Да одно лишь это свидетельство перечеркивает всю клевету! Издавал Библию князь Константин Острожский. Не подданный царя, льстить ему было незачем. Он был поборником Православия, но считал, что противостоять католицизму можно в рамках польских «свобод». Библия как раз и служила этой цели, а ссылка в предисловии должна была повысить авторитет издания. Кто стал бы читать священную книгу, если она открывается со лжи? То есть и Острожский, и потенциальные читатели прекрасно знали: это не ложь, а правда.
Но историки XIX в. приняли за «истину» первую, клеветническую группу источников, совершенно игнорируя вторую. А чтобы представить ужасы более впечатляющими, подтасовывали вместе людей, наказанных в разные годы за разные преступления. У Карамзина получились «первая эпоха казней», «вторая эпоха казней». Подхватили иностранные, советские авторы. Наложились манипуляции с «синодиком опальных». Добавилась и терминологическая путаница. Потому что в XVI в. слово «казнь» вовсе не обязательно подразумевало смерть. Оно означало любое наказание. Писали «казнити смертию», но в «Домострое» и прочих источниках выпороть ребенка или слугу тоже обозначалось словом «казнити» [29, 30].
А в результате получилась… самая настоящая неразбериха. Живые оказываются казненными, и иногда по несколько раз! Так, Костомаров вслед за Курбским описывает казнь Шишкина со всей семьей в 1561 г. А тот же Шишкин через два года после «смерти» служит воеводой в Стародубе [36]. К казненным причисляют Курлятевых, но все документы говорят только об их пострижении. Карамзин живописует, как царь в 1564 г. приходил в темницу к «истерзанному» Ивану Шереметеву, вымогал богатства. Но боярин успел все достояние раздать нищим, был отправлен в монастырь, где и кончил свои дни. На самом деле оказывается, что арестованный Шереметев очень быстро был освобожден по поручительству, продолжал заседать в Думе, командовать войсками (вот интересно, на что же он жил, если все нищим раздал?) Лишь на старости лет, в 1574 г., он ушел в монастырь, причем устраивал там буйные пиры, нарушая устав, и по этому поводу царю пришлось вести переписку с монастырским руководством.
Среди якобы казненных фигурируют Данила Адашев, трое Сатиных, Никита Шереметев. Хотя кое-кто из исследователей считает нужным оговариваться — «видимо». Оговорка не лишняя, поскольку никаких данных о их казни нет. Они лишь перестают встречаться среди военных и административных назначений. А причины могут быть разными: смерть от болезни, тюрьма, ссылка, пострижение, или были удалены со службы и доживали век в своих имениях. Что же касается истреблений вместе с семьями, то еще раз напомню: даже жену и сына Курбского царь не тронул. И после проверок от «первой эпохи казней» остается 9 жертв. Отравительница «Магдалина» с сыновьями (надо думать, не детского возраста, они были соучастниками ее дел), а через четыре года — Репнин, Кашин, Овчина-Оболенский.
«Вторая эпоха казней» отмечена при введении опричинины. Казнено пять человек. Руководители того заговора, который подтолкнул царя к экстраординарным мерам. Хронический участник всех прошлых заговоров Александр Горбатый-Шуйский, его сын Петр (вовсе не 17-летний, как у Карамзина, судя по почтенному возрасту отца, ему было лет 40), Петр Головин, Иван Сухой-Кашин, Дмитрий Шевырев. Вина — связь с Курбским, подготовка переворота и убийства царской семьи. Двоих бояр постригли, четверых заставили принести повторную присягу и освободили под поручительство с денежным залогом. Да, царь стал Грозным. И опричнина означала именно террор. Но его масштабы были вовсе не такими, как «принято» изображать. Кем принято-то? И зачем принято? Чтобы подогнать реальные факты к выводам о «тирании», некоторым историкам приходится лукавить. Пишут, что после расправы над заговорщиками казни «стали обыденным явлением», и летописи перестали о них упоминать [138]. Ну да! Еще как упоминали. Но их гораздо меньше, чем кое-кому хотелось бы…
В большей степени упор делался все же не на репрессивные, а на профилактические меры. Само слово «опричнина» на Руси означало часть удела или вотчины, которая оставалась вдове. Часть отходила сыновьям, а «опричь» этого — ей на прокормление. И царь отписал часть земель в свое личное владение, назвав их опричниной. В нее вошли ряд уездов в Центральной и Западной России, весь Север, часть Москвы, отдельные города и волости в других районах. Все остальное считалось «земщиной». Боярская оппозиция в борьбе с царем опиралась на свои вотчины — в противовес ей Иван Грозный сформировал собственную огромную «вотчину», а вотчинную систему князей и бояр начал разрушать.
