Ему непременно надо было оказаться рядом с ней. Он опасался, что, когда будут ее приводить в чувство, предательская полоска пергамента выпадет у нее из корсажа и попадет в чужие руки. Более того, Няри тешил себя надеждой, что, вероятно, ему удастся завладеть опасным письмом, которое могло погубить его. Но и страхи его и надежды были напрасны. Полоска пергамента не выпала, и необходимости расстегивать корсаж не было — госпожа пришла в себя, как только ее усадили и дали понюхать крепких духов.

Под впечатлением неприятного события в обществе царило молчание вплоть до той минуты, пока не появилась среди гостей графиня Эстерхази:

— Благодарение небу — все уладилось. Бедняга жалуется на свое капризное сердце. К сожалению, наша милая гостья уже не сможет вернуться к нам, хотя и чувствует себя хорошо. Она просит уважаемое собрание простить ее, что вынуждена до времени удалиться. Опасается, как бы приступ не повторился.

Секретарь палатина был в мрачном настроении, и каждому, с кем он общался, казалось, будто что-то гнетет его. Он не умел притворяться, не считал нужным скрывать свое душевное состояние. Но его знали, и дурное настроение приписывали неприятностям по работе.

Алжбета Батори, сидя в кресле, уже улыбалась.

Ее наполняла такая радость, что она лишь с большим усилием подавила в себе желание весело засмеяться.

Не напрасно мечтала и ждала столько лет — мечты ее сбылись. Она едва переборола соблазн собраться с силами и броситься в зал дворца к своему желанному незнакомцу. Нет, она не в состоянии встретиться с ним при свидетелях: пришлось бы напустить на себя равнодушный вид, скрывать свои чувства. Она знала, что не в силах совладать с собой и не выдать своих переживаний. Потому-то и сказала хозяйке дома, что уйдет с вечера.

— Со мной все ладно, все прошло, — улыбалась она тем, кто тревожно смотрел на нее, и руками, дрожавшими от затаенного возбуждения, привлекла к себе Эржику. Увидев и Няри, она поднесла руку к груди и, нащупав там пергамент, улыбнулась графу. По ее иронической улыбке было ясно, что она угадала, зачем он здесь и чего дожидается.

Заметила она и своего приятеля, поддержавшего ее, когда она падала в обморок.

— Дорогой друг, простите, что я обременила вас, — молвила она. — На прощание лишь скажите мне, кто был тот последний гость, которого я, чахтицкая отшельница, увидела впервые в жизни. После чего я немедленно освобожу вас от ваших рыцарских обязанностей.

— Это Юрай Заводский, секретарь палатина.

— А-а, имя его я слышала давно. Но, к сожалению, не имела счастья с ним встретиться лично. Скажите ему, прошу вас, что его приход не был причиной моего обморока, пусть он понапрасну не винит себя. Его внешность вовсе не столь ужасна, чтобы повергнуть кого-нибудь в обморок, как раз напротив, он чрезвычайно приятен и обаятелен. Я убеждена, приди он раньше, а не так поздно, мое причудливое сердце не заупрямилось бы так.

Когда графиня Эстерхази, успокоив гостей, вернулась в спальню, Алжбета Батори встала и распрощалась.

Опершись на Эржику, она поспешила удалиться, словно земля горела у нее под ногами, и шагнула в ожидавшую карету, даже не оглянувшись. В карете они ни о чем не говорили. Эржика молчала потому, что боялась выдать свою тревогу и страх перед будущим, как и отвращение к затеваемой свадьбе. А мать была целиком во власти собственных мыслей и замыслов. Радость желанной встречи смешивалась с опасением, не забыл ли ее давний минутный возлюбленный, а если забыл, удастся ли ей воскресить в нем мертвые чувства. И сомнения чередовались с уверенностью, что ей это удастся.

Мысль о предстоящей жизни в озарении любви рождала в ней неизъяснимое блаженство, окружающий мир казался ей окутанным розовым туманом.

До сих пор она не жила, только теперь начиналась жизнь!

Карета остановилась перед заезжим двором и минутой позже исчезла в темных воротах. Алжбета Батори отвела Эржику в комнату, помогла ей раздеться, уложила в постель, накрыла одеялом и поцеловала.

