Тут явилась толпа портних.

В покоях заезжего двора зашелестел легкий шелк, распростерся бархат, тяжелая парча, забелели кружева, запели ножницы, замелькали иглы — ловкие руки принялись шить из драгоценных тканей великолепные туалеты. Госпожа неусыпно следила за покроем и за каждым стежком. Она и Эржику подбивала проявить свой вкус.

— Ты должна быть прекрасна, Эржика, так прекрасна, чтобы никто не мог отвести от тебя взгляда!

Вечером вокруг них хлопотало десять служанок.

Когда они уже были одеты, графиня открыла перед Эржикой шкатулку с драгоценностями.

— Выбирай, — сказала она.

При взгляде на великолепные украшения девушка вскрикнула, всплеснула руками:

— Я могу выбрать любое, которое мне понравится? — неуверенно спросила она.

— Притом не только одно, а сколько захочешь, и не возвращай их, а положи в свою шкатулку.

— А у меня нет шкатулки! Мне до сих пор и не снилось, что у меня могут быть украшения!

— А ты загляни в свою комнату. У тебя сейчас есть все то, чего раньше не было.

Эржика побежала в свою комнату. До матери донесся ее радостный вскрик. Эржика увидела шкатулку с художественной резьбой. Крышка и все ее грани сверкали разноцветными, сказочно прекрасными каменьями.

В восторге она прижала ее к груди, бросилась к матери и рассыпалась в благодарностях.

— Не надо так благодарить, Эржика, — успокаивала ее мать, счастливая ее счастьем. — Лучше выбери-ка себе украшения, без них твоя шкатулка была бы как колодец без воды, как цветок без аромата.

Эржика загляделась на груду драгоценностей. Робко перебирая их, словно они обжигали пальцы, она выбирала из шкатулки ожерелья, браслеты, кольца, булавки и заколки и раскладывала их на столе.

— Не знаю, что и выбрать! — Она опьяненным взором разглядывала драгоценности.

— Тогда выберу я!

И Алжбета Батори застегнула ей на шее ожерелье, приколола брошь, надела браслеты и кольца.

Эржика увидела себя в зеркале такой, какой снилась себе в самых невероятных снах. Мать восторженно любовалась ею.

— Ты прекрасна, очаровательней, чем я могла представить. Нареченный твой жених загорится любовью с первого взгляда!

— Я сегодня с ним встречусь?

— Да. На вечере у Эстерхази!

Эржику охватило дурное предчувствие, страх перед избранным матерью женихом. Красота ее больше не радовала сердце. Она сникла, ей показалось, что блеск украшений, делавший ее прекрасной, потускнел. Если бы она могла стать настолько уродливой, чтобы жених отпрянул и кинулся прочь…

Эта внезапная перемена насторожила мать.

— Что с тобой, Эржика? Разве ты не мечтаешь о той прекрасной жизни, что ждет тебя, о высокородном женихе, о роскоши и славе, которые будут сопровождать тебя на каждом шагу? Или тебя опять потянуло к этому разбойнику?

Эржику залил румянец. Мысленно она действительно то и дело обращалась к Андрею Дрозду, убеждала себя ненавидеть его. Но ненависти было все меньше, а печали — все больше.

В ее раздумьях тяжесть преступления Андрея Дрозда постепенно уменьшалась, она все больше представлялась ей рыцарским поступком. Девушка приходила к убеждению, что это было не отречением от нее, а самоотречением. Молодец не хотел взять ее с собой, поскольку любовь между ним, разбойником, и ею, дворянской дочкой, любимицей Алжбеты Батори, считал бессмысленной.

Об этой реальности напомнила ему еще раз встреча, при которой он увидел ее в обществе Алжбеты Батори. Он вел себя как тоскующий влюбленный, но стоило ему заметить чахтицкую госпожу, как он окаменел, и от него повеяло холодом. И не обобрал он Алжбету Батори только ради нее, как ради нее не размолотил экипаж и не разгромил весь кортеж. А ведь она ударила его, а он за это оскорбление не только не стер ее в порошок жерновами ладоней, но даже бровью не повел — повернулся и, не проронив ни звука, отошел. Рассуждая так, она невольно рисовала себе его поступок во все более и более радужных красках, ее начинали терзать укоры, что это именно она вела себя подло. А ведь из-за своей уязвленной гордости она желала ему смерти!

