– А что я сделал, Реши?

– Остановил ту тварь из Маэля, – сказал Коут.

– А-а! – Баст вздохнул с облегчением и небрежно махнул рукой. – Я ее просто задержал, Реши. Только и всего.

Коут покачал головой:

– Ты понял, что это не просто безумец. Ты пытался нас предупредить. И если бы не твое проворство…

Баст нахмурился.

– Да какое там проворство, Реши? Шепа-то она прикончила!

Он посмотрел на свежевыскобленные доски у стойки.

– А Шеп мне нравился.

– Все остальные будут думать, что нас спас ученик кузнеца, – сказал Коут. – И, пожалуй, оно и к лучшему. Но я знаю, как было дело. Если бы не ты, тварь перебила бы тут всех.

– Ой, Реши, ну, это неправда, – сказал Баст. – Ты бы ее прикончил, как цыпленка. Я просто успел первым.

Трактирщик только рукой махнул.

– Я всю ночь лежал и думал, – сказал он. – Думал о том, что можно сделать, чтобы тут стало поспокойнее. Ты когда-нибудь слышал «Охоту Белых Всадников»?

Баст усмехнулся.

– Реши, эта песня была нашей прежде, чем стала вашей!

Он набрал в грудь воздуху и пропел нежным тенором:

Трактирщик кивнул:

– Те самые строки, о которых я и думал. Сумеешь управиться с этим, пока я тут все приготовлю?

Баст с энтузиазмом закивал и буквально рванулся прочь, но замер в дверях кухни.

– А вы без меня не начнете? – с тревогой осведомился он.

– Мы начнем сразу, как только наш гость позавтракает и будет готов, – ответил Коут и, увидев, как изменилось лицо его ученика, немного смягчился. – В общем и целом, думаю, пара часов у тебя в запасе есть.

Баст посмотрел в дверной проем, потом снова обернулся.

Трактирщик чуть заметно усмехнулся.

– И я позову тебя прежде, чем мы начнем.

Он помахал рукой:

– Ступай, ступай!

Человек, называвший себя Коутом, взялся за обычные утренние дела. Он двигался как заведенный, точно телега, катящаяся по наезженной колее.

Сначала хлеб. Он на глазок отсыпал муку, сахар, соль, не трудясь отмерять. Плеснул закваски из горшка, стоящего в кладовке, замесил тесто и оставил его подходить. Выгреб золу из кухонной печи и разжег огонь.

Потом перешел в общий зал и разложил дрова в черном каменном камине, вытянувшемся вдоль северной стены, выгребя предварительно золу. Накачал воды, помыл руки, вытащил из погреба кусок баранины. Наколол свежей растопки, натаскал дров, осадил поднимающееся тесто, подвинул квашню поближе к разогревшейся печке.

И вдруг оказалось, что делать больше нечего. Все было готово. Все было чисто и расставлено по местам. Рыжеволосый человек стоял за стойкой, и его взгляд, устремленный куда-то вдаль, медленно возвращался обратно, фокусируясь на том, что было здесь и сейчас, на обстановке в трактире.

Взгляд человека упал на меч, что висел на стене над бутылками. Меч был не особенно красив, не украшен насечками и узорами и вообще не бросался в глаза. Можно сказать, что он выглядел угрожающе. Как высокий обрыв. Серый клинок без изъянов, холодный на ощупь. И острый, как осколок стекла. На черном дереве доски, где он висел, было вырезано одно-единственное слово: «Глупость».

Трактирщик услышал тяжелые шаги на деревянном крыльце. Загремел засов, снаружи гаркнули: «Эгей!» – и забарабанили в дверь.

– Минуточку! – отозвался Коут. Он торопливо подбежал к двери и повернул массивный ключ в блестящем латунном замке.

На крыльце стоял Грэм. Он уже занес тяжелую руку, чтобы постучать еще раз. Когда он увидел трактирщика, его обветренное лицо расплылось в улыбке.

– А Баст что, удрал нынче утром? – спросил он.

Коут снисходительно усмехнулся.

– Славный парнишка, – сказал Грэм, – только безалаберный малость. А я уж было подумал, что ты на сегодня закрыл лавочку.

Он кашлянул и опустил глаза.

– Я бы и не удивился…

Коут сунул ключ в карман.

