— О! — прошептала Эспер с сильно бьющимся сердцем.

— Ну, мы нашли Ната висящим на балке в комнате Ли, как раз под люком. Он повесился на куске ее старой черной шали. Теперь ты знаешь, что случилось.

Напряженное тело Эспер расслабилось, она откинулась на подушки. Слава Богу, подумала она, слава Богу.

— И, наверное, он решил, что Ли велела ему присоединиться к ней, как она велела ему поджечь фабрику, — сказала Сьюзэн сухо. — Я не могу не испытывать жалости к ним обоим, несмотря на то, что натворил Нат. Они всегда были как пара павлинов в курятнике, и не думаю, что в их силах было изменить это.

— Пожалуй, — согласилась Эспер, размышляя.

Да, жалость была. Она чувствовала сильнейшую жалость к Ли и теперь, когда Нат больше не был опасен, когда Эймосу уже не угрожали последствия того момента слабости, когда он позволил себя вовлечь в столь чуждую ему орбиту...

— Да, — вздохнула Сьюзэн, следя за дочерью, — это облегчение, не так ли? Я знала, что Эймос не прав. Ты гораздо крепче, чем он думает.

— Он не совсем понимает, — сказала Эспер слабо.

— Он просто не понимает жителей Марблхеда, вот в чем дело. В его сердце ни моря, ни ветра, ни скал. Но несмотря на все это, он хороший человек.

— Да! — тихо проговорила Эспер. — Но, мама, теперь ведь будет следствие, да? Эймос даст показания и...

Сьюзэн отрицательно покачала головой:

— Ничего не будет. Шериф замнет это дело. Ты думаешь, мы позволим «иностранцам» совать свой нос в наши дела? Пойми, это дело закрыто, и на нем поставлен крест. Наказание теперь последует только от Господа.

Эспер медленно кивнула — она не сомневалась в правоте своей матери. Марблхед никогда не стал бы стирать свое грязное белье на виду у соседей. Заминались еще и не такие скандалы. Нет, определенно, опасность для Эймоса уже позади. Поняв это, она неистово возблагодарила Бога. Теперь надо только укрепить пошатнувшийся дух Эймоса, помочь ему забыть о той ужасной вещи, которая ему угрожала. Конечно, теперь им придется экономить. Потеря фабрики явилась поистине тяжелым ударом, но ведь все могло обернуться куда как хуже! У Эймоса есть другая собственность. В Денверсе, да и в Марблхеде. Он выкрутится, как всегда выкручивался из трудных положений.

«Наверное, придется отказаться от коляски, — подумала Эспер. — И Анни отпустим на время. Мы с Бриджет удержим дом сами. Я и так что-то уж очень разленилась».

А может, это несчастье — лишь сигнал к тому, что им пришло время перебираться куда-нибудь из Марблхеда. Вряд ли Эймосу удастся здесь заново отстроиться. Эспер мечтательно подумала о небольшой квартирке в Бостоне. А может, где-нибудь в Уорсестере?..

Она немного задремала и пришла в себя, только когда вошел Генри. На нем был аккуратный черный костюмчик, в котором он присутствовал на похоронах дедушки. Но... Помилуй Бог, где его волосы?!.

— О, Генри! — вскричала Эспер, с испугом глядя на короткую стрижку сына. — Что с твоими волосами?!

— Я их отрезал, — спокойно проговорил мальчик. — Бабушка заявила, что она больше не будет возиться с моими дурацкими патлами каждое утро. Я думаю, она права. Когда мы поедем домой, мама?

— Скоро, дорогой, теперь уже скоро. Вот поднимусь на ноги и поедем. — И хотя Эспер и сама уже думала о возвращении в их особняк на Плезент-стрит, лишнее упоминание о нем из уст сына неприятно кольнуло ее. — Разве тебе здесь не нравится, дорогой?

— Здесь нормально, — равнодушно ответил Генри. — Только нет банковских игр. И потом, я дома на конюшне начал строить игрушечный городок. Тим помогал мне.

— Построй его здесь. Да хоть в сарае.

— Там не хватит места.

— Почему бы тебе не отправиться в гавань? Раз уж мы здесь, не упускай возможности узнать хоть что-нибудь о море и кораблях, — продолжала настаивать Эспер. — Гулять в гавани — излюбленное занятие всех мальчишек Марблхеда.

