Уже почти на самом выходе с рынка, в тамбуре, Вика вдруг воскликнула:

– Черемшу же забыли! И не надо так вздыхать, Димасик, черемша очень потенцию повышает! – Громко воскликнула, без стеснения, причем в тот самый момент, как с улицы вошел в тамбур нескладный долговязый очкарик лет то ли тридцати, то ли сорока. Дима покраснел, и очкарик покраснел, и тут же в тамбуре стало трудно дышать. Надо же, подумал Дима, перднул чувак от смущения, да вонюче как. А Вика наморщила носик и решительно сказала:

– За мной, Смирнов!

Прошли через фруктовые ряды – Дима отметил забавную сценку: смуглый узбек, а может, туркмен, покупал курагу, витиевато торгуясь с продавцом-азербайджанцем – и попали к прилавкам с соленьями-квашеньями. Пахло одуряюще. Купили черемши, снова наткнулись на давешнего очкарика, пробовавшего маринованный чеснок, и наконец покинули рынок.

Дома Вика велела мужу нарезать шейку на куски средней величины, сложить все вон в ту кастрюлю, посолить, поперчить, перемешать, выдавить туда же лимон, снова перемешать и залить кефиром, после чего закрыть кастрюлю крышкой и поставить в холодильник.

– А я, – сообщила Вика, – в душ пойду, а то запарилась тут с тобой. – И подмигнула непристойным, развратным каким-то образом.

Эх, подумал Дима, исполняя поручение, напрасно отгул взял… Сидел бы сейчас в кафе, пивко бы потягивал… А в Викторию прямо бес какой-то вселился… Он залил мясо кефиром, выпил все-таки с треть стакана, засунул кастрюлю в холодильник и услышал Викин голос: «Димочка!»

Он вошел в ванную. Вика, блаженно стоявшая под душем, выглядела, он не мог не признать, чрезвычайно соблазнительно.

– Фу, Смирнов, – сказала она капризно, – какой ты потный! А ну, иди сюда!

«Может, все же не зря я отгул взял», – подумал Дима, сбрасывая одежду и залезая под душ.

В узкой ванне было тесно и скользко. В конце концов Вика встала на четвереньки и скомандовала:

– Давай, Димка! Ну, давай! Ну! Ну! Ну! Ну!

Дима, пристроившись сзади, хрипло вторил:

– На! На! На! На!

Когда все закончилось, Вика объявила, что это уже лучше, а теперь она хочет спатеньки, и Димуленька должен завернуть ее в полотенечко и отнести в кроватку.

– Ой! – нашелся Дима. – Мне в туалет.

Вика пропела ему вслед:

– Како-о-ой!

Он проторчал в сортире минут пятнадцать, гадая, что же сделали с его женой в этом солярии. Потом осторожно вышел, тихо оделся, заглянул в спальню – Вика как будто спала – и пробормотал:

– Я за хлебом… Хлеба купить забыли…

– Зачем тебе хлеб, – сонно проговорила Вика, – когда у тебя есть я? Иди скушай свою девочку…

Не открывая глаз, она сбросила одеяло, бесстыдно раскинула ноги во всю ширь кровати и, чуть слышно постанывая, принялась поглаживать руками свою грудь.

– Викусь… – ошарашенно выдохнул Дима, – ты чего? – Как-то не замечал он раньше за женой такого… такой… он даже затруднялся назвать, чего такого или какой такой.

– А потом я тебя скушаю… – сдавленным голосом пообещала Вика.

Что ж, первая часть Диме, в общем, удалась, а вот вторая… Короче говоря, его «улан-батору» требовался отдых. Даже, пожалуй, самому Диме он требовался: последние события, особенно поход на рынок, совсем его измотали. И очень хотелось пива.

Впрочем, жена, кажется, не была в претензии.

Он все-таки выскользнул из дома, добрел до киоска, что на автобусной остановке, купил бутылочку «Туборга», выпил ее, сидя на скамейке у подъезда, – про хлеб забыл – и вернулся домой. Вика спала. Он включил телевизор, приглушил звук, прилег на диван – и тоже задремал.

Спалось плохо: привиделись какие-то мерзкие коты, рыжий и черный. Рыжий был издевательски вежлив, даже елеен, черный же не скрывал враждебности и все норовил цапнуть Диму когтями, приговаривая: «Вставай, Смирнов, хватит спать!»

Дима сильно вздрогнул и проснулся, весь в поту. Над ним стояла обнаженная Вика, говорившая обиженным тоном:

– Вставай, Смирнов, хватит спать! Это все не экзотика была! Собирайся!

