И все же что-то мешало ей наслаждаться победой, непонятная тревога, даже страх томили ее. Во всем теле она ощущала невероятную слабость, чувство покинутости, одиночества становилось все сильней. Графиня пристально всматривалась в гладь фиолетового балдахина, словно надеялась прочесть на нем волшебные знаки неведомого. С ног до головы наполняла ее трепетная, мучительная жажда встречи с человеком, который бы осмыслил ее невыносимо пустую жизнь, мощно овладел бы ее телом и душой, любил бы ее любовью, сжигающей тело и душу.

Стук в дверь нарушил ход ее мыслей.

То была Ката Бенецкая: она робко сообщила, что явился Беньямин Приборский из Врбового и изволит спрашивать, не сможет ли графиня принять и выслушать его.

— И Эржика приехала? — оживилась Алжбета Батори. Приезд девушки всегда разгонял накопившиеся в ее душе тучи. И когда она узнала, что Эржика поблизости, ей показалось, что серебряные лампы мерцают веселее, наполняя спальню пряным благовонием, и что жизнь, собственно, не так уж пуста.

— Да, она здесь, ваша графская милость, — ответил Беньямин Приборский, учтиво стоя в дверях.

В беседах с чахтицкой госпожой он вел себя всегда смиренно, как в те поры, когда был еще ее подданным.

Она протянула ему руку. Он робко коснулся ее губами.

— Что случилось, Беньямин? — спросила она, проведя Приборского в гостиную залу. — Что тебя привело ко мне?

После долгого вступления, в котором гость описал, как всегда заботился об Эржике, он, прибегая ко всяким околичностям, осторожным выражениям, рассказал графине о любви своей воспитанницы к разбойнику, о ее ночной вылазке и о тайне, которую ему выдал гайдук.

Она молча выслушала его, ее лицо ничего не выражало. Он с опаской ждал, что графиня выйдет из себя, что обрушит на него град попреков, и теперь никак не мог понять, почему она не произносит ни одного укоризненного слова, почему ни единым жестом не проявляет своего отношения к ночной выходке дочери. Графиня лишь холодно осведомилась об имени гайдука, который был свидетелем сцены за Вишневым, когда Эржика ради спасения Андрея Дрозда прострелила руку Фицко.

Алжбета Батори тотчас приказала служанкам привести к ней этого человека.

— Гайдук, — обратилась она к нему ледяным голосом, когда он, дрожа от страха, предстал перед ней, — твои глаза видели то, что не должны были видеть, а твой язык за деньги выболтал вещи, о которых ты должен был молчать.

Гайдук, которого только что вытащили из постели, побледнел и в ужасе таращил глаза то на госпожу, то на Приборского.

— Чтобы тебе запомнить, — продолжала чахтицкая госпожа, — что ты не смеешь никому говорить ни слова о том, что ты видел, ты получишь двадцать пять палочных ударов. А если я узнаю, что и после этого предупреждения ты не держишь язык за зубами, получишь ударов в десять раз больше — можешь тут же заказывать себе гроб.

Затем в открытое окно она наблюдала, как гайдука привязали к «кобыле» и при свете фонарей отвесили ему двадцать пять ударов. Когда гайдук, пошатываясь, отошел от «кобылы», хозяйка замка повелела позвать Фицко. Горбун тем временем беспокойно ворочался на постели, взволнованный мыслями о предстоящей битве и распаленный видениями мести. Получив приказ предстать перед Алжбетой Батори, он мгновенно оделся и несколько минут спустя покорно стоял в гостиной зале, готовый выполнить любое пожелание госпожи.

— Фицко, — начала она голосом, строгость которого его поразила, — из многих тайн, которые ты хочешь отгадать, одна уже раскрыта.

Приборский сидел в кресле как на иголках. Он был полон опасений, что Фицко отомстит Эржике самым страшным образом, как только узнает о ее поступке. И радовался, что госпожа только что наказала гайдука и твердо повелела ему молчать — теперь он верил, что до Фицко тайна не дойдет. И вдруг сама Алжбета Батори позвала Фицко и собирается все ему рассказать!

— Что бы ты, Фицко, дал, — спросила она его, — чтобы узнать, кому ты обязан тем, что рука у тебя бессильно висит на перевязи?

