– Я?!

– Ты. Ну, то есть мы, – затараторила Марина. – Я с тобой тоже поеду, хотя у меня и дел невпроворот. Но ты же переговоры вести вообще не умеешь, обязательно накосячишь, а мне потом разгребать… Этот Агафонов, покупатель, такой вреднючий, еще, глядишь, потом вообще со мной работать откажется…

– Марин, а с какой стати мы должны ехать к нему и везти картины? – недоумевал Илья. – Это же не марки и не спичечные коробки, их перевозить целая история… Он что, стар или болен, твой Агафонов, не может выбраться из дома?

– Не заводись, Илюш. – Марина положила свою тяжелую руку с коротко остриженными ногтями ему на плечо. – У богатых свои причуды. Ему, понимаешь ли, хочется сразу увидеть, как будут смотреться твои картины в интерьере его дома…

Илья только фыркнул в ответ.

– Но ведь он платит! – продолжала уговаривать Марина. – И платит неплохо. Я тебе потом суммы назову – ахнешь! Думаешь, мне охота ехать к нему? Знаешь, как Виктор недоволен, что я его на выходные одного оставлю?

– А это кто – Виктор? – не понял Илья.

– Кто, кто, дед Пихто! Моя новая пассия, мужичок – во! – Она подняла оба больших пальца.

– Поздравляю… – рассеянно пробормотал Илья. Что-то в их разговоре особенно напрягало его, сидела в сознании какая-то заноза, но он никак не мог понять, в чем же дело. А у Маринки, значит, опять новый кавалер. Надо же, какая она неугомонная… И где она их только берет в таком количестве, чем приманивает? Внешне ведь совсем не такая эффектная, как Алка… Хотя человек незаурядный и энергии ей не занимать. И друг замечательный. Знает, что Илья некомфортно чувствует себя на переговорах, и поедет с ним… Стоп!

– Марин, а почему ты так говоришь об этом визите, будто ехать нужно куда-то далеко? – прервал Илья собственные мысли. – Почему «на выходные»? Он что, не в Москве живет, этот твой Афанасьев?

– Агафонов, – машинально поправила она. – Да, дружок, дом у него не в Москве. В Ситгезе.

– Это… в Крыму, что ли?

– Это в Каталонии, Емельянов! Под Барселоной. Так что придется тебе попридержать свою гордость, подумать о будущем и слетать на уик-энд в солнечную Испанию. Правда, за свой счет.

– Нет, Марина, – решительно сказал он, поднимаясь с дивана. – Это исключено. Уже само по себе то, что покупатель требует приехать с картинами к нему на дом, мне неприятно. А уж лететь к этому типу в Испанию, чтобы он там перед нами барина корчил, – и вовсе унизительно. Словно я милостыню прошу, а не свои картины предлагаю.

Вместо ответа Марина прищурилась и как-то нехорошо, искоса поглядела на него.

– Илюх, скажи мне… Только честно. Сколько у тебя сейчас денег в кошельке? А в заначке? Молчишь? Вот то-то и оно, Емельянов…

Она сделала несколько нетвердых шагов, приложила руку к груди, покачнулась и рухнула на стул. Денис поднял голову, увидел, что происходит, и кинулся к ней с криком: «Что такое? Маменька! Маменька, Людмила Герасимовна умирает!» Но она, полулежа на стуле с закрытыми глазами, не слышала его слов…

– Ладно, на этот раз сносно, – послышался откуда-то сбоку, точно из другого мира, высокий мужской голос. – На сегодня достаточно. Все свободны.