— Я уже был там, — ответил Генри. — Даже дважды выходил в море с Беном Пичем на его рыбачьей плоскодонке. Он говорит, что я неплохо управляюсь с веслами. Но мне больше понравилось строить городок. Я же начал его, значит, должен закончить. Я люблю все дела доводить до конца, если уж берусь за них.

Эспер посмотрела на своего сына другим взглядом, в котором одновременно сквозили и уважение, и раздражение. Да, Генри растет с характером, подумала она.

Эспер опустила глаза на крепенького и темноволосого малыша, лежащего рядом с ней. Ей казалось, что этот будет гораздо энергичнее и крепче в жизни, чем его брат. Она отлично помнила Генри маленьким и могла сравнивать. Этот кричал и громче и чаще, заявляя о своем здоровом аппетите. На минутку она пожалела о том, что у нее не родилась маленькая девочка, о которой она мечтала, но Эспер тут же отбросила все сожаления. Она была рада второму сыну. Он принес с собой в этот мир какую-то особую любовь, рожденную вместе с ним в ту безумную ночь.

— Да, чуть было не забыл, — проговорил вдруг Генри, протянув матери зажатый в кулачке букетик уже поникших анютиных глазок. — Это тебе.

Бабушка дала ему совет набрать матери цветов, что он охотно сделал. После той тревожной ночи его спокойная привязанность к Эспер заметно усилилась и приобрела оттенок восхищения. Генри знал о том, что его мать совершила смелый поступок. Ему обо всем рассказал Джонсон. И вот она снова лежит в постели Впрочем, на этот раз все было понятно — рядом с ней в пеленках лежал братик.

— Спасибо тебе, милый, — проговорила Эспер. Ее очень тронула такая забота со стороны Генри. Она разложила помятые цветы на своем стеганом одеяле и пробежалась по ним пальцами.

— Они помогают думать, — сказала она тихо. — Недаром их зовут «сердечными утешителями». Я когда-то даже написала стихи, посвященные анютиным глазкам. Правда, это были не такие уж и хорошие стихи...

Она опустила глаза на рассыпанные по одеялу цветы, еще не понимая, почему их вид, в первую минуту доставивший радость и удовольствие, теперь отдавался в душе какой-то тупой болью. И тут она все вспомнила! Как-то она читала свои стихи, посвященные анютиным глазкам, Ивэну. В Касл-Роке, перед их свадьбой. Она читала свое сочинение с гордостью и волнением. Каково же было ее потрясение, когда она, закончив, подняла на Ивэна глаза и поймала выражение его лица, с которым он прослушал ее. Это выражение можно было бы выразить словосочетанием «смущенная жалостливость». Правда, оно быстро исчезло, и Ивэн пробормотал:

— Что ж, очень мило.

Но Эспер настаивала на том, чтобы он высказал свое истинное мнение, и наконец он сказал:

— В этих стишках нет ровным счетом ничего, Эспер. Бессмысленный набор вялых словечек.

«Что бы я ни делала — ему все не нравилось», — думала Эспер.

— Что ты делаешь с цветами? — проговорил Генри, неодобрительно глядя на мать. — Бабушка говорит, что нельзя раздирать букет.

Эспер вновь посмотрела на разбросанные по одеялу цветы.

— Да, верно, — машинально согласилась она. — Иди, милый, играй. Сегодня чудесный день.

— Съезжу-ка я на пароме в Нек, — сказал Генри. — Там есть ребята, с которыми, вроде, можно иметь дело.

— Дачники? — удивилась Эспер. — Ты уже встречался с ними? Каким образом?

— Когда мне хочется встретиться с человеком, я с ним встречаюсь, — загадочно ответил Генри.

— А у тебя есть деньги на паром?

— Да. Папа дает мне на расходы достаточно.

Эспер улыбнулась и протянула к сыну руки. Генри подошел, позволил себя поцеловать и даже в ответ обнял мать. Потом сразу же ушел.

«Эймос так великодушен и добр с ним», — подумала Эспер, протягивая руки к малышу, который неожиданно проснулся и раздраженным криком потребовал молока.

— Эй, эй, ну подожди же хоть минутку, — проговорила Эспер, смеясь и любуясь маленьким человечком, который отчаянно барахтался у нее на коленях. Ей очень хотелось, чтобы сейчас здесь был Эймос, чтобы они могли порадоваться этому зрелищу вместе, чтобы они вместе почувствовали себя счастливыми родителями, чтобы вместе почувствовали гордость за то, что им удалось произвести на свет такого крепкого и подвижного малыша.