Волновалась она напрасно: в квартире уже давно жили другие люди – супружеская пара средних лет, которая даже фамилии такой никогда не слышала – Майер. Супруги рассказали, что до них здесь жила семья Сапуновых, у которых было четверо маленьких детей, но они перебрались в деревню.

– Майеры? Нет, не знаю таких. – Жена покачала головой и вопросительно оглянулась на мужа, лысого толстяка, державшего в руках кухонное полотенце. Тот участливо покосился на Асю и поддакнул:

– Нет, такие тут давно не живут. Мы купили это квартиру у Сапуновых. Вы можете у них узнать, если хотите. Они, кажется, в Истринский район переехали. Только адреса своего нам не оставили. Попробуйте соседей поспрашивать. Или в адресный стол сходите.

К соседям Ася не пошла. Зачем? Если кто-то из них и помнит Майеров, и даже знает, где они сейчас, ей-то какой прок от этих знаний?

Течение ее мыслей прервала Катя, которая упорно не желала оставлять эту тему:

– Ась, а ты… ты говорила о нем, ну о Саше, Алексею?

– Нет. С какой стати? Конечно, если бы не Океанов, я ему что-нибудь бы рассказала. Сказала бы, например, что его отец был отважным летчиком и разбился, совершая перелет через Атлантику. Но Алеша считает, что его отец – Океанов, и это его вполне устраивает. Во всяком случае, мне так кажется. А вот хороший ли он отец, или нет, это уже другой вопрос… В апреле у Анютки был день рождения, так Океанов даже не позвонил, не поздравил. О том, что дочь ждала от него подарок, я вообще молчу. Анька ужасно расстроилась, хотя виду не подала. Она у меня девочка стойкая, в бабушку Зою пошла. Нет, он, Океанов, не нарочно, конечно. Просто забыл. Он всегда был таким.

– Это его не оправдывает, – изрекла Катерина.

– И не собираюсь никого оправдывать, – возразила Ася. – Мне до Океанова, между прочим, нет никакого дела, между нами давно все кончено. Если что-то и было, в чем теперь я сильно сомневаюсь. Знаешь, до меня только недавно дошло, что он женился на мне из-за деда, который был главным инженером на заводе, но тогда… Вероятно, он сильно надеялся, что после нашей свадьбы на него как из рога изобилия посыплются блага. Машина, новенькая квартира. А тут вдруг такая незадача – деда выпроводили на пенсию, завод захирел, страна развалилась, все рухнуло. А вот зачем я-то за него вышла, до сих пор понять не могу. Глупая, что ли, такая была?

– Ну, если ты глупая, то уж я-то и вовсе была полной балдой, – засмеялась Катя, попытавшаяся поднять настроение подруги, однако та даже не заметила ее усилий.

– С тех пор, как мы развелись, я виделась с ним всего-то пару раз, – задумчиво глядя на Катю, продолжала Ася. – Ну, может быть, раза три. И у меня нет никакого желания увидеть его снова. Как будто и не жили вместе. Думаю, он испытывает то же самое. Я не строю ему никаких препятствий в общении с детьми, только он сам не слишком жаждет этого общения.

Катя хотела еще что-то спросить, но тут пришел Алеша, и разговор перешел на другие темы. Катя минут десять болтала с мальчиком, расспрашивала, нравится ли ему Москва, не соскучился ли по дому, что уже успел посмотреть. Снова ответив на Асино предложение поужинать отказом, она вдруг глянула на часы, вспомнила о каком-то важном деле, проворно вскочила со стула и решительно пошагала к входной двери. Обуваясь в прихожей, скудно освещенной светом тусклой пыльной лампочки, которая, как считала Ася, была ввернута еще во времена Романа, жарко зашептала подруге на ухо, щекоча ее тонкими, будто паутинка, спутанными платиновыми волосами:

– Как Алеша похож-то на отца, прямо одно лицо. Ой, как похож, аж жуть берет, Аська! И разрез глаз, и цвет один в один, и брови, и даже форма черепа. И походка точь-в-точь майеровская.

Ася ничего не ответила, только плечами пожала. Торопливо чмокнула подругу на прощание в щеку, нахлобучила ей на голову смешную кепочку, ласково улыбнулась напоследок и выпихнула за дверь.