При введении опричнины царь затребовал из казны колоссальную сумму, 100 тыс. руб. «на подъем». Вовсе не на свою поездку в Александровскую Слободу, как иногда считают. Деньги нужны были на «подъем» очень многих людей. 180 потомков суздальских, ярославских, ростовских, стародубских князей вместе с семьями были высланы в Казань. Их родовые вотчины конфисковывались. Но это не являлось наказанием и ограблением. Они оставались на службе, получили большие поместья в Казанском крае, материальную компенсацию на переезд. Зато подрывалась база, благодаря которой они чувствовали себя всесильными, рвались их потомственные связи со «своими» городами, селами, уездами.
А царь в созданном «уделе» учредил собственные органы управления — особый опричный двор, Думу, стал формировать опричное войско из тысячи дворян, искал для этого надежных людей. Опричную Думу возглавил брат царицы Михаил Темрюкович, ключевые посты заняли Басмановы, Вяземский, Плещеевы, Колычевы, Бутурлины. Делами земщины должна была руководить старая Боярская Дума во главе с Бельским и Мстиславским. В ее составе остались и Захарьины. Порой из этого делается вывод, что Иван Грозный утратил доверие к ним. Вот уж нет, они по-прежнему были в чести у царя. Но ведь он не разделял Россию надвое! Боярам предстояло решать все текущие общегосударственные дела — а по важнейшим из них докладывать государю. Оставлять Думу без контроля доверенных людей он не хотел. Ими и стали Захарьины.
Ну а опричное войско было давней идеей Ивана Васильевича о гвардии, «лучшей тысяче». В свое время «избранная рада» провалила ее, «не найдя» земли. Теперь созвали детей боярских из Вязьмы, Суздаля, Можайска. Они проходили тщательную проверку, с кем состоят в родстве, в дружбе. Последнее собеседование проводил сам царь. Принимали лишь безупречно «чистых», не замеченных ни в чем предосудительном, не имеющих связей с участниками прошлых измен. И для них-то земля, конечно, нашлась. Ее освобождали, переселяя не-опричников в другие уезды. С такой же строгой проверкой отбирали чиновников и слуг опричного двора вплоть до поваров и истопников — после стольких покушений предосторожность не лишняя.
Стоит отметить, что одной из главных помощниц Ивана Грозного в этих преобразованиях стала царица. Совсем не похожая на Анастасию, она тоже оказалась неординарной женщиной. Умной, деятельной, самостоятельной. Мужа она полюбила горячо и всем сердцем, буквально боготворила его. И не только любила, а понимала, старалась чем могла посодействовать, облегчить его заботы. Да и царь искренне полюбил бойкую красавицу, привязался к ней. Она находилась с ним рядом и в радостях, и в невзгодах — когда было совсем плохо, когда уезжали из Москвы куда глаза глядят, когда мучился в раздумьях бессонными ночами. И имеется упоминание, что идею опричнины подсказала царю именно она. Правда, это все же не точно. Очевидно, не подсказала, а поддержала в критический момент, помогла сделать выбор. Так уж посчастливилось государю, что во втором браке, как и в первом, он нашел не только жену, а душевную подругу и соратницу.
Но, опять же, не такую, как первая. Анастасия была его советницей, Мария — помощницей в практических делах. Она сама ездила уговаривать больного Макария, когда он хотел уйти в монастырь. Активно занималась даже дипломатией: переписывалась с родственниками — горскими князьями, с двоюродной сестрой, супругой Девлет-Гирея. Обуздать хана через его любимую жену, конечно, не получалось, но кое-что все же удавалось, и из самих писем узнавали ценные сведения. Мария участвовала в создании опричного двора, отборе персонала. Она взялась и оберегать мужа, сама организовывала его охрану. Настояла, чтобы один из приказов стрельцов, 500 человек, был выделен для постоянной службы при царе. И не зря ее так же, как и первую жену, возненавидела оппозиция, охаял в своих пасквилях Курбский.
