Встреча со Стеллой – неожиданная и болезненно неприятная для Марата.

– Добрый вечер, – бормочет он и скрывается в своей комнате.

Приотставший Барсуков засмотрелся на Стеллу и, заметив, что она потянулась к вешалке за курткой, бро­сается помочь.

– Разрешите?

– Благодарю.

Только всего и сказано, но вот уже Стелла коротко простилась с хозяйкой, вот хлопнула за ней дверь, а Барсуков все стоит в передней, и лишь окрик Марата сдвигает его с места.

– Марат, кто она? – первым делом интересуется Барсуков.

Марат смотрит в пространство.

– Это к матери… Так на чем мы остановились?

Оба не сразу могут вспомнить, потому что думают о Стелле – каждый свое.

– Кажется, по поводу прежней работы… инженер-испытатель…

– Да, – кивает Барсуков. – Гонял тяжеловозы, но­вые модели. Автодром, пробеги через полстраны, разные дороги. Мне нравилось. И деньги другие… Из-за плаксиков бросил. Пока устроился простым шофером – только бы рядом с домом.

– А случались опасности, риск?

– Когда участвовал в ралли, то… – Он улыбается воспоминанию: – «И какой же русский не любит быст­рой езды!..»

– …как сказал Николай Васильевич Гоголь. Певец тройки, на которой катался господин Чичиков… Насчет ребят, Леша, я закинул удочку. Поворошил старые связи в курортном управлении. На словах твердо обещали. Соби­рай справки и ходатайства.

– Ох, если б выгорело!.. – И внезапно: – Марат, она тоже певица?

Марат дергается.

– Почем я знаю!

Несколько человек сидят на стульях поодаль друг от друга. Подкидин в их числе.

– Вы утверждаете, что это не ваша? – говорит ему Томин, показывая записную книжку.

– Не моя.

Томин выглядывает в коридор.

– Прошу!

Входит проводник со служебно-розыскной собакой.

Подкидин меняется в лице.

– На столе лежит записная книжка, – объясняет за­дание Томин. – Собака должна определить владельца.

Проводник дает овчарке понюхать книжку и командует:

– След!

Собака методично обнюхивает всех, начиная с Томина. Напротив Подкидина садится и лает.

Тот вжимается в спинку стула.

– Цыц, паскуда! – кривится Подкидин.

Собака снова лает.

– Ну моя она, моя, моя!.. – кричит он тогда, словно признаваясь персонально овчарке…

– Считаешь, псина отобьет у тебя хлеб? – шутливо спрашивает Пал Палыч у Кибрит.

– Собачье опознание экспертизу не заменит.

– Экспертизу, Зиночка, ничто не заменит! Изымем образцы почерка Подкидина и отдадим тебе в белы руки. Саше просто не терпелось поскорей переломить его на­строение.

– Повернись-ка, нитка прилипла. – Она снимает с пиджака Знаменского нитку, скатав ее в комочек, хочет кинуть в пепельницу, но приостанавливается. – Кто это курил?

– Подкидин.

Она садится, придвигает пепельницу и рассматривает два окурка.

– Любопытно… тоже «Беломор». Даже очень любопыт­но, Пал Палыч! Где наше заключение по окуркам?

Пал Палыч раскрывает папку с делом. Кибрит прогля­дывает текст, сверяясь глазами с тем, что видит в пепель­нице.

– Дай что-нибудь… хоть карандаш. – Она поворачи­вает окурки так и эдак. – Я же чувствую – знакомый прикус! Щербинка на зубе… вон она, отпечаталась точно так же.

– Не может быть!

– Почему? Советую направить к нам в НТО. Думаю, у тебя будет одним доказательством больше.

Пал Палыч отнюдь не проявляет энтузиазма.

– Больше не значит лучше.

Смысл афоризма Кибрит не успевает выяснить, так как Томин вводит Подкидина и торжествующе подмиги­вает из-за его спины. Да результаты понятны и без того: Подкидин валится на стул, как человек отчаявшийся и обреченный.

– Зина, если можешь, погоди, не исчезай, – говорит Знаменский и оборачивается к Подкидину: – И стоило напрасно отпираться, Подкидин?

Подкидин молчит.

– Не хотите сказать, при каких обстоятельствах поте­ряли книжку?

– Не терял я… не должен был… берег…

– Пал Палыч, можно вопрос? – говорит Томин.