Студенты актерского отделения, радостно галдя, поспешили прочь. Лена вышла последней. Сегодня ей не хотелось покидать репетиционный зал, хотя она устала и была сильно расстроена. Роль Людмилы в дипломном спектакле «Поздняя любовь» ей никак не удавалась, режиссер сегодня постоянно делал ей замечания, несколько раз – в довольно резкой форме. Лена молчала, опускала глаза, но не обижалась, чувствовала, что все его придирки заслуженны и справедливы. В такие минуты она ненавидела себя, в душу закрадывалась неуверенность. Вроде бы она давно уже не «первокурка»… Уже нет того душевного трепета, с которым Лена первое время бродила по академии, постоянно думая о том, что ее кумиры когда-то тоже ходили этими коридорами, обедали в этой столовой, пользовались этими же учебниками, что и она теперь, жили в той же общаге. Нет неистового восторга, с которым воспринимались все занятия, даже лекции и репетиции. Нет благоговения перед преподавателями, которых она считала практически небожителями, – ведь даже те из них, кто не был известным актером или режиссером, все равно принадлежали к этому удивительному волшебному миру. Теперь, когда выпуск на носу, эмоции уже притупились, а вот комплексы, неуверенность в своих профессиональных возможностях остались. В душу заползало сомнение. А вдруг мама была права, и никакая она, Лена Горохова, не актриса, а бездарность и обычный обыватель? И нечего ей было лезть в Москву, надо было остаться дома, на окраине Магнитогорска, выйти замуж за Сашку Макарова, нарожать ему детишек, варить борщи, стирать на все семейство трусы и носки и к тридцати годам постареть, превратившись в грубую, толстую, отупевшую и уставшую от жизни тетку. А потом Сашка побежал бы к продавщице из продуктового, а она – жаловаться на жизнь таким же рано увядшим и расплывшимся соседкам… От одной только мысли об этом Лену передергивало. Нет, такой судьбы ей точно не надо!

А ведь так, скорее всего, ее судьба и сложилась бы, если бы в одиннадцать лет не произошло событие, которое перевернуло всю ее дальнейшую жизнь: она посмотрела по телевизору фильм «Карнавал». История провинциальной девушки, мечтавшей стать артисткой, произвела на нее столь сильное впечатление, что Лена сказала себе: «Это обо мне! Я тоже буду заниматься в драмкружке, тоже поеду в Москву поступать в театральный институт, тоже преодолею все трудности. Но только, в отличие от героини фильма – Нины Соломатиной, добьюсь своего. И обязательно стану актрисой!»

И сразу отправилась записываться в драмкружок. Где вскоре поняла, что театр – это не только (а точнее, даже не столько) овации, цветы, поклонники и прочая красивая жизнь, а тяжелый труд, постоянные репетиции, то есть повторение одного и того же по многу раз – до тех пор, пока не получится действительно хорошо. Но это Лену не испугало и не остановило. Она всегда была настойчива и умела добиваться поставленной цели, чего бы это ни стоило. Мама всю жизнь поминала: «Бывало, ты, маленькая, как упрешься – так ничем тебя не сдвинешь, ни битьем, ни уговорами!»

Тамара Александровна, режиссер драмкружка, полюбила Лену именно за это упорство. После занятий они нередко шли домой вместе, и рассказы наставницы постепенно открывали для девочки новый мир. Она впервые услышала о знаменитых артистах и режиссерах, о разных школах и приемах актерского мастерства, об искусстве сценического движения и сценической речи и о многих других, не менее любопытных вещах. С режиссером Лене очень повезло. Тамара Александровна – миниатюрная, худенькая, эмоциональная и подвижная, как подросток, женщина лет сорока – оказалась не только отличным педагогом, любящим детей и свое дело, но и просто хорошим человеком. Когда Лена стала постарше, Тамара Александровна начала давать ей книги из своей библиотеки – пьесы, литературу о театре, просто хорошие произведения, заставлявшие девочку задумываться о характере героев и о том, как их можно сыграть, учила ее тренировать память, рассуждать, обдумывать прочитанное.

Вскоре Лена открыла для себя, что главная роль – не всегда самая интересная. Что гораздо увлекательнее быть Мачехой, чем Золушкой, Атаманшей разбойников, чем Гердой, и Бабой-ягой, чем Василисой Прекрасной. В характерных ролях, как это называют профессионалы, «есть, что играть». Такой простор для фантазии, для перевоплощения! И чего это все девчонки так хотят играть первые роли, даже ссорятся из-за них? Там же делать нечего. Знай себе ходи по сцене, хлопай глазками да охай-ахай.

Однако, судя все по тому же фильму «Карнавал», одних только занятий в драмкружке было мало. Героиня Ирины Муравьевой отлично пела, а это значило, что и ей, Лене, необходимо обучиться этому искусству. С вокалом все оказалось сложнее, чем с театром. В хоре при Доме пионеров, куда девочка пришла на прослушивание, занятия тоже были три раза в неделю – и, как назло, в те же самые дни, что и в театральной студии. Пришлось выбирать – и Лена выбрала драмкружок, сочтя, что это важнее. «А пению я могу научиться и сама, – решила она. – Ведь в хор меня тоже готовы были принять, сказали, что и слух, и чувство ритма есть – а это самое главное».