– Ловко, – похвалил не то воеводу, не то своего найденыша Ермак.

– А сто десять лет назад воевода Федор Пестрый повоевал всю Пермскую землю и поставил острог Чердынь.

Кузьма притащил чертеж земель, разведанных по Камню и за Камнем, Ермак вгляделся в переплетение линий и букв и единственно, что понял, – за Камнем земли почти незнаемые и списков на них нет.

– Ходили за Камень сто лет назад Федор Курбский да Иван Салтыков – Травин; разбили пелымское войско, прошли по Тавде мимо Тюмени в Сибирское Ханство, обошли владения хана Ибака Сибирского, который в те поры с Ордой воевал и нам не препятствовал, и вышли по Иртышу на Обь. Тогда тамошние люди князек Пыткей, Югра, Юмшан в Москву к нам ездили и под цареву руку просилися, потому от татар тамошних большую тяготу терпели. Переговоры шли, но Ибак-хан задурил, решил стать Царем Золотой Орды, его и убили люди хана Мамука. А Тюменский хан Мамук сразу Казань захватил и хоть сидел тамо недолго, а крамол своих не оставил. Тогда Государь наш Василий Иванович Третий послал воевод князя Семена Курбского, Петра Ушатого да Василия Бражника Заболоцкого с четырьмя тысячами ратников из городов северных.

Урусов выхватил ведомую ему бумагу и прочитал:

– «Тысяча девятьсот человек с Двины, Ваги и Пинеги, тысяча триста четыре человека из Устюга Великого, пятьсот человек с Выми и Вычегды, а также вятичи, двести человек руси да сто человек татар из Казани да из Арска…» Может, и мои там были, -откомментировал Урусов.

– А уж мои-то наверняка! – сказал Ермак. – Мы-то как из Старого поля ушли от Темир-Аксака, так к Великому Устюгу прибились, там и бедовали.

– Да ведаешь ли, Ермак Тимофеевич, что это за поход был? Это же в темень да мороз ночью непроглядной на лыжах Камень обошли, да пятьдесят восемь князьков покорили, да Югорскую землю подчинили Москве. С тех пор Государь к титулу прибавил: князь Кондинский и Обдорский! Вот они, эти земли, – показал Урусов на чертеже. – Вот земли Югры, а вот – Пелым, а ниже – Ханство Тюменское и Ханство Сибирское, – вот откуда ковы да козни да война идет.

– А я гляжу, – сказал Ермак, – покорить – покорили, а земли незнаемые… Мало кто сюды ходил.

– То-то и оно! – вздохнул дьяк. – По титулу-то Государь наш этими землями владеет, а по сути нет… Пришел Кучумка-басурман и все службы пресек. Так-то все ладно было. Когда Исмаил-хан Ногайский Москве в покорность пришел, за ним и Едигер Сибирский послов прислал, и даже крестился своею волею. И даже наш дворянин Непейцын туды послом ездил, да пришел Кучумка – Едигера зарезал, как у них водится. И стал на государевы вотчины нападать. А нонь слух идет, на Москву дорогу ищет.А с этой стороны на нас никто еще не нападал. Здесь нужны люди опытные, оборону держать.

– Да я уж понял, – засмеялся Ермак, сверкнув белыми молодыми зубами, – какой ты мне покой определяешь.

– Все ж лучше, чем в голой степи, – сказал Урусов. – Что поделаешь, ежели в мире сем покою полного не бывает.

– А так ты и Государю услужишь, и меня пристроишь, – грустно улыбнулся атаман.      Востер ты стал, найденыш мой дорогой.

– А что поделать, Ермак Тимофеевич, – согласился дьяк. – Я Казанское разорение помню, когда рвалась земля да полыхало все! И про Гирея, когда и тут все горело. Стены вон до сих пор в копоти стоят. Ты-то не случился, а тут такой приступ был -мурза Гиреев в огне задохнулся. Татары посад ограбить не успели – так заполыхало все… На волоске Царство Московское висело.

– Да и сейчас под ним не больно твердо. Многие Царству Московскому гибели хотят -дескать, давит оно всех! Да и Государь Московский не всем по душе… Бегут народы в степь…

– Знаешь что! – сказал дьяк Урусов. – Я так понимаю: бегут в степь от Москвы – пока Москва за спиною. И волю свою отстаивают, пока Москва им волю дает! А навалится какой супостат, так они про волю-то и не вспомнят – только живота да дыхания просить станут.

– Это верно, – согласился Ермак. – Верно.

