«Твое письмо, милый Робеспьер, написано с достоинством и важностью сенатора, оскорбляющими чувства школьной дружбы. Ты по праву гордишься званием депутата Национального собрания. Эта благородная гордость мне нравится, и мне жаль, что не все, как ты, чувствуют свое достоинство. Но все же ты должен был приветствовать своего старого товарища хотя бы легким кивком головы. Я тебя не меньше люблю за то, что ты остаешься верен своим принципам, хотя и не столь верен остался ты дружбе…»
Читая это письмо, Максимилиан почувствовал, как краснеют его щеки. Да, Камилл давал ему хороший урок. Он не забыл старой дружбы. Надо показать, что депутат Национального собрания не более горд и заносчив, чем воспитанник коллежа Луи-ле-Гран.
И Максимилиан стал искать встречи с молодым журналистом. Встреча состоялась. Улыбающийся Камилл протянул руку депутату. Робеспьер сердечно обнял в расцеловал друга своей юности.
После этого они стали встречаться так часто, как позволяло время. Максимилиан убеждался, что Камилл все такой же, каким был двенадцать лет назад. Он так же легко смотрел на жизнь и был по-прежнему беспечен. Он рассказал товарищу о своем увлечении Мирабо. Теперь это уже прошло. Теперь он был очарован Барнавом. Но, кроме всего, или, вернее, больше всего, он увлекался сейчас одной юной особой, прелестнее которой не было на свете и из-за которой он был готов забыть все остальное. Обольстительницу звали Люсиль Дюплесси. Она принадлежала к хорошей семье, и Камилл уже сделал ей предложение, но…
Тут Камилл чуть не заплакал от горя. Родители невесты требовали церковного брака. А кто разрешит ему, атеисту и богохульнику, издевавшемуся над святыми и обливавшему помоями священников, кто разрешит ему церковный брак? Влюбленный безбожник пошел было во все тяжкие. Он явился к кюре церкви Сульпиция и с сокрушенным видом стал просить благословения. Кюре усомнился в том, что перед ним добрый католик, и в благословении отказал.
Максимилиан, сочувствуя бедному страдальцу, едва удерживался от смеха. Слишком уж комичной была ситуация! Как-то выпутается легкомысленный Камилл из этой беды? Впрочем, познакомившись с Люсилью, Робеспьер не мог не одобрить выбор своего друга.
Бракосочетание все же состоялось. Все устроил старый аббат Берардье, бывший директор коллежа Луи-ле-Гран. Берардье взял шефство над своим прежним воспитанником, тот поклялся в будущем воздержаться от безбожия и… исповедался в грехах.
29 декабря 1790 года в церкви Сульпиция при большом стечении народа произошел торжественный обряд. Среди свидетелей церковного брака Демулена были Бриссо, Робеспьер и товарищ Максимилиана по Ассамблее депутат Жером Петион. Максимилиан чувствовал себя плохо и был страшно зол на своего друга, впутавшего его в эту историю. Никогда не страдая ханжеством, Максимилиан вместе с тем никогда не хвалился своим атеизмом. Ему были глубоко противны разыгрывающаяся комедия и показное смирение Камилла. В особенности вознегодовал он, когда жених, якобы потрясенный трогательной проповедью Берардье, стал выдавливать из себя слезы.
— Не плачь, лицемер, — сердито прошипел он на ухо размякшему Демулену.
Вскоре после свадьбы счастливый супруг возобновил свои выпады против духовенства, но теперь они стали много яростнее, чем прежде.
Женитьба Камилла немного встряхнула Максимилиана и отвлекла от повседневных дел. Дела эти между тем осложнялись, приобретая характер, явно угрожающий завоеваниям демократии.
Борьба в Учредительном собрании достигала своей кульминации. Революционные действия народа 5–6 октября 1789 года не могли не повлиять на настроения буржуазной Ассамблеи и на ее состав. Прежде всего потеряла былое значение крайняя правая Собрания. Многие ее члены перестали посещать заседания, а лидеры пустились в «бега». Значительно подались вправо конституционалисты. Главным их лидером стал Мирабо, вступивший в тайные связи с двором. Получая крупные деньги из королевской казны и добившись той пышной роскоши, о которой всегда мечтал, Мирабо рассчитывал на возможность удержания Франции в рамках либерального конституционно-монархического режима: себе лично он стремился обеспечить главную роль в новом государстве крупных собственников.
