегда хотел ощущать и к чему стремился всегда всей душой, и в чём «оно», моё москальское прошлое, всегда мне мешало, постоянно беря меня на реально, как показала практика, несостоятельные понты, что я, мол, без «него» не смогу. Я мог! Слышите, мог! Отлично мог без «него», и, более того, причина всех проблем ещё в детстве была определена мною верно! Причина всех моих неприятностей, всей моей боли (как внешней, так и внутренней!), всех моих неудач, была именно в «нём», в том, что я назвал своим «москальским прошлым», а именно – в людях, которые всю жизнь на разные лады навязывали мне мысль о глубинном, блядь, родстве с ними, какового родства я никогда не чувствовал и избавившись от которого, чувствовал себя, напротив, абсолютно счастливым и свободным.

У меня была моя Ларисса, у неё был её я (опять же, об этом многое написано в «Да, смерть!» (http://www.raz-dva-tri.com/da.doc