Ну вот, Сашенька, и все. Написала первый раз ТЕБЕ и будто поговорила с тобой. Как хочется сказать еще о многом – о своей жизни, о мыслях. Я всю ночь просидела за этим письмом, хотелось писать, писать, но получалось как-то не так, наверное, потому, что писать не умею. Верю, что ты обязательно прочтешь это письмо. И еще! Раз уж так сложилось, напиши мне, Саша, я буду ждать. Свой домашний адрес писать не хочу. Не хочу принуждать тебя к каким-то поступкам. Ведь адрес – это безмолвное приглашение, ведь так? Пусть выбор будет за тобой. Каким бы он ни был, я восприму его как нечто неизбежное и не подлежащее критике. Писать же мне надо до востребования, на главпочтамт Столицы так, чтобы к 25 июня письмо было там. Я в этот день обязательно(!) там буду и заберу письмо. Обязательно! Ну вот, Саша, опять я проявила слабость, столь нехарактерную для меня. А может, ты, когда прочтешь это письмо, решишь, что вот, мол, старая дура, все туда же, все про то же! Хотя нет, что это я! Ведь знаю же, что ты меня не забыл… Знаю потому, что тогда была любовь… Как же мне хочется увидеть тебя, Сашенька! Хоть одним глазком посмотреть, хоть издалека… Ну, а главное… главное – вот: Сашенька, родной мой, любимый! Через все эти годы, разделившие нас, посмотри в мое сердце – в нем по-прежнему ТЫ!..»

Вот такое письмо… Прочитав его, я впервые, с ужасом увидел и осознал всю глубину своей ошибки, своей нерешительности тогда, девять лет назад. Только сейчас я понял, ЧТО я потерял, мимо КОГО я прошел. Предо мной, во всей своей ужасающей необратимости, открылась вся горечь потери, открылась бездна отчаяния…

Сказать, что письмо меня потрясло, – это ничего не сказать. За внешне спокойным тоном письма я услышал Ее крик о помощи, мольбу о встрече. Я опять увидел Ее тонкую и любящую душу, спрятанную глубоко-глубоко под личиной холодной и властной женщины. Это письмо не только из прошлого, но и из настоящего. Зовущее куда? В будущее? Или, наоборот, убивающее все то, что еще осталось?

– Место встречи изменить нельзя, – почему-то вспомнил я и грустно усмехнулся этим мыслям и тут же замер, ясно осознав: я могу встретиться с Ангеликой! Я могу сделать то, о чем мечтал все эти годы, – увидеть ее, прикоснуться к ней. Это теперь зависит только от меня, только от меня! День и место встречи известно!

Ну, а какова же будет плата за эту встречу? Чем и как нам придется расплатиться на этот раз, что у нас осталось? А может, мы уже расплатились за прошлое? Вдруг вопреки поговорке мы сможем дважды войти в одну реку? Кто даст ответ? Может, моя маленькая Стася или незнакомый мне Ванечка?

Вспомнив дочь, я снова, как наяву, увидел ее широко открытые, горящие тревогой и страхом глаза, услышал так внезапно прозвучавший в полутьме комнаты вопрос:

– А как же, папа, я потом буду жить без тебя, что потом будет со мной?

Это воспоминание окончательно все смешало в голове: голос взрослой и все еще любящей женщины, голос совсем юной девушки, почти девочки, – моей дочери… Смогу ли я посмотреть в самую глубину своего сердца? Что я там увижу, кого я там увижу?

От этой боли, от этой тоскливой раздвоенности я застонал и откинулся на спинку скамейки… Скамейки? Я огляделся… О как! Каким-то образом я очутился в скверике, что соседствовал с моим домом… Сидящие на другом конце этой обширной скамейки ребята подозрительно на меня покосились:

– Ты че, мужик? Плохо, что ли?

– Нет-нет, все нормально, – прошептал я немеющими губами.