— Одну из двух своих рук, ваша графская милость. Я согласен, чтобы ее отсек тот, кто сообщит мне об этом.

— Это не такое уж великое вознаграждение за подобную тайну! — усмехнулась она. — Но я никакого вознаграждения от тебя не требую. Открою тебе эту тайну безвозмездно!

Она улыбалась, самоуверенно будоража злобность Фицко, а Беньямин Приборский между тем замирал от страха за свою воспитанницу.

Фицко ждал, дрожа всем телом, звуков имени обидчика, как ждет голодный хищник добычи.

— Кто это был? — вырвался из его горла крик.

— Ну так уж сразу, Фицко! — одернула его госпожа, посмеиваясь. — Я ведь могу еще раздумать и ничего тебе не сказать. Объясни, как бы ты отомстил этому человеку?

Он не ответил ни слова, но зубовный скрежет, звуки нечленораздельных проклятий, весь вид его были очевидным ответом на этот вопрос.

Беньямин Приборский был вне себя от страха. Он смотрел на госпожу и на ее слугу с невыразимым ужасом. Да несчастная Эржика просто умрет при одном взгляде на этого одержимого дьяволом урода! И мести иной не потребуется! Временами он впадал в искушение выбраться незаметно из этой комнаты, подхватить Эржику, вскочить на коней и умчать ее как можно быстрее и дальше от этого ужаса! Но он продолжал недвижно сидеть в кресле.

— Тогда послушай, Фицко, — отозвалась после многозначительной паузы госпожа, — особа, которая прострелила тебе плечо, находится под этой крышей, в нескольких шагах от тебя…

Фицко кровожадно огляделся, и взор его уперся в Беньямина Приборского.

Он подкрался к нему, словно волк. Примерно в трех шагах горбун остановился и заорал:

— Это ты был?

Беньямин Приборский никак не мог выйти из оцепенения. Язык словно прилип к гортани — он не мог вымолвить ни словечка. Фицко запросто справился бы с ним.

— Нет, то был не он! — окликнула его госпожа. — Напавший на тебя — в комнате для гостей.

Она посмотрела на Фицко взглядом, который должен был окоротить его, словно твердая рука — вспугнутого коня, и произнесла:

— Это не он, а его дочь…

Фицко шагнул к двери комнаты для гостей.

Мщение, только мщение

Он забыл, что Эржика — любимица госпожи. Он думал только о мщении за рану и поражение.

Тут к Беньямину Приборскому вернулось самообладание. Он превозмог ужас и страх и вскочил с кресла. Мысль, что это чудовище будет мстить хрупкой Эржике, страх за ее жизнь влили в него силу и мужество.

Он бросился к двери.

— Ни шагу дальше! — крикнул он горбуну.

— Прочь с дороги! — просипел Фицко.

Но Приборский стоял у двери, а Фицко приближался к нему, яростно размахивая кулаком.

— Остановись, Фицко! — крикнула госпожа. — Ты куда это направился?

— Я должен получить удовлетворение! — ответил он, даже не оглядываясь. — Вот этой рукой, — и он замахал ею в воздухе, — я задушу ее как кутенка!

Алжбета Батори вскочила с кресла и подбежала к Фицко.

— Стой! — крикнула она. — Никому ты мстить не будешь!

— Нет, я должен отомстить, — прошипел Фицко и уж было бросился на Приборского.

Алжбета Батори кинулась между ними с изменившимся до неузнаваемости лицом и кулаком ударила Фицко по голове, да так, что он зашатался, потом толкнула его в раненую руку с такой силой, что он заревел от боли.

Он смирно стоял перед госпожой, словно его окатили ледяной водой. Боль и страх отражались на его лице, словно его уже постигла кара Господня за то, что так разгневал свою владычицу.

— Ты хочешь проявить непослушание? — Она вся пылала гневом. — Хочешь, чтобы я велела тебя наказать, как подлого мятежника?

Фицко уже осознал, какой проступок допустил, ослушавшись приказа госпожи и попытавшись воспротивиться ее воле. Но то было не единственное его злодеяние.

— А чего ты вообще заслуживаешь за то, что хочешь отомстить моей подопечной, Эржике Приборской? Запомни! Горе тому, кто только коснется ее, пусть бы она не только искалечила кому-то руку, но и отсекла обе руки и ноги!