– Пожалуйста.

Томин берет со стола конверт, вынимает из него кожаную перчатку.

– Вот еще кто-то тоже потерял. Не ваш приятель-маляр?

Подкидин вытаращивается на перчатку.

– Ччертовщина! И она у вас?

– Угу. Чья это?

– Моя!

Томин озадаченно поднимает брови, Знаменский хму­рится.

– А не приятеля? – осторожно спрашивает он.

– Какого еще приятеля? Моя и есть.

– Не торопитесь, Подкидин.

– Говорю «не мое» – не верите. Теперь говорю «мое» – опять не верите. Что я, свою перчатку не знаю? Моя и есть.

– Где могли обронить?

– Понятия не имею… А где нашли?

Томин подсаживается поближе.

– Разреши! – просит он, и Пал Палыч уступает ему следующие вопросы, пристально наблюдая за реакцией Подкидина.

– Ваша, значит? А левая цела?

– Выкинул.

– Выкинули… Так вот, правую нашли на месте пре­ступления. Кто-то, представьте себе, обворовал мага­зин! – И без паузы: – Где вы были двадцать восьмого прошлого месяца, в субботу?.. Отвечайте на вопрос! – добивается Томин. – Где были в субботу днем?

Подкидин загнанно озирается и почему-то начинает сбивчиво рассказывать Кибрит:

– Непричастен я… вот что хотите! Надо сообразить, где был двадцать восьмого… двадцать восьмого… – Но продолжает о другом: – Перчатка у меня пропала недели три уже… нет, четыре. И книжка примерно. Хватился про рассаду звонить – нету! Всю комнату перерыл, даже мебель двигал… Выходит, все улики против меня?..

– Я прерываю допрос, – говорит Пал Палыч Томину.

Тот протестующе вскидывается, но – что подела­ешь – подчиняется.

– Пойдемте, – кладет Томин руку на опущенное пле­чо задержанного.

После их ухода Знаменский шагает по кабинету в раздумье.

– Пал Палыч, ты меня сбил с толку, – признается Кибрит.

– Я сам, Зиночка, сбит с толку! Концы с концами не сходятся!

Томин возвращается один.

– Так и что? – произносит он с порога.

– Что-то не так, Саша. Прибило нас течением не к тому берегу.

– Если можно, без аллегорий.

– Да ведь сам понимаешь!

– Нет, не понимаю!

– Пока он отказывался, я подозревал. А признал, что улики против него, – и подозрения мои рассыпались!

– Ты хочешь зачеркнуть все сделанное? Такой клубок распутали, вагон работы – и кошке под хвост?!

– Да, под хвост! А работа только начинается!

– Шурик, Пал Палыч! Без драки, пожалуйста!.. Я тоже не понимаю, – смотрит Кибрит на Знаменского, – почему «больше не значит лучше»?

– Даже афоризм припас! – фыркает Томин.

– Зина, у тебя за другими делами вылетело из головы. Один был у двери. Он оставил окурки и перчатку. Но книжку-то нашли на втором этаже! Около кассы!

– Однако не обязательно это были разные люди. До­пустим, в шайке друг другу не доверяют. Приемлешь такую смелую мысль?

– Приемлю.

– Тот, кто на стреме, нервничает, как бы не утаили от него часть добычи.

– Ну?

– Постоял, покараулил, а потом его по уговору сме­нили, отпустили потрошить кассу. Имеете возражения по схеме?

– Он выкурил три папиросы. Не было времени бегать наверх.

– Да и стоял, по-моему, спокойно, – добавляет Киб­рит. – Когда человек нервничает, он прикуривает одну от другой, бросает, не докурив.

– Хорошо. Не нравится – не надо. Выдвигаю новый вариант. Думаете, зря я спросил про левую перчатку? Говорит, выкинул. Стало быть, ее нет, заметьте! Найден­ную перчатку сравнить не с чем. Он признал ее своей, но так ли это?

– Соврал? – непонимающе спрашивает Кибрит.

– Туго соображаешь, Зинаида. Паша вон смекнул.

– Чтобы не идти по групповому делу, решил взять все на себя, – поясняет Пал Палыч. – В принципе не исключено. Теоретически. Но…

– Опять «но»?! – всплескивает руками Томин. – Будь добра, поделись, – обращается он к Кибрит, – как тебе показался этот гражданин? Он ведь удостоил тебя особой откровенности!