Но патриотическое движение вопреки всему и всем ширилось день ото дня. Не случайно жирондисты так легко вызвали июньскую демонстрацию: возмущенный народ не собирался уклоняться от борьбы. Правительство от него отрекалось, генералы ему изменяли; что ж, он был готов взять судьбу революции и страны в свои руки. И чем более измена и настроения в верхах становились очевидными, тем внимательнее массы прислушивались к разъяснениям Робеспьера и других идеологов-демократов, тем сильнее и могущественнее разливалась по Франции неудержимая волна гнева. Слова «революционер» и «патриот» сделались синонимами: любовь к родине, воля к победе над врагом отныне сливались воедино с представлениями о революции и республике. Теперь как нельзя более своевременным был лозунг, брошенный Неподкупным и услышанный массами: «В таких критических обстоятельствах обычных средств недостаточно. Французы, спасайте сами себя!»

Отечество в опасности! Этот клич, подобно вихрю, пронесся над встревоженной страной; он звучал и на равнинах Фландрии, и на полях Шампани, и на высотах Вогезов, и в цветущих долинах солнечного Прованса. Его услышали эльзасские горняки и лионские ткачи, моряки Нанта и Марселя, рабочие Лилля, Сент-Этьенна и Крезо.

Всеобщий патриотический подъем заставил колеблющееся Собрание принять 11 июля декрет о мобилизации. Еще раньше было решено собрать федератов в Париже ко дню 14 июля. Король не рискнул отвергнуть эти законопроекты, как и отказ Ассамблеи признать увольнение Петиона. Началась всеобщая мобилизация. Все мужчины, способные носить оружие, подлежали призыву. Новые формирования регулярной армии вместе с отрядами добровольцев-федератов двинулись к восточным границам. Внешний враг должен быть отброшен и будет отброшен! А внутренний?.. Как и предсказывал недавно Робеспьер, первого нельзя было отделять от второго, их связывали неразрывные узы.

Когда-то король рассчитывал, что война позволит ему опереться на армию для разгрома народа. Произошло обратное: армия слилась с народом для разгрома монархии. Долго сдерживаемое негодование теперь обрушивалось не только на интервентов, но и на тех, кто открывал им дорогу. Революционный инстинкт масс верно указывал им на Тюильрийский дворец. Неподкупный оказался прав: необходимо было прежде всего уничтожить «внутренний Кобленц», и раз не удалось сделать это до начала войны, нужно было торопиться теперь! Отечество в опасности! И эта опасность не исчезнет, пока не будет сломлен хребет монархии!

Глава 4

На пути к республике

К середине июля складываются два очага будущего восстания. Первым из них стало собрание комиссаров столичных секций, вторым — Центральный комитет федератов.

Секции давно уже заявили о себе. С 23 июня их комиссары стали регулярно встречаться в ратуше, явочным порядком присвоив себе права нового революционного органа столицы. С начала июля требования секций приобретают все более решительный характер. В Ассамблею направляется поток петиций, призывающих не только к отставке предателей-генералов, но и к свержению короля, нарушившего конституцию и подло изменившего родине.

Одновременно в Париже образуется лагерь вооруженных федератов. К 11 июля их было зарегистрировано свыше тысячи шестисот человек, к 24 июля — уже около четырех тысяч. Согласно воле Собрания федераты должны были праздновать в Париже день взятия Бастилии, а затем их надлежало перевести в Суассон. Но вожди демократии настаивали на том, чтобы сохранить лагерь федератов в столице. 16 июля необходимость этого убедительно доказывает Робеспьер. На следующий день он пишет от имени федератов адрес Законодательному собранию. Он требует отстранения исполнительной власти, смещения военных и административных должностных лиц, обновления состава судов.

Цель поставлена. Остается ее достигнуть.

