«Не так уж и поздно мы пришли. — Пытаясь усмирить гнев Фицко, Павел стал говорить то, во что и сам не верил: — Вполне возможно, что разбойники где-нибудь на граде, в башне или подземелье. Если горящие стога и были на самом деле сигналом, то вряд ли ватага успела упорхнуть, мы ведь летели словно на крыльях».

«Если уж на кого обрушится беда, то она несется быстрее ветра», — махнул рукой Фицко.

Вернувшись из града, он согнал гайдуков и прислугу, кроме девушек, строго охраняемых уже не в подземелье, а в замке, и стал бешено орать:

«Кто поджег тот стог соломы?»

В гробовой тишине сердце Павла буйно колотилось — вдруг кто видел его?

Он поджег стог тотчас, как только заявились солдаты, поскольку был уверен, что намеченное Фицко нападение на град незамедлительно осуществится.

«Если до завтрашнего вечера вы не выдадите мне поджигателя, все ляжете на «кобылу»!» — ревел Фицко. Алжбета Батори с удовольствием следила за его действиями. Страх, который она почувствовала в день своего возвращения, и подозрение, что горбун — скрытый и полный ненависти враг, не покидал ее, но при этом она сознавала, что Фицко незаменим, хотя в отношениях с ним она должна быть весьма осмотрительной…

«Фицко, — сказал Ледерер, когда завечерело, — ты ищешь предателя здесь, я же поищу его в приходе!»

«Отлично! — восторженно пожал ему руку Фицко. — Может, предатель и впрямь в приходе, а вовсе не в замке!»

Когда Ледерер направился в город, горбун догнал его.

«Не сердись, приятель, знаю, ты почувствовал, что я подозреваю тебя. Да будь у меня отец, я и в нем бы засомневался. Ничего, скоро ты дашь мне доказательство своей дружбы. За Имриха Кендерешши, живого или мертвого, я получу тысячу золотых. Сам понимаешь — в моих интересах, чтобы он попал в руки госпожи мертвым. И умереть он должен от твоей руки. За такое доказательство дружбы половина моего вознаграждения достанется тебе. Фицко умеет быть благодарным, ха-ха-ха!»

Так Павел Ледерер попал ко мне в ту же ночь в обличье лазутчика. К сожалению, его частые посещения теперь прекратятся — надо быть поосторожней. И Ян Калина тоже не сможет меня посещать. Сегодня к полудню в приход явился нищий за милостыней. Едва он вошел в ворота, откуда-то налетели гайдуки и уволокли его в замок.

И горько и смешно. Представляю себе ярость Фицко! Он думал, что в когти его попался Калина, а меж тем то был самый настоящий нищий. Вне себя от ярости горбун избил беднягу так, что на улицу выбросили его полумертвого. Лежит у меня на конюшне. Очнулся несчастный только под вечер.

Ищу выхода, напрягаю мозг, чтобы придумать, кто может помочь в нашем положении. Напишу письмо суперинтенданту Элиашу Лани и перешлю его с тайным гонцом в Великую Бытчу: поведаю ему об ужасах, постигших нас, и попрошу поговорить с палатином. Сам же отправлюсь завтра в Пьештяны к кастеляну Микулашу Лошонскому. На его встречу с палатином возлагаю самые большие надежды. Он хотя бы попросит об отводе рати и избавит нас от этой прожорливой саранчи.

Творец небесный, какое страшное время выпало на нашу долю. Я, убеленный сединами проповедник слова Божия, отправлюсь в дорогу как на войну, вооруженный, готовый убивать, обороняя себя. И у моего батрака под рукой будет топор, а за голенищем — нож…

Двое исчезнувших

Писано июля 5 дня в лето 1610 от Рождества Христова.

День за днем уплывают в морс вечности, проходят неделя за неделей, не иссякает только паше страдание. Как долго оно еще продлится, как долго мы выдержим?

Через пять дней исполнится месяц, как я с надеждой в сердце отправился в Пьештяны. От моего внимания не ускользнуло, что за моей коляской на небольшом расстоянии следовала повозка. Остроглазый батрак определил, что это повозка из замка и в ней сидит Дора с двумя гайдуками. Я верил, что преодолею нерешительность кастеляна и он немедля отправится в Прешпорок, чтобы смягчить сердце палатина и избавить нас от ратников. Нашел дом, где кастелян жил. Хозяйка, старая женщина, приветливо встретила меня:

«Вы ищете того господина, что жил у меня и купался в горячих грязях в надежде вернуть себе силу и молодость?»— всплеснула она руками.