Большая часть левой Учредительного собрания во главе с Барнавом, Шарлем Ламетом и Дюпором постепенно скатывалась на все более умеренные позиции. Левые часто и много шумели на заседаниях, щеголяя демократическими фразами; Барнав неоднократно схватывался в жарких стычках с Мирабо, вызывая аплодисменты толпы; однако во всех важных вопросах они объединялись с конституционалистами, создавая этим устойчивое большинство, проводившее политику «сдерживанья».
Положение немногих смельчаков, которые отваживались защищать права народа, стало критическим. Им приходилось вести борьбу не на жизнь, а на смерть, не видя впереди сколь-либо ощутимых перспектив.
Но они не собирались сдаваться. Робеспьер, который шел в их авангарде, призывал к стойкости и принципиальности. Теперь он чувствовал, что его слышит и одобряет революционный Париж, Париж, который становился родным и близким…
И в противовес многим другим он уже хорошо видел будущее.
— Напрасно вы рассчитываете при помощи мелких шарлатанских уловок руководить ходом революции, — холодно предрекал он торжествовавшему большинству. — Вы, как мелкие букашки, будете увлечены ее неудержимым потоком; ваши успехи будут столь же мимолетны, как ложь, а ваш позор будет вечным, как истина!..
Глава 7
Неподкупный
— А сейчас слово предоставляется депутату Роберту Пьеру, — объявил с улыбкой секретарь Ассамблеи.
— Это не мое имя, — громко говорит худощавый человек в оливковом фраке, пробиваясь под дружный хохот к трибуне.
— Не ваше? Простите, здесь неразборчиво написано… Выступать будет господин Робетспер!
Хохот, сопровождаемый свистками, усиливается.
— Мое имя Робеспьер, — еще раз невозмутимо поправляет депутат в оливковом фраке и решительно взбирается на трибуну.
…Сколько злобы, ненависти, брани и ядовитых насмешек пришлось ему вытерпеть за эти полтора-два года! Иногда его не допускали к трибуне, иногда устраивали обструкции. Каждый раз, когда наступала его очередь говорить, он, хотя и хорошо знал свою речь, испытывал страх. Но мужество побеждало слабость. О его страхе никто не догадывался. На трибуне он был неизменно спокоен.
И он говорил, говорил, говорил, разбивая своим словом те ледяные стены, которые воздвигали вокруг него, сокрушая тех размалеванных идолов, которые стояли на его пути.
Слово было его силой, его могуществом, его славой. Слово принесло ему имя, созданное народом и неразрывно слившееся с ним в веках: он стал Неподкупным.
Главные законодательные акты Ассамблеи пришлись на время между октябрем 1789 года и июнем 1791 года.
Прежде всего было необходимо закрепить успехи, вырванные у абсолютизма в результате предшествующей борьбы. Отменив старое деление на сословия, буржуазные законодатели упразднили институт наследственного дворянства; прежним дворянам запрещалось пользоваться родовыми титулами и гербами. Были устранены ограничения, мешавшие свободному развитию промышленности и торговли, уничтожены старые феодально-абсолютистские учреждения, в первую очередь парламенты, проведено новое административное деление страны. Конфискованные церковные земли объявили национальными имуществами и пустили в продажу. Церковные должности становились выборными, а священнослужителей обязали давать присягу конституции.
Все эти акты, изданные в развитие соответствующих положений Декларации прав, должны были обеспечить формальное равенство граждан перед законом.
Однако почти одновременно, в явном противоречии с той же Декларацией, были проведены декреты, нарушавшие даже это формальное равенство.
23 октября в зал заседаний ввели бедного крестьянина, старика в возрасте 121 года. Потомственный крепостной, он хорошо помнил век короля-солнца Людовика XIV, время регентства, правление «многолюбимого» Людовика XV. Все эти долгие годы, при всех блестящих правителях он неизменно стонал под ярмом крепостной неволи. Теперь, в глубокой старости, этот седобородый труженик приехал в Париж из далекой провинции, чтобы возблагодарить народ и законодателей за отвоеванную свободу. Собрание единодушно аплодировало старейшему сыну французского народа. Он шел нетвердым шагом, поддерживаемый внуками. Его усадили в кресло против председательского бюро и оказали честь, как королю: заставили надеть шляпу, в то время как депутаты с непокрытыми головами стоя приветствовали его. Старик молчал, только крупные слезы катились по его увядшим щекам. «Будьте счастливы, — сказал ему председатель, — глядя на отечество, ставшее свободным!»