Жирондисты дрогнули, и тяжелые, томительные думы овладели ими. Опять не то, чего они желали, не то, к чему так упорно стремились! Они хотели лишь припугнуть монархию, чтобы Завладеть ею, а ее собираются уничтожать! Они призвали федератов в Париж, чтобы те защитили их от якобинцев, а федераты под руководством якобинцев готовятся брать приступом Тюильрийский дворец! Но если монархия будет низвергнута, кто же защитит буржуазию от народа? Где плотина, сдерживающая стихию потока? Где противовес, дающий возможность искусно лавировать? Нет, этого нельзя допустить! И жирондистские вожди в Ассамблее, в клубе, в печати начинают новую кампанию — кампанию за спасение королевской власти.

24 июня Верньо в ответ на призыв депутата крайней левой заняться вопросом о короле предлагает не поддаваться пустым страхам и бесцельным порывам.

День спустя Бриссо, который так недавно был одним из пионеров республиканского движения, призывает громы и молнии на «партию цареубийц, стремящуюся установить республику». «Если существуют люди, — кричит он, — желающие создать ныне республику на развалинах конституции, то их должен поразить меч правосудия точно так же, как и всех… кобленцких контрреволюционеров!» Яснее выразить свою мысль было невозможно: перед угрозой падения трона жирондисты заявляли, что слова «республиканец» и «контрреволюционер» синонимы! Это было плохо, но по крайней мере откровенно. Гораздо более мерзким было другое, о чем пока в деталях никто ничего не знал, что происходило в глубокой тайне.,

Заручившись содействием придворного живописца Бозе, ведущие лидеры жирондистов Верньо, Гюаде и Жансоне секретно передали королю письмо. Они извещали Людовика XVI о готовящемся восстании, в ходе которого он потеряет корону, а быть может, и жизнь. Единственный путь к спасению, утверждали новые советник» престола, дать отставку Лафайету, вернуть уволенных министров и согласиться на жирондистскую опеку. Так вчерашние революционеры становились на грязный путь антинародных заговоров, по которому шли до них конституционалисты и фельяны.

Двор гордо отверг их помощь, отверг, несмотря на повторное ее предложение. Король и его близкие все еще надеялись на интервентов; если они не захотели использовать услуг Лафайета, то еще менее приемлемым для них казался союз с жирондистами, которых они презирали и до переговоров с которыми не желали унизиться. Но, разумеется, сигнал был учтен. В то время как агенты Людовика XVI за рубежом торопили союзное командование, требуя издания угрожающего манифеста и одновременного наступления на всех фронтах, двор, извещенный жирондистами, принимал срочные меры. В Париж было вызвано до семи тысяч солдат привилегированных полков. В чердачном помещении Тюильрийского дворца размещали походные кровати, складывали оружие и мундиры. Отовсюду собирались дворяне, готовые сражаться и умереть за своего короля. Надеялись на некоторые батальоны национальной гвардии, создавали подразделения из авантюристов и провокаторов, которым предписывалось вносить смуту и раскол в ряды народной армии. Фельяны, со своей стороны, накапливали силы, чтобы в нужный момент оказать поддержку двору.

Атмосфера страшного напряжения установилась на. Парижем. Обе стороны готовились к решительному удару. Собрание, руководимое жирондистами, тщетно пытавшееся стать между борющимися сторонами, покатилось вправо и в своем падении опустилось до роли охвостья обреченной монархии. Чего же ждали? Каждая из сторон — своего. Монархия ожидала добрых для себя известий с фронтов и поощрительных сигналов от руководства интервентов, силы революции не хотели выступать, пока не соберутся в полном составе батальоны федератов; еще не прибыли добровольцы из Бреста, еще не было долгожданных марсельцев. Но всем было ясно: час скоро пробьет.

Это было ясно и Неподкупному, ясно до предела, до боли. Да, боль наполняет его душу в двадцатых числах июля. Он по-прежнему в авангарде движения, хотя никто его не видит в эти дни на улице; он не участвует в подготовке народных отрядов, не агитирует, подобно Дантону, в секциях. Большую часть времени, свободного от заседаний в клубе, он проводит сейчас в своей каморке, за письменным столом; он думает, взвешивает, пишет… Вот и сегодня, едва лишь закончились прения, Максимилиан спешит покинуть библиотеку Якобинского монастыря. Лицо его сосредоточенно. Он идет быстрым шагом.