– Да нет, открыто, все как обычно. Чем могу служить?

Грэм перешагнул порог и кивнул на улицу, где стояла тележка с тремя кадками. Кадки были новехонькие, из бледного, свежеоструганного дерева, с блестящими металлическими ободьями.

– Нынче ночью я понял, что мне не уснуть, вот и собрал последнюю кадку из тех, что ты заказывал. А еще я слышал, что Бентоны собираются нынче подвезти первые зимние яблоки.

– Спасибо, что подсказал.

– Яблочки славные, крепенькие, всю зиму пролежат!

Грэм подошел к кадке и гордо постучал по стенке.

– Чем еще перебить голод, как не зимним яблочком?

Он лукаво взглянул на трактирщика и еще раз постучал по кадке.

– Перебить, а? Как ты думаешь?

Коут негромко охнул и потер лицо.

Грэм хихикнул себе под нос и провел рукой по блестящим металлическим обручам.

– Никогда еще не делал обручи латунные, а надо же, так хорошо вышло! Ты мне скажи, если они вдруг рассядутся. Я поправлю.

– Я рад, что это не причинило особых хлопот, – сказал трактирщик. – А то в погребе-то сыро. Боюсь, как бы железо не проржавело через пару лет.

Грэм кивнул.

– Ну да, умно придумано, – сказал он. – Просто мало кто удосуживается загадывать так далеко вперед.

Он потер руки.

– Ты мне не подсобишь? Не хотелось бы уронить кадку и испортить тебе полы.

Они взялись за кадки. Две из них отправились в погреб, третью утащили за стойку в кухню и водрузили в кладовке.

Потом оба вернулись в общий зал, каждый по свою сторону стойки. Ненадолго воцарилась тишина. Грэм окинул взглядом пустой зал. У стойки стояло меньше табуретов, чем обычно, и на месте одного из столов зияло пустое пространство. В тщательно обустроенном трактире все это бросалось в глаза как выбитые зубы.

Грэм отвернулся от выскобленного пятна на полу возле стойки, сунул руку в карман и достал пару тусклых железных шимов. Рука у него почти не дрогнула.

– Налей-ка мне пива, Коут, – хрипло сказал он. – Я понимаю, что рановато, но день впереди длинный. Я нынче Маррионам помогаю пшеницу возить.

Трактирщик налил пива и молча протянул ему кружку. Грэм отхлебнул единым духом сразу полкружки. Глаза у него были красные.

– Да, скверно дело обернулось, – сказал он, не глядя в лицо, и отхлебнул еще.

Коут кивнул. «Скверно дело обернулось». Возможно, это и все, что скажет Грэм по поводу гибели человека, с которым он был знаком всю свою жизнь. Здешний народ знал о смерти все. Они сами резали скот. Они мерли от лихорадки, от падений, от загноившихся переломов. Смерть была все равно что неприятный сосед. Лучше не болтать о ней лишний раз, а не то, того гляди, услышит да и заявится в гости.

О смерти говорилось только в историях. Легенды об отравленных королях, о поединках, о древних войнах – это ничего, это было можно. Они рядили смерть в чужеземное платье и отсылали ее подальше от дверей родного дома. Загоревшаяся сажа в трубе, крупозный кашель – это было ужасно. Но суд над герцогом Гибейским или осада Энфаста – это дело другое. Эти истории были как молитвы, как заклинания-обереги, которые бормочет себе под нос припозднившийся прохожий. Как грошовые амулеты, которые люди покупают у коробейника, просто на всякий случай.

– А долго он тут еще пробудет, этот писарь? – тихо спросил Грэм, говоря в кружку. – А то мало ли, вдруг я надумаю чего записать…

Он слегка нахмурился.

– Папаша мой всегда звал это просто «доверенность». Никак не вспомню, как оно по-правильному-то называется.

– Смотря о чем идет речь, – уверенно ответил трактирщик. – Если только о твоем добре, это называется «распоряжение имуществом». А если о чем-то еще, это называется «изъявление воли».

Грэм изумленно приподнял бровь.

– Ну, по крайней мере, я так слышал, – пояснил трактирщик, опуская глаза и протирая стойку чистой белой тряпочкой. – Писарь упоминал что-то на этот счет…