– Я ведь – татарин! – сказал Урусов, – Я ведь – казанец! Должен вроде бы Москву ненавидеть. А я ей служу! И боле жизни службу свою почитаю. И как человек, которому уже седина в бороду ударила, могу всем ответить. Хорошо Москву хаять – пока Москва есть, а не станет ее, весь мир повалится! Это я, татарин казанский из рода хана Чета, говорю. И к вере православной я не по понуждению пришел! А по размышлении здравом. Ты меня в монастырь семи годов привел, а я крестился – осьмнадцати! И никто меня не понуждал. И науке меня обучали в басурманском моем состоянии. Вот такой мой будет сказ. Не обессудь, Ермак Тимофеевич!

Долго молчали они. Ермак ничего на слова Урусова не возразил, не добавил. А только крякнул, поднимаясь:

– Стало быть, от пермской службы не отказываться?

– Стало быть, так!

– Ну ладно… – сказал, прощаясь, атаман, – Пока зову не было, чего нам поперед зову поспешать.

– Будет желание, будет и зов, – сказал Урусов. – Чего ответишь?

– Там видно будет, – сказал Ермак. – Была бы шея – хомут найдется. Прощай пока. Домашним кланяйся.

– Зашел бы, погостевал, – попросил Урусов. – Мы ведь тебе не чужие.

– Бог даст, на Рождество зайду. Ты бы к Алиму наведался, аль не по чину тебе теперь?

– Какие чины! Времени нет. Как только роздых будет, всенепременно наведаюсь.

Ахнули писцы да дьяки, когда увидели, как нарочитый и прегордый дьяк Урусов атаману казачьему в пояс поклонился, до порога его провожая. Иные, кто помоложе, такое впервой видели, даже перьями скрипеть перестали.

– Кто это? – шептались они между собой.

– Ермак Тимофеев – нашему Урусову навроде отца названого.

– Вона… Татарин, что ли?

– А кто его разберет. Казак, он и есть казак! И глядели вслед кряжистому широкоплечему атаману в коротком полушубке с кожаной сабельной перевязью через плечо.

Казаки, ждавшие Ермака на улице, встрепенулись, будто и не дремали, будто и не замерзли, будто и не ждали атамана без малого два часа.

– По домам? – спросил с надеждой молодой.

– По домам! – сказал Ермак. – Только по дороге в лавку зайти надоть! Подарок к Рождеству подыскать самому моему другу-товарищу – Якимке!

Они вышли из Кремля, и тут на площади опять попался им польский ксендз, и опять он внимательно посмотрел на казаков.

– Вот гнида латинская, – сказал казак. – Так и зыркает бельмами. Попал бы ты мне под Могилевом, а не то под Псковом, я б те пятки то на голову завернул…

– Ты чо, он же поп!

– А вот и поглядели бы, какой он поп, а то у их, латынцев, нонеча в рясе, а завтря в кирасе!..

Ермак, не слушая их, шагал впереди, крепко ставя валенки на скрипучий снег, чуть набычившись, и думая о своем.

Премудрые иноземцы

Безликий поляк не зря постоянно толокся в приказах. Не то чтобы он пытался вербовать информаторов среди приказных – это рискованно: опричнина хотя и миновала, но на Москве подозрительность была особая – в любую секунду любой мог крикнуть: «Государево слово и дело!» – и тут же вороньем налетали опричники. А в Разбойный приказ только попади – там под пытками не только все рассказывали, но и плели с три короба, других оговаривая. Поэтому сам поляк в расспросы под пыткой не верил, а вызнавал разговоры писарей между собой, да тех, кто приходил, да кто уходил из приказов… Приказные болтливы и многое говорили такого, из чего, поразмыслив да сопоставив речи, можно узнать больше, чем от агента. Это – постоянная, скучная, но необходимая работа – черный хлеб шпионажа.

Но бывали и удачи. В тот день, когда поляк встретил в Кремле Ермака, которого хорошо запомнил еще под Могилевом, повстречал он в Разрядном приказе и другого человека. Человек был осанист; судя по тому, как раздавал посулы и подарки, средства имел, а вот дело у него не выгорело.

– Государь разрешил воинских людей на службу имати! Вы что Государево слово не слушаете? – кричал он дьякам. Но те крику не боялись и ласково крикуну отвечали:

– Да мы что, мил человек, мы, что ли, против, и сами понимаем, что люди вам позарез нужны, да где их взять? Али ты не ведаешь, что война идет? Али не памятуешь, какими трудами мы летом войско собирали? И сколь набрали? – Слезы! Мы счас Батория под Псковом держим, а ты, эва хватился: «Воинских людей подавай!»