Только оказавшись в Томске, Ася поняла, как круто, как бесповоротно изменилась ее судьба. Город не понравился ей сразу, после нарядной чистенькой Москвы он казался мрачным, тусклым, сырым и очень неуютным. Даже знаменитый Гостиный двор, построенный в восемнадцатом столетии, даже старинные деревянные домики, украшенные легкой изящной резьбой, о которой Асин дед говорил с благоговейным восторгом, почему-то внушали ей не восхищение, а одну только тоску и отчаянную скуку.

Лето как назло выдалось дождливым и прохладным, и Ася, набросив на плечи бабушкин пуховый платок, часами просиживала на диванчике в своей (бывшей маминой) комнате и с грустью смотрела за окно, на мокрые крыши домов и потемневшие от влаги кусты. Ей полагалось готовиться к вступительным экзаменам в институт, но она почти не заглядывала в учебники, а только глядела на улицу и вздыхала, а иногда плакала, тихонько, чтобы не услышала бабушка. Впрочем, та и не могла услышать, потому как целыми днями пропадала в своем педагогическом институте, в том самом, куда должна была поступать Ася. За дедом тоже с утра приезжала машина, чтобы увезти его на завод, где он трудился главным инженером. Так что никто Асю не беспокоил, и она могла часами предаваться печали или вспоминать счастливую прежнюю жизнь. Иногда она доставала привезенную из Москвы прямоугольную шкатулку с изображением замка с островерхими башенками на лакированной крышке, под которой лежали фотографии. На них были запечатлены счастливые или просто наиболее значительные моменты в Асиной жизни. Вот она, совсем еще маленькая, в зоопарке вместе с мамой стоит у клетки с каким-то зверем. Может быть, тигром или пантерой, а может быть, и более мелкой кошкой. Самого зверя не видно, есть только частые прутья и ствол обрубленного дерева за ними. Кто жил в этом вольере, Ася не помнит, зато помнит, как весело ей было гулять с мамой и папой, бегать по аллеям зоопарка и разглядывать животных в клетках и птиц на прудах со стоячей, темно-зеленой водой. Она радостно улыбается в объектив глупой детской улыбкой, а мама, опустив глаза, поправляет бант в одной из ее косичек.

А вот она в первом классе, в коричневом платьице и в белом фартучке с оборками, в руках букетик лохматых осенних астр, глаза широко распахнуты. Потом сразу шестой класс, подруги. И снова с мамой, уже на море, в Крыму… По щиколотку в воде, Ася счастливо смеется и щурится от солнца, мама держит у глаз ладошку, будто козырек. Все прошло, как будто и не было ничего!

Еще в шкатулке лежало мамино золотое колечко с красным камнем, который Клара пренебрежительно называла синтетическим корундом, и изящная бабочка с золотистыми крылышками и тоненькими усиками. В узком, тщедушном тельце бабочки был магнит, с помощью которого ее можно было прикреплять к холодильнику или другому предмету, например, к настольной лампе в металлическом колпаке. Такая лампа стояла в Асиной комнате на письменном столе, покрытом растрескавшейся темной полировкой. Но девочка не стала цеплять бабочку на лампу, она просто смотрела не отрываясь на ее зеленые, как яркая весенняя трава, крылышки, трепещущие от малейшего движения воздуха в комнате, даже от легкого Асиного вздоха, а потом снова прятала свои сокровища в шкатулку, где уже лежали аккуратно сложенные фотографии.

Когда ей надоедало тосковать, рассматривать фотографии или любоваться бабочкой, она просто бродила по квартире, рассматривая незнакомые вещи, и пыталась представить себе, как жилось тут, в этом доме, ее маме, когда она была такой же, как Ася теперь. Из какой чашки она пила, в каком кресле любила сидеть и какие книги читала?

Бабушка Зоя с ее резким голосом и властными манерами ничуть не походила на мягкую и ласковую маму, и это тоже удручало Асю. Но несмотря на все эти грустные мысли, постоянно ее посещавшие, она отлично знала, что назад пути нет. В Москве ее никто не ждет. Ни Клара, поцеловавшая при прощании… нет, даже не поцеловавшая, а клюнувшая внучку в щеку своими холодными ярко-розовыми губами и сразу же равнодушно отвернувшаяся. Ни Роман, отнесшийся к известию об Асином отъезде совершенно безучастно. Не ждал ее и человек, которого Ася любила всеми силами своей юной души, но не потому, что ничего не знал о ее чувствах к нему. Просто в Москве его уже давно не было. Москва, большая, суетливая, густонаселенная, стала такой же унылой и пустынной, как бедная Асина душа, бесприютная и одинокая.