– В основном я, Александр Николаевич, расконвоированный дровосек.
– Я не сентиментален, Ковальский.
– В смысле, что вам меня не жалко?
– Ничуть. Хотя в принципе вы мне симпатичны. Но вы железно заслужили и кровавые мозоли, и щи с кашей, и тоску. Вам здесь не нравится? Очень хорошо. Авось не потянет обратно.
– Боже упаси!
– Если рискнете зажить честной жизнью, поможем.
– Спасибо, Александр Николаевич.
– Пока не за что.
Лейтенант почувствовал себя лишним.
– Я больше не нужен, товарищ майор?
– Нет, спасибо.
Ушел понурившись. Похоже, Хирург ему «по теме», мельком отметил Томин. Даже – не исключено – гвоздь диплома.
– Вы сюда насчет побега? – спросил Хирург. – Если не секрет.
– Какой секрет!
– Хотели меня о чем-то спросить?
Вспомнил прошлое. Однажды Знаменский и Томин прибегли к его содействию и получили пригодившиеся им наблюдения Ковальского над его сокамерником.
Томин успокаивающе улыбнулся:
– Хотел спросить, как поживаете.
Ковальский улыбнулся в ответ, и разговор возвратился в дружеское русло.
– Пал Палыч жив-здоров?
– Все нормально.
– Поклон ему огромный. Передайте, что частенько вспоминаю наши разговоры.
– Расширим. Привет и пожелания успехов в работе всему коллективу Петровки, 38. Как народ относится к побегу?
– По-разному. Растравил душу этот Багров – на волю-то каждому охота. Но большинство считает глупостью: или поймают и срок накинут, а не то волки показательный процесс устроят.
– Тоже вариант… Ну что ж, Ковальский, авось и еще когда встретимся. Ступайте пойте.
Но тот заволновался, просительно прижал руку к груди:
– Можно еще пять минут? Я понимаю, ничем не заслужил, но…
– Не мнитесь. Гитару, что ли, приличную выхлопотать?
– Ах, если б гитару… Без дальних слов, вот что. Шесть лет назад была у меня во Львове женщина… довольно долго. Она уже ждала ребенка. Жениться хотел, честное слово! До тех пор жил под девизом «Memento mori» – то есть «Лови момент»…
– Перевод несколько вольный. Дословно: «Помни о смерти».
– Вывод, по существу, тот же. Помни о смерти – стало быть, спеши жить… Так вот, первый раз тогда в душе что-то серьезное прорезалось. Но подвернулась одна сногсшибательная афера, на Черном море, а потом смыло меня курортной волной, и прости-прощай. А здесь вдруг выплыла передо мною она, Надя из Львова… Пока сидишь, в голове, видно, какая-то сортировка происходит… Все время у меня перед глазами, будто только вчера видел. Даже во сне снится. И ребенок. То сын, то дочка… Может, все это смешно, наверно, глупо… но если бы узнать, вышла ли замуж, где теперь, как ребенка записала… Если поспособствовать, Александр Николаевич, а? Она ведь меня любила. Чем черт не шутит? Через год моему сроку конец…
– Координаты есть? – Томин открыл записную книжку на чистом листке.
Хирург взял книжку и авторучку, быстро исписал листок.
– Тут все, что я о ней знаю. Адрес, естественно, на тот момент.
– Ладно, Сергей Рудольфович, сделаю.
Томин не был сентиментален, но был отзывчив на доброе.
* * *
А дальше перед ним сменялись осужденные, от которых он пытался добиться какого-нибудь проку.
Вот сухощавый парень с торчащими на стриженой голове ушами:
– Да кто я такой, чтобы Багор со мной разговоры разговаривал? Разве что оставит на пару затяжек – и всей нашей дружбы.
– Значит, не слышали о готовящемся побеге?
– Даже ни словечка! Всем как снег на голову!
Другой – неторопливый, обстоятельный, с пронзительным взглядом заплывших глаз.
– Вы работали с Багровым в бригаде. И в столовой сидели рядом, верно?
– Да.
– Отношения были приятельские?
– Более или менее.
– Он делился своими настроениями, планами?
– Багор – мужик самостоятельней. Если что переживал, рот держал на запоре.
– Побег был для вас неожиданностью?
