— А вас кто привез?
— Да Мишка Жогов!
— А где же он?
— Кто его знает, небось опять крутится возле начальства!
— Значит, Мишка! Так, ну ладно! — Хохол на минутку задумался, постучал пальцами по грядушке телеги, повернулся, собрался уходить, но раздумал и, обернувшись к Дарье, сказал:
— А ты, кума, не распускай слюни, держи себя в руках! Ты женщина молодая, сильная и не тебе бояться трудностей. Наша жизнь на этом не кончилась. Правда она будет иной, но это жизнь и нужно за нее держаться, хотя бы ради своих детей, а их у тебя четверо. Теперь ты для них и кормилица, и хранительница и опора. Раскиснешь, опустишься, не соберешься с силами, считай, что дети твои пропадут и грех за них ляжет на тебя. Куда бы нас ни сослали, там тоже живут люди, которые сделаны из того же теста, что и мы с тобой, а может быть и из худшего. А теперь я переберусь к вам, и будем держаться друг около друга. Трудно сказать, как все дальше обернется!
Хохол резко повернулся и твердо, высоко неся голову, зашагал между телегами. Возвратился он довольно быстро, неся под мышкой большой мешок, набитый чем-то под самую завязку. За ним, неся на спине довольно увесистый оклунок, шагал его сын Федька, подросток лет шестнадцати, худощавый, нескладный, с длинной шеей на узких плечах. В отличие от отца он был светловолос, белолиц, с большими серыми глазами, излучавшими застенчивость. Они бросили свою ношу в телегу и Хохол, развязав свой мешок, достал ведро и зашагал к путям. Принеся воду, он заставил всех детей умыться, вымыть руки, слив им воду из кружки, и пригласил к обеду. Из оклунка достал довольно увесистый шмат сала, соленые огурцы, квашеную капусту, целый каравай хлеба. Нарезал сало ножом на ломтики и предложил отведать, что бог послал. С едой дети управились довольно быстро и посмотрели на Хохла.
— Вижу, что не наелись, да оно и не хитро! Ладно, давайте посмотрим, что у вас в корзинках. Ого, да тут целое богатство!
Он достал из корзины лепешки, приготовленные бабушкой Варей, и вручил каждому по одной. Потом дал всем по два яйца и предложил попить холодной воды. Выждав, когда дети управились и с этим, Хохол посмотрел на них и, сделавшись серьезным, сказал:
— Вы все должны понимать, что нас выгнали из села, отобрали дома, скотину и даже еду. Мы здесь сидим целый день, никто нас не собирается кормить и дальше будет то же самое. А у нас нет с собой ни погреба, ни коровы, ни кур. Нет печки, в которой всегда можно было найти, что покушать, а поэтому подтяните животы и терпите. Самое большое, на что мы можем рассчитывать — это немножко перекусить раза два в день, а в худшем случае — один, да еще и за это должны бога благодарить. Не вздумайте тайком брать еду, так как оставите без еды других, и они могут умереть. Вы же не хотите, чтобы кто-нибудь из нас умер? Кормить вас буду только я и если кому-нибудь очень захочется есть, то терпите, не нойте и ждите моего разрешения. Хотя еды и будет мало, но мы всё равно останемся живы, а это сейчас — самое главное. А теперь слазьте с телеги, походите вокруг, побегайте, поищите друзей и подружек, поговорите с ними, поиграйте, но не сидите словно пришибленные. Вы дети, и ведите себя по-детски!
Хохлу не пришлось долго их уговаривать. Все тут же спрыгнули с телеги и разбежались по лагерю. Девчата свернули к сортиру, приютившемуся в стороне от вокзала. Это было убогое покосившееся строение, сбитое из горбыля. До самого обеда возле него теснилась огромная толпа людей обоего пола. Ване хотелось найти дедушку Егора и особенно дядю Яшу, которого он очень любил, но поискав и не найдя их, пошел назад к своей телеге. Когда он проходил мимо телеги дяди Никиты, тот его остановил и спросил:
— Ваня, отец здесь?
— Нет его, мы здесь с мамой!
— Ну, ладно! — махнул рукой дядя и отвернулся.
