Мятеж Дукчи-ишана не опирался ни на какую революционную идею. Он представлял собой чисто религиозное выступление. Но и при том царская Россия и местная знать были весьма напуганы им. В результате он был раздавлен, как муха, попавшая меж лап самодержавной России и когтей местной знати.
Оставив подлинную оценку минувших событий нашим историкам, приводим здесь сатирическое стихотворение поэта-демократа Завки, посвященное мятежу Дукчи-ишана.
Сатира Завки на ишана Игчи
Людей напрасно всполошив,
принес ты много бед, ишан.
Но благо — самого тебя
беда свела на нет, ишан.
Невежеством рожденный бес,
на плаху ты людей повел,
Ты остерегся бы сего,
коль знал ученья свет, ишан.
Кто правом наделил тебя —
на благочестье притязать.
Коль даже шариат тебе
неведом как завет, ишан?
Ты сверхъестественным путем
варил похлебку без огня
И пестроту «чудес» творил —
одну другой вослед, ишан.
И вспоминает, как кошмар,
твои тенета Фергана:
Здесь каждому принес урон
ты в тысячу монет, ишан.
Ты свару круто заварил,
народу расхлебать пришлось,
Ты рвал плоды, садовник вновь
за все держал ответ, ишан.
Тщеславьем вызванный удар
не одного тебя сразил.
Ты породил чуму окрест,
как довершенье бед, ишан.
Поганой сущностью своей
навлек удар на Мингтепа,
И там от тысячи дворов —
лишь пепелища след, ишан.
Убито сколько, пленено.
Царя кровавый приговор
На совести твоей лежит,
как подлеца навет, ишан.
Не излови Кадыркули.
и не повесь тебя, — сейчас
Себя ровнял бы ты с Махди,
приняв святой обет, ишан.
Ты ради чуда вздул пожар,
поставив ереси очаг.
Меж иноверцами — и то
не много сих примет, ишан.
От нечестивых дел твоих
в руинах Мингтепа лежит,
Потоки дыма, что ни шаг,
пятнают белый свет, ишан.
Попав из собственной пращи —
себе и в голову, и в зад,
Ты умер, смерть другим неся,
нечистый, как запрет, ишан.
И воздаяние приняв
за смерть, побоища и кровь,
Спеши-ка в ад, и там гори
до окончанья лет, ишан.
В стяжательстве непревзойден,
гнилой снаружи и внутри,
Вороной пестрой ты клевал
гниющий свой обед, ишан.
Коль станет кто о Фергане,
о беспорядках вопрошать,
Завки ответит, что гнусней,
чем ты, в преданьях нет, ишан.
Это стихотворение поэта Убайдуллы Завки принадлежит к числу хороших стихов того времени, посвященных известным беспорядкам, вызванным неуместными потугами религиозного фанатизма.
Поэт в те годы был еще молод, да, пожалуй, и поэтическое мастерство его было недостаточным, чтобы проанализировать этот «натиск и газават».
Сильное воздействие на преобладающие настроения молодого поэта Завки произвели несчастья, обрушившиеся на народ Ферганы после событий, связанных с Дукчи-ишаном, расстрел из пушек — прямой наводкой — кишлака Мингтепа и прилежащих кишлаков, разрушенье всех домов и подворий в этих селеньях, истребленье тьмы народа, угон на виселицу ни в чем не повинных людей, обвиненных в приверженности ишану; скитанья из кишлака в кишлак в поисках крова и пропитания сирот, оставшихся без родителей: а сверх того — возложенные царской администрацией на плечи народа непосильно тяжкие военные налоги. Ведь в эти годы Завки был всего-навсего бедным ремесленником, шьющим детские ичиги.
В стихотворении весь гнев, накипевший в сердце униженного народа, Завки совершенно справедливо обрушивает на зачинщика «священной войны» невежественного, бездарного, фанатичного и вероломного Дукчи-ишана.
Достойно внимания, что и многие другие прогрессивные поэты-демократы того времени придерживались отрицательного мнения о Дукчи-ишане. Например, Мукими в своем известном сатирическом стихотворении «Негодяй» говорит:
Хоть пополам его разрежь —
ума ни капли не найдешь,
Но скажут, глядя на чалму:
«Большой ученый, негодяй».
Похитивши, с овечьих туш
он обдирает курдюки,
И отсылает в Мингтепа
весь жир конченый, негодяй.
Звать негодяем нелегко
иного изо всех живых,
Меж негодяев он один —
непревзойденный негодяй.
Между тем, эта сатира Мукими, являющаяся правдивой характеристикой ишана, была создана за много лет до беспорядков. Кроме этих двух поэтов высмеивали ишана во множестве стихов — Мухайир, Нисбати, Улфат и другие. Однако целостностью в показе исторических событий сатира Завки возвышается над иными.
III
Среди преданных виселице находился и батрак хлопкопромышлепника — бая Умурзака из кишлака Мингтепа — правоверный Маманияз. Наряду с другими и его хижину поглотили жерла пушек, немногий скарб был разграблен, семья — разорена и выброшена на улицу.
Не находя пристанища, люди странствовали из города в город, кто в арбе, кто пешком, странствовали, не видя цели и обетованного места.
Толпа беженцев на дороге Коканд — Андижан приа! — те т хватила с собой отбившуюся от семьи сиротку — верблюжонка, отставшего от каравана, ягненка, потерявшего отару.
Это была десятилетняя дочь Маманияза-ака — Нетай, его любимица с каштановыми косичками, его черноокий жеребеночек.
Беженцы вступили в Коканд. Решив, что в такую тяжкую годину, когда свои-то дети в тягость, кормить ради благостыни сироту — не благо, они бросили Нетай на произвол судьбы в незнакомом городе, предоставив ей идти, обливаясь кровавыми слезами, в объятия кровавых сумерек.
Коканд был городом оживленным и кичливым.
Почитай, все толстосумы Туркестана открыли здесь свои отделения) торговыми рядами вытянулись большие магазины) банки, номера, хлопкоочистительные заводы) баи, приказчики, маклеры, — все так и норовят поглотить бедного человека.
Коканд — это золотая пучина, где плавают корабли конкуренции. Суденышки помельче здесь погибают, втянутые в водоворот. Волны его — лижут берега, подмывают жилища, засасывают окружающих, и те захлебываются, барахтаясь. Они становятся добычей круговерти, чтобы другие могли сесть и закинуть удочку в глубь бездны.