– Да уж чего, а этого не ждали. Главное, срок небольшой, у начальства в почете ходил… Пропадет теперь ни за грош…
– Очень он тяготился неволей?
– Ну… матерился иногда. А в общем, ничего.
– Вы, по-моему, неплохо к нему относитесь?
– Уважал. Очень даже.
– Можете мне поверить, что чем меньше он сейчас пробудет на свободе, тем для него же лучше?
– Допустим.
– Тогда подумайте и скажите: что могло толкнуть Багрова на побег? Куда? Не просто же шлея под хвост?
– За чем-нибудь да бежал. Думаю была причина. Какая – не знаю.
Третьему:
– Вас часто видели вместе.
– Клевета, истинный крест, клевета! Ни сном ни духом не причастен.
– Я вас не обвиняю. Спрашиваю об отношениях.
– Никаких отношений! Ничего общего! И статьи вовсе разные.
– Он, говорят, переменился в последнее время. Отчего?
– Не знаю отчего. Злой сделался. Как новеньких в барак прислали, так не подступись…
Опять Томин связался с Москвой.
– А что волноваться? – ответили с другого конца провода. – В конце концов, не бандит же – простой хулиган. Теперь из-за него всю милицию в ружье поднимать?
– Не будем дискутировать, – нажал на басы Томин. – Этот мужчина начинает мне не нравиться. Надо выявить все случаи хищения не только одежды, но и денег, документов. Пропажа буханки хлеба – и та сейчас может дать зацепку, ясно? Шевелитесь там, сони окаянные!
Между тем лейтенант по заданию Томина принес карточки тех, кто прибыл в последней партии. Бритые физиономии в фас и профиль и краткий текст. Томин перебрал их, на одной остановился.
– Глядите-ка, земляк. Иван Калищенко. Тоже еловский.
– Первые дни был даже с Багровым в одном бараке, – подсказал лейтенант.
– Так-так… Что за личность?
– Скользкий какой-то, товарищ майор.
– За что осужден?
– Работник почты. Систематическое хищение путем подлога. Кстати, он рядом. На кухне дневалит.
– Давайте его!
Калищенко доставили чуть не силой. Он и в дверях продолжал еще препираться с лейтенантом:
– Ну с одного города, ну и что?.. Здрасьте, гражданин начальник… Пойдут теперь допросы-расспросы!
– Не много ли шума? – постучал Томин по столу карандашом.
– Дак ведь от ужина оторвали! И так не ресторан, а коли еще простынет…
Калищенко можно было дать и сорок и пятьдесят в зависимости от выражения лица, подвижного и несимпатичного. Блудливые глаза и самодовольная щеголеватость, которую он умудрился как-то сохранить даже в ватнике, выдавали в нем бабника. Но не это резко настроило Томина против земляка Багрова. Сработал механизм, который Кибрит называла интуицией, а Томин по-русски – чутьем. Чутье подсказало, что поганый, хитрый стоял перед ним субъект. Верить ему нельзя было ни на грош.
– Сядьте и отвечайте на вопросы.
Властный тон заставил даже лейтенанта вытянуться, а Калищенке, наверное, почудились на пиджаке Томина генеральские погоны.
– Слушаюсь, гражданин начальник, – притих он и уселся на краешек табуретки.
– Прежде знали Михаила Багрова?
– Кто ж его, колоброда, не знал? Тем более на одной улице живем, все художества на ладони.
– В каких были отношениях?
– А я чего? Я от него подальше.
– Что так?
– Дак ведь отчаянный был, только свяжись.
– Враждовали?
– Никак нет, гражданин начальник, делить нечего.
Есть у него какой-то камень за пазухой против Багрова. Но о чем спросить, как спросить, чтобы камень нащупать?
– И семью его знаете? – наугад копнул Томин.
– Так точно. Май Петровне завсегда здрасьте… – тут он ухмыльнулся слегка, и в ухмылке проскользнуло злорадство.
Томин помолчал, прислушиваясь к себе. Следующий вопрос был уже с прицелом:
– Вы женаты?
– Само собой.
– Жена ваша с Багровой общается?
– Куда нам, гражданин начальник: Май Петровна – дамочка культурная, много о себе понимает, у ней другие знакомства, с высшим образованием. А нас ежели когда пострижет-побреет – и все наше удовольствие.