В этот момент народ зашевелился, послышались крики, ругань, родители стали звать своих детей. Вскоре узнали, что получено распоряжение всем ссыльным пройти на перрон, а подводы, привезшие их, могут покинуть лагерь и вернуться домой. Когда Ваня прибежал к своей телеге, все уже были в сборе и стаскивали на землю узлы, мешки и корзины. Хохол вручил каждому по ноше и повел земляков к вокзалу. Дошли быстро и расположились на узлах рядом с рельсами. Хохол, видя, что все собрались, взял с с собой Федьку и ушел, попросив без него никуда не уходить.
Мишка Жогов уже собрался домой, запряг лошадь, и теперь, с вожжами в руках, ошалело смотрел на растревоженный людской муравейник, ожидая, когда все успокоится, чтобы выбраться из этой толкучки. Его подвода стояла в сторонке, на краю площади, возле буйно разросшихся кустов черноклена, заставленная другими телегами, и поневоле приходилось ждать, когда освободиться проезд. Вдруг он почувствовал, как какая-то неведомая сила согнула его пополам, потом прижала его к земле, закрыв ему рот и глаза. Страх сковал его тело, но все же он попытался выбраться из железных объятий, мыча и болтая жиденькими ногами. Удар пудового кулака заставил его умолкнуть и прекратить всякое сопротивление. От удара голова его зазвенела, перед глазами поплыли радужные круги, тело обмякло и Мишка стих, погрузившись во мрак. Хохол, а это был он, проворно стащил с него полушубок с шапкой, размотал веревки с лаптей, связал ими руки и ноги, а онучами замотал голову. Потом перевернул обмякшее тело Мишки на спину и, оглядевшись вокруг, оттащил его за ноги в кусты. Все это Хохол проделал так быстро, что соседи, занятые своими делами, даже не обратили внимания. Федька остолбенело застыл у телеги и недоуменно смотрел своими большими серыми глазами на проделки отца. По всему было видно, что он даже не понимал происходившего на его глазах. Разделавшись с Мишкой, отец протянул сыну рваный полушубок и такой же треух, предусмотрительно снятые со своей жертвы и сказал, чтобы он все это надел на себя. Федька взял одежду и стал одеваться, пытаясь понять к чему все это и для чего. Федька был одного роста с Мишкой, да и телосложением они походили друг на друга. Отец поправил на нем шапку, застегнул полушубок и, подняв палец, внимательно сказал:
— Слушай меня внимательно, сынок! Садись в телегу, нагни голову, ни с кем не разговаривай и следи за подводами. Скоро мужики поедут домой, а ты поезжай последним и держись все время позади. Когда поедете Сомовским лесом, то прыгай с телеги и иди в кусты, словно по нужде, но не спеши и тем более не беги. Когда убедишься, что обоз уехал, сбросишь с себя это барахло, пройдешь лесом, спустишься к реке, перейдешь её и дуй в Богоявленку к матери. Если её там нет, оставайся у тетки и нигде не показывайся. Не забудь, когда перейдешь речку, снять мокрую одежду и надеть сухую, которую я положил в телегу.
— А как же, батя, лошадь?
— О лошади не беспокойся, она сама найдет дорогу. Ты думай не о ней, а о себе. Понятно?
— Понятно!
— Ну, с богом! — Хохол посадил сына в телегу, отошел в сторону и стал ждать отъезда. Когда подвода с Фёдором скрылась за поворотом, Хохол повернулся и пошел на станцию.
Он был прав, говоря, что лошадь сама найдет дорогу, и она, по старой привычке, уже под вечер пришла к дому Рыбиных. Ребятишки, бегавшие по улице, тут же забрались в телегу и с шумом и гамом помчались на колхозный двор. О Мишке никто не вспомнил, и никому не пришло в голову заинтересоваться: «Куда же он пропал?».
Неизвестно сколько времени Мишка пролежал связанный в кустах, если бы на него не наткнулся местный житель, стрелочник с железной дороги, случайно завернувший по нужде в кусты. Он и увидел лежащего человека, связанного по рукам и ногам веревками. Развязав путы и сняв с головы онучи, спросил, что тут делает, добрый человек, кто он и кто его связал? Мишка, тяжело дыша, тупо глядел на незнакомца и никак не мог сообразить, что с ним. Потом огляделся и, не обнаружив лошади с телегой, хлопнул себя руками по ляжкам, взвыл по-волчьи и бросился бежать по дороге, не поблагодарив своего спасителя и забыв в кустах свои онучи.