«Да, именно его я и ищу — кастеляна Микулаша Лошонского», — ответил я, но при виде ее погрустневшего лица во мне вспыхнуло дурное предчувствие.

«Поздно вы пришли, ваше преподобие, ох как поздно», — ответила она глухим голосом, но, скупая на слова, более подробного объяснения не дала.

«Он ушел? Уехал? Случилось с ним что?» — закидал я ее вопросами.

Она пришла в замешательство: беспокойно затеребила передник, в глазах появился страх.

«Простите, святой отец, я вынуждена молчать».

«Как, ты вздумала молчать, вместо того чтобы кричать на весь мир о том, что в твоем доме совершено злодейство?»— возмущенно взорвался я.

«Я обязана молчать», — заломила она руки.

«Тогда молчи, покуда власти не развяжут тебе язык! Я тебя призову к ответу за исчезновение человека, который жил под твоей крышей».

И я вышел, переполненный несказанным гневом, но женщина догнала меня:

«Я все скажу, ваше преподобие, только никому не выдавайте меня!»

Так я узнал о беде, постигшей моего друга. Ян Калина навестил его и уговорил отправиться в Прешпорок. Кастелян охотно согласился — ведь горячие пьештянские грязи подействовали на него самым волшебным образом! Ноги и руки сделались подвижными, ревматизма как и не было. Походка стала как у юноши, морщины, проложенные старостью и страданиями, разгладились, щеки порозовели. Этот свежий румянец никак не вязался с его белоснежными волосами. Прежний старец стал неузнаваем! Однако вот беда: разговор с Калиной подслушал слуга, которого кастелян нанял, приехав на лечение. И, подслушав, тотчас исчез.

«В тот вечер, — рассказывала женщина, — кастелян собрал вещи, готовясь в дорогу. Выехать собирался утром следующего дня. Но наутро воротился слуга, с ним были Дора и Фицко.

«Молчи, старая, если тебе жизнь дорога», — кричал на меня Фицко.

И я в самом деле молчала — от страха не могла даже пошевелить языком. Они вошли в горницу. На спящего кастеляна набросили простыню, замотали в нее беднягу. Напрасно он дергался и кричал. Они безжалостно связали его, заткнули ему рот и поволокли к телеге.

«А ты, старая, ни словом ни с кем о том, что видела, не то расквашу тебе всю рожу!» — вернувшись, пригрозил мне горбун.

«Бедный кастелян, — расплакалась женщина, — он был такой достойный и милый человек. Кто знает, что с ним стало!»

Только она это все рассказала, как в горницу ворвалась Дора. Злобно накинулась она на хозяйку и начала рвать на ней волосы.

«Я научу тебя держать язык за зубами!»

Видя такое, я подскочил на помощь к несчастной женщине и оттащил от нее разъяренную служанку.

«Ты сама выдала себя, показала, что замешана в исчезновении кастеляна!» — напустился я на нее. — Теперь я знаю, кого должен призвать к ответу!»

«Я ни при чем! — ответила Дора насмешливо. — никакой моей вины нет. Пусть только кто-нибудь осмелится свидетельствовать против меня! — Она бросила на испуганную женщину злобный взгляд. — А хоть бы и свидетельствовал, разве я могу не исполнить приказ госпожи?»

Дора ушла, я следом. Но когда я вышел, ее и след простыл.

«Куда поедем, ваше преподобие?» — спросил батрак, прервав мое долгое раздумье.

«В Прешпорок!» — решил я внезапно.

Все гнало меня в Прешпорок, чтобы добиться там аудиенции у палатина и открыть ему злодеяния Алжбеты Батори.

Что коляска — будь у меня крылья, стремглав полетел бы в надежде принести Чахтицам спасение! Мы тронулись, и тут за углом я заметил Дору. Она ухмылялась — это пробудило во мне опасение, что она будет и дальше шпионить за мной.

Мое волнение улеглось только тогда, когда наша коляска выехала из Пьештян. Тут уж я стал хладнокровно рассуждать и придумывать лучший способ, как попасть к палатину и предъявить ему жалобу города-страдальца. Вспомнил я и о приставленной шпионке. Но напрасно я оглядывался, так же как и мой остроглазый батрак. Никакого преследования мы не заметили.