— Почему ты молчишь? — Глаза Алжбеты Батори разгорались гневом. — Действительно тот разбойник все еще тревожит твое сердце?

— Не говори об этом, матушка, — попросила Эржика, — не напоминай мне об Андрее Дрозде.

— Отчего же не напоминать? — раздраженно настаивала мать. — Разве ты не выбросила его из своего сердца? А то, может, раздумала выходить замуж?

— Нет, не раздумала. Выйду! Но я хотела бы венчаться под звон чахтицких, колоколов!

Она произнесла эти слова безрадостно, точно осужденный, высказывающий последнее желание. Она хотела, чтобы свадьба состоялась именно в Чахтицах — пусть о ней узнает Андрей Дрозд. Пусть страдает так же, как она! А в душе таилась робкая надежда: вдруг он, если любит ее, явится в решающую минуту и не позволит, чтобы кто-то другой связал себя с ней на всю жизнь клятвой верности…

— Хорошо, хорошо, — успокаивала ее мать, — пусть будет по-твоему. Свадьбу сыграем в Чахтицах и — по твоему желанию — под звон всех колоколов. Будет и погребальный звон!..

— Нет, — воскликнула Эржика, — не хочу, чтобы колокол но умершему жалобно ныл в день моей свадьбы!

— Мне кажется, ты уже не хочешь, чтобы погребальный звон провожал разбойника в преисподнюю! — вскинулась мать.

— Я не хочу, чтобы он умер в день моей свадьбы и по твоему повелению, матушка! Прошу тебя, если ты действительно любишь меня, чтобы ни случилось, не желай его смерти, даже если твои холопы одолеют его, ты даруешь ему жизнь!

Алжбета Батори кипела от возмущения, но пересилила себя — Эржика так преданно прижималась к ней, она была сплошным воплощением мольбы. Графиня чувствовала: открой она дочери свое подлинное лицо, скажи, что на самом деле думает, — снова потеряет ее.

— Хорошо, дарую ему жизнь! — пообещала она и погладила дочь по распаленным щекам. Но рука была холодна как лед.

Эржика пытливо вгляделась в лицо матери. Она чувствовала всю неискренность ее обещания…

На вечере у Эстерхази

От ворот заезжего двора с внушительным грохотом откатила парадная карета. Следовала она недалеко — примерно до середины Долгой улицы, ко двору Эстерхази.

В карете сидела, готовая ко всяким волнующим событиям, чахтицкая госпожа, рядом — с бьющимся сердцем Эржика. Хотя она и жила в дворянском доме и воспитывалась как надлежит барышне, однако в роскоши Эржика не купалась. Ей и не снилось, что настанет день, когда, великолепно одетая и увешанная драгоценностями, она поедет на бал венгерской знати во дворец графа Эстерхази.

Она с тревогой думала о встречах во дворце, о толпе гостей, которые нынче наводнят его. Как она будет чувствовать себя в этом великосветском обществе? Не опозорит ли мать? Как пройдет встреча с женихом, с графом Иштваном Няри? Почему мать выбрала ей в мужья именно этого человека? По чему она так убеждена, что он женится на ней по ее приказанию?

— Эржика, — словно читая мысли дочери, отозвалась Алжбета Батори, когда они стали приближаться к великолепному дворцу Эстерхази, — только не смущайся, что ты впервые в жизни оказываешься в таком большом и избранном обществе. Веди себя так, как подсказывает тебе твое чувство и вкус, впрочем, я постоянно буду рядом с тобой.

Слова матери немного приободрили ее, но страх и сомнения вновь овладели ею, как только она зашагала бок о бок с матерью по дворцовому двору, освещенному факелами.

Появление Алжбеты Батори произвело в обществе переполох. Ее считали затворницей, почти не покидающей Чахтиц и живущей воспоминаниями о погибшем супруге.

Эстерхази встретили ее сердечно. Пока граф приветствовал мать по-латыни, Эржика стояла, как на иголках, поскольку понимала лишь отдельные слова. Хозяин поцеловал Алжбете Батори руку, хозяйка обняла ее, и давние приятельницы облобызались.

Потом хозяйская чета обратила свой взор на Эржику.

Румянец залил щеки девушки.

— Это моя самая любимая молодая подруга, Эржика Приборская, дочь честного земана из Врбового! — представила ее Алжбета Батори и, словно желая показать, как она дорога ей, обняла и привлекла к себе.