На перроне столпотворение. Никто не объяснял людям, зачем их собрали на этом пятачке и что их ждет. Все держалось в тайне, а вернее никто не считал нужным растолковывать, что-либо, затравленной толпе. Люди нервничали, переживали неопределенность своего положения и пытались предположить, что же за всем этим последует. Мужики стояли и сидели на корточках, курили, тихо разговаривали. Бабы сбивались в стайки и судачили о своем, бабьем. Тут же на земле, подстелив под себя тряпье, сидели притихшие ребятишки с полными страха глазами. Одна девочка лет пяти держала на руках белого ягненка, гладила его рукой и что-то тихо шептала ему на ухо. А чуть в стороне другой малыш играл с котенком, дразня его веточкой. Котенок вставал на задние лапки, подпрыгивал, ловил зубами веточку и пытался вырвать из рук мальчика. Не понимая, что твориться вокруг него, увлеченный игрой, он смеялся, показывая заплаканной матери на забавную маленькую киску. Но вот послышался свисток паровоза и к перрону, скрипя железными суставами, стал приближаться состав, состоящий из двухосных скотских вагонов. На боках у них зияли дыры, многие были без дверей и крыш. Это было все, что за короткое время смогли собрать железнодорожники, но отправлять в такой разрухе даже врагов советской власти не поднималась рука. Председатель Облисполкома Рябинин еще утром осмотрел убогий состав, и все это время лихорадочно искал выход из положения. Наконец он распорядился всех ссыльных временно расположить в ближайшей церкви. Таковой оказалась церковь в селе Подклетное на другом берегу Дона, и было решено переправить людей через реку на том, что имеется. Прозвучала команда на посадку в вагоны и люди потянулись к поезду, неся на руках детишек и узлы. Конечно, никто не готовил стремянки для посадки людей в вагоны и, подойдя к ним, все остановились, не зная как забраться внутрь. Перрон был коротким, на какие-нибудь пять вагонов, а поэтому весь остальной состав растянулся вдоль довольно глубокого кювета. Даже с ровного железнодорожного полотна попасть в вагон без лестницы не так-то просто, а когда даже самые рослые мужики из кювета едва доставали головами с земли до пола, то посадка становилась просто невозможной. Охрана торопила людей, материлась, но это мало помогало делу. Наконец кто-то догадался предложить крепким мужикам сцепить руки крест — накрест и с помощью такой живой ступеньки подсаживать людей в вагоны. Еще два мужика стояли в дверях и вытаскивали несчастных пассажиров за руки наверх. Туда же подавали ребятишек и узлы. Наконец, с горем пополам, посадка окончилась и начальник конвоя, маленький нервный человек, весь в коже и с наганом на боку, прошел с группой своих подчиненных вдоль эшелона, предупреждая, чтобы соблюдали порядок и ни в коем случае не высовывались из вагонов. Вскоре поезд тронулся и, переехав Дон по железнодорожному мосту, остановился на станции Подклетное. С тормозных площадок попрыгала охрана и приказала выходить из вагонов. Через некоторое время людей выстроили вдоль состава для очередных распоряжений. Охранники проверили вагоны, убедились, что они пусты и стали строить ссыльных в колонну. Затравленная толпа плохо понимала, что хотят вооруженные конвоиры, но с помощью мата, кулаков и пинков, охранниками был наведен кое-какой порядок и люди тронулись в путь, неся и ведя за собой малолетних и престарелых преступников, лишенных крова, хлеба, детства, покоя, достоинства и гражданских прав. Изнуренные бессонницей, голодные, запуганные и издерганные люди еле передвигали ноги по песчаному косогору, не ведая своей судьбы. Движению мешали детишки, старики, старухи и больные. Охрана больше не торопила и равнодушно смотрела на процессию. Примерно через час колонну остановили на отдых. Люди с облегчением вздохнули и повалились на песок, там, где их застала команда, стеля по себя всевозможное тряпье.