– На, хлебни, а то ишь, побелел весь, – сказал один из них и протянул мне бутылку с чем-то красным. Я, поколебавшись, взял ее, сделал глоток, другой… Что-то невесомое и, кажется, очень крепкое прокатилось по пищеводу, но я не ощутил ни вкуса, ни запаха. Поблагодарив, я отдал бутылку и огляделся. Апрельское солнце припекало совсем по-летнему. Было жарко – почти как тогда… По уже сухим дорожкам скверика вовсю бегала и веселилась шумная малышня. Строгие мамы и бабушки с соседних лавочек бдительно взирали на них. Увидев, что соседи занялись магнитофоном, я поднялся и, едва переставляя ноги, побрел к выходу, а в спину мне во всю свою озорную мощь стеганул хриплый и надрывный баритон Поэта:

– Уважаемые пассажиры! Наш самолет, рейс… совершил посадку в аэропорту Столицы… командир корабля и экипаж… желают вам…

– Ну вот и прилетели, – вздохнул я про себя, – вот круг и замкнулся, опять замкнулся!

Я еще немного посидел в кресле и одним из последних вышел на трап. По странному совпадению самолет остановился в том же месте, где и девять лет назад. С высоты трапа я непроизвольно вгляделся туда, где в тот день стояла Ангелика, но там конечно же никого не было. Да и с чего бы это? Однако в глубине души появился какой-то холодок. Все-таки теплилась – в чем и себе-то боялся признаться – робкая надежда, что Лика просчитает время прилета и придет туда, где мы расстались. Выругав себя за беспочвенные фантазии и нетерпеливость, я поехал в город. И хотя я всячески утешал себя тем, что приехал в Столицу просто в отпуск, просто отдохнуть, а встреча с Ликой это так, это может быть, а может, и не быть. Но все же, но все же…

День тянулся бесконечно, казалось, конца ему не будет, казалось, что 25 июня так и не наступит… А ведь впереди еще ночь, такая же бесконечная, долгая, долгая… и страшная. Как та, последняя… Только там – безнадежность и тоска разлуки, тут – нетерпеливое ожидание встречи и сомнения, сомнения, сомнения: а не придумал ли я сам себе сладкую сказочку о встрече? Не выдал ли желаемое за действительное? Но, глядя в свою душу, в самую ее глубину, я понимал, что все это не так. Я помнил, как мы расставались, я помнил ее письмо, а в моей голове до сих пор звучали и звучали ее слова, сказанные тогда, девять лет назад: «И запомни, мой хороший, мой любимый, одно, накрепко запомни – я никогда не пожалею о нашей любви. Никогда! Что бы ни случилось и как бы жизнь ни повернулась. Я была счастлива!»

Эти слова, эти воспоминания помогли мне дождаться вечера, скрасили нетерпенье и страх перед долгой, изматывающей нервы и все не кончающейся ночью. На столе гостиничного номера стояла бутылка вина, Ее любимый сыр и две рюмки – все как тогда! Я ходил и ходил по комнате и шептал ее любимые стихи. Блок, Есенин, Ахматова… Они и тогда были с нами, они и сейчас соединяли нас. Они помогали забыться, помогали протянуть ниточку из такого короткого, но счастливого прошлого, в настоящее, в неизвестное настоящее… Но было и еще одно стихотворение, новое, найденное совсем недавно, поразившее меня до глубины души, которое Ангелика конечно же не знала, но звучавшее в моих ушах отныне только ее голосом:

Оно было удивительно созвучно и моему состоянию, и моим чувствам, особенно в эту ночь. Однако вопреки звучавшему в нем мотиву мне эта ночь сна так и не подарила. Лишь под самое утро я на часок забылся полусном-полуявью, в котором мелькали неясные образы Ангелики. Ее светлые волосы разлетались под сильными порывами теплого ветра. Лика мне что-то все стремилась сказать, даже прокричать, но ветер относил эти слова в сторону, и только ее улыбка, тихая и немного застенчивая, светилась сквозь мрак ночи и дарила мне надежду…