Что ж, деваться было некуда. Тем более что Димин «улан-батор», в отличие от своего хозяина, казалось, все же набрался новых сил. Дима попытался было обвить рукой стройное и гладкое бедро жены, но та заявила, что домашняя сессия закончена. Собирайся же, Смирнов, не тормози!

Собрались, и Вика потащила мужа в сторону леса.

– Давай, Димочка, давай! – щебетала Вика, бросая на мужа жгучие взгляды. – Кончай ныть, уже почти пришли!

Действительно, чтобы попасть в лес, оставалось только перейти через улицу.

Очень хотелось еще пива. Впрочем, и вино, наверное, будет в жилу. Ну, Викусик, держись, подумали оба – и Дима, и его «красный богатырь».

Разругавшись с продавщицей – ни с того ни с сего, как показалось той, – Иван мощно вонзил топор в деревянную чушку, швырнул на пол заляпанный кровью халат, сунул во внутренний карман куртки длинный разделочный нож и, хромая, вышел из здания рынка.

Пара, купившая у него полтора без малого килограмма свиной шейки, как раз скрылась за углом, но Иван успел их заметить. Мясо, подумал он, свежее, молодое, упругое мясо. Он двинулся за парой, остановился на обочине шагов за сорок от остановки маршруток, вытащил несколько сотенных купюр, махнул ими. Немедленно остановились ржаво-белые «жигули». Иван сел рядом с водителем, сказал: «Туда. Триста. Четыреста. Стой пока». Бомбила напрягся, но жадность пересилила.

Двое залезли в подошедшую маршрутку. «Туда, – приказал Иван. – Медленно».

Собственно, из двоих его интересовала только девка. Это она была молодым, упругим мясом. Это она нужна Ивану. А парня прогонит. Если, конечно, тот будет умно себя вести.

В мясе Иван разбирался. В чем другом – не очень, а в мясе – как мало кто. Родичи, конечно, тоже разбирались, и не хуже его, да где они, родичи? Далеко родичи, на родине, в Якутии… Да и мало их осталось: зверь ушел, олень ушел, жить трудно. Родичи, все почти, хлипкие оказались, бросили дело, алмазы добывать пошли, еще какими стыдными вещами занялись. А они ведь не кто-нибудь: абасы. Им, абасы, Высшими Духами назначено мясом ведать, оленя мучить, всякого зверя мучить, мясо пожирать, и с мясом – силы звериные пожирать, а мучения звериные Высшим возносить. Бросили, всё бросили…

Он, абасы Иван, не бросил. Хоть и косились на него родичи – неправильный, мол, абасы, настоящий абасы одноног, однорук, одноглаз, а этот недоделанный, – а он, недоделанный, покрепче других оказался. Свирепо со всеми расплевался, проклял всех – и в Москву подался. Думал почему-то, что в Москве этой всего навалом – и оленя, и медведя, и песца, и вообще зверя разного. Москва же! Оказалось – не так. Зато – бойни большие.

Устроился было на бойню, да на другой день дикие русские его выгнали: неправильно, сказали, ты скот забиваешь. Плюнул, в рубщики пошел.

Не то это, конечно, не то… Ничего, осмотрится – найдет по себе дело. А пока что – вот это нежное, сладкое мясо, на длинных гладких ногах, влажно-пряным пахнущее, с ума сводит.

«Жигули» следовали за маршруткой, Иван зорко следил единственным глазом – не упустить бы. Попытки водилы завязать разговор – пустой, конечно – пресек коротким рыком: «Тихо».

Иван проследил добычу до самого подъезда: когда пара выпрыгнула из маршрутки, сказал бомбиле: «Стой», сунул две сотенные, сверкнул глазом, оскалил зубы – пустой человек за рулем только открыл и закрыл рот, – вылез из гнилого корыта и, держа дистанцию, пошел за теми двоими.

Внутри все дрожало.

Он устроился на скамейке у аптеки наискосок от подъезда и принялся ждать. Он хорошо умел ждать.

Вот тот парень, словно ошпаренный, выскочил из подъезда, перевел дух, потоптался на месте и пошел к остановке. Иван повернулся так, чтобы его лица не было видно.

Мясо дома одно. Пора? Нет, не пора. Парень вернулся к подъезду, держа в руке бутылку пива, сел на лавочку, сковырнул пробку, присосался. Ивана передернуло.

Парень допил свою гадость, понурился и скрылся в подъезде.