Из соседней комнаты до слуха девушки доносилось шуршание платьев, пока мать раздевалась, скрип пола, пока она беспокойно ходила взад-вперед по комнате, и, наконец, скрежет кровати, когда она улеглась спать.

Удивительно было, что все это время она думала не о себе, не о своем будущем, а о матери, казавшейся ей такой необыкновенно таинственной, загадочной. Эржика мучительно пыталась разобраться в своих чувствах. В самом ли деле она любила ее? Она искала ответ на этот вопрос. Она вспоминала удручающие события в замке, несчастных портних, видела перед собой графиню, одержимую дикой злобой и жестокостью и вместе с тем исполненную материнской любви, готовой к величайшей жертве. И тут же она представала наглой, безжалостной, готовой растоптать ее сердце женщиной, принуждающей дочь стать женой отвратительного сластолюбца. Она так и не могла определить, что в матери хорошего, достойного похвалы и восторга, а что дурного, достойного осуждения и проклятия. Она уже не знала, любит ли она мать, лишь все определеннее и очевиднее чувствовала, что жалеет ее. Жалеет болезненной, мучительной жалостью.

Вдруг она села на постели под розовым балдахином и напряженно прислушалась.

За стеной слышались рыдания.

Поняв, что в соседней комнате плачет мать, Эржика побежала к ней, села на край кровати, обняла и поцеловала ее.

— Матушка, что с тобой?

От волнения горло сжимал спазм, горечь наполняла рот, на глаза навертывались слезы.

— О, Эржика, я счастлива и ужасно несчастна!

И она обняла дочь и прижала ее к себе.

— Сегодня, девочка моя, я нашла твоего отца!

— Моего отца? Эржика тоже заплакала.

Крепко обнявшись, они обливались слезами, а тихие лучи улыбчивой луны прокрадывались под полог постели, окутывая плачущих женщин мягким светом.

13. Украденная шкатулка

Повздорившие слуги

— В замке все в порядке?

— Все в порядке, разве что капитан пандуров таинственно исчез.

— Сколько наняли девушек?

— Еще неизвестно. Служанки до сих пор не вернулись.

— А разбойники?

— Разбойников нет и в помине.

— Ни одного не поймали, не убили?

— Ни одного.

— И погоню за ними еще не начали?

— Нет. Пандуры без капитана беспомощны.

То Дора Сентеш, ястребом влетевшая во двор замка, засыпала прислугу вопросами, явно давая понять, что судьба каждого теперь зависит только от нее. Беда тому, на кого придется пожаловаться госпоже.

Илона Йо и Анна Дарабул нервничали. Их возмущало, что Дора держит себя точно хозяйка и всем распоряжается. Фицко знай ухмылялся и не спешил с ответами. Когда же Дора все выведала и с начальственным видом осмотрела замок, — как де идут дела с побелкой, покраской и генеральной уборкой, — Фицко решил заговорить. Да так, что у Илоны и Анны сердце взыграло от радости.

— Бедная ты, Дора, — ухмыльнулся он, — строишь из себя Бог весть какую хозяйку, а между тем не хотел бы я быть в твоей шкуре.

— За меня не волнуйся, я за себя постою.

— Кто знает! Хоть ты и такая большая и сильная, душонка твоя уйдет в пятки, когда госпожа напустится на тебя. Увы, не принесешь ты ей приятных вестей, и за это тебе же достанется, ха-ха-ха! Исчезновение капитана…

— Неужто в этом моя вина?

— Кто знает, не прячешь ли ты его под юбкой…

Дора бросила на него яростный взгляд:

— Не дразни меня, Фицко, а то, ежели вздумаю выследить его, глядишь, еще ты и сам влипнешь в историю. Неужто в самом деле не знаешь, как он исчез?

— Ладно, оставим капитана в покое, — махнул рукой Фицко. — Может, к семье подался в Прешов и скоро вернется, мы и оглянуться не успеем. Тут у нас другие заботы. Ты когда возвращаешься в Прешпорок?

— Завтра утром.

— Тогда придется тебе уведомить госпожу, если ты, конечно, прежде не умотаешь на край света, что он откинул копыта, как ни пытались его спасти, подох, покинутый всеми…

— Кто? — ужаснулась Дора.