Эти резкие, бессвязные восклицания, его расстроенное лицо, срывающийся голос объяснили мне кое-что из его разговора с Жюно».
Не заставляет ли этот эпизод вспомнить сцену из «Отелло» Шекспира? «Яго, гляди, я дую на свою ладонь, и след любви с себя как пух сдуваю. Развеяна. Готово. Нет ее. О ненависть и месть, со мною будьте и грудь раздуйте мне шипеньем змей»[30]. Лицо Бонапарта искажается, голос прерывист: «О! Бойся ревности! Это дракон с зелеными глазами. Он ненавидит тех, кого пожирает. Тот обманутый муж живет под защитой неба, кто уверен в своей судьбе и не любит свою вероломную жену, но это не дано тому, кто любит страстно, сомневается, подозревает и обожает!»
Буррьенн пытается успокоить генерала. Он говорит ему, что поведение Жюно недостойно, что неблагородно так легко обвинять женщину, которой нет здесь, чтобы защитить себя. Он добавляет: «Никакое это не доказательство привязанности, если Жюно добавил вам неприятностей к уже достаточно серьезному беспокойству, которое вам доставляет положение войск в начале такого рискованного предприятия». Но Бонапарт никак не успокаивается. Буррьенн говорит ему о славе. «Что мне моя слава! — отвечает он. — Не знаю, что бы я отдал, лишь бы оказалось неправдой то, что сказал мне Жюно, так я люблю эту женщину! А если Жозефина виновна, развод разлучит меня с ней навсегда… Не хочу быть посмешищем для всех бездельников Парижа. Я напишу брату Жозефу, он позаботится объявить о разводе».
Его ревность в то время была такой сильной, что он говорил о ней со своим пасынком, сыном Жозефины, Эженом де Богарне, который рассказывал в мемуарах: «Главнокомандующий начал испытывать приступы сильной тоски либо из-за проявления недовольства части армии, особенно некоторых генералов, либо из-за неприятных известий, которые он получал из Франции. Прилагались все усилия омрачить и поколебать его семейное счастье. Несмотря на мою молодость, он проникся ко мне доверием и признавался мне в своих страданиях. Обычно по вечерам, меряя широкими шагами палатку, он высказывал мне свои жалобы и откровенничал со мной. Я был единственным, кому он мог свободно излить душу. Я стремился облегчить его страдания, я старательно утешал его по мере сил и насколько позволял мне мой возраст и мое уважение к нему».
Положение семнадцатилетнего юноши, вынужденного выслушивать подобные откровения, было, по меньшей мере, щекотливым. Он проявил в этой ситуации раннюю зрелость и достаточно такта, за которые Бонапарт сумел быть ему признательным. «Доброе согласие, царившее между мной и отчимом, чуть было не разрушилось одним происшествием, о котором я расскажу. Генерал Бонапарт отличал жену одного офицера и иногда прогуливался с ней в коляске. Эта женщина имела некоторую внешнюю привлекательность и ум. Тогда не преминули заговорить, что это его любовница, так что мое положение и как адъютанта и как сына жены главнокомандующего стало довольно мучительным. Вынужденный в силу своих служебных обязанностей сопровождать генерала, который никогда не выезжал без сопровождения адъютанта, я не раз оказывался в эскорте этой коляски. Не имея возможности выносить унижение, которое я испытывал, я вынужден был обратиться к Бертье с просьбой о моем переводе в полк. Следствием этого демарша стала довольно резкая сцена между мной и моим отчимом. Но с этого момента он прекратил свои прогулки в коляске с той дамой. Я продолжал оставаться возле него, и его отношение ко мне не ухудшилось».
Вместе с Бонапартом в Египет прибыло восемь его адъютантов. Четверо из них погибли: Жюльен, Сулковски, Курасье и Жильбер, двое были там ранено: Дюрок и Эжен де Богарне. Лишь Мерлин и Лавалетт вернулись из Египта живыми и невредимыми. Как только речь заходила об опасном задании, о том, чтобы отправиться в пустыню на поиски арабов или мамлюков, Эжен всегда вызывался первым. Однажды, когда, как обычно, он с рвением выступил вперед, Бонапарт остановил его со словами: «Молодой человек, запомните, в нашей профессии никогда не нужно спешить навстречу опасности, достаточно хорошо исполнять свой долг, выполнять свои обязанности и к вам придет божье благословение!»
В другой раз во время осады Сен-Жан-д’Акра главнокомандующий послал на самый опасный пост адъютанта с приказом. Офицер был убит. Бонапарт отправил второго, которого тоже убили. Пошел третий, и его постигла та же участь. Однако нужно было, чтобы приказ дошел, а под рукой у Бонапарта оставалось только два адъютанта Эжен де Богарне и Лавалетт. Он подал последнему знак приблизиться и совсем тихо, чтобы не услышал Эжен, сказал ему: «Лавалетт, отнесите этот приказ. Я не хочу посылать этого ребенка. Он так молод, не хочу обречь его на смерть. Его мать доверила его мне. Вы знаете, что такое жизнь… Идите!».
В другой раз в той же осаде Сен-Жан-д’Акра осколок снаряда попал в голову Эжена де Богарне. Юноша упал и был погребен осколками стены, разрушенной снарядом. Бонапарт решил, что он умер и не сдержал скорбного возгласа отчаяния. Но Эжен был только ранен и на девятнадцатый день после ранения попросил разрешения вернуться к своей службе. Он спешил участвовать в других штурмах, которые провалились как и первые, несмотря на упорство Бонапарта. «Эта убогая крепостишка стоила мне времени и людей, но все слишком затянулось, я должен пойти на последний штурм. Если он удастся, сокровища и оружие Джеззара, чью жестокость и кровожадность проклинает Сирия, позволят мне вооружить триста тысяч человек. Дамаск зовет меня, друзы ждут меня; я увеличу свою армию, объявлю об упразднении тирании паши, и во главе этих полчищ я прибуду в Константинополь. Таким образом я опрокину Турецкую империю и создам новую великую империю. В результате всего этого я войду в историю и, может быть, тогда я вернусь в Париж через Вену, уничтожив Австрийский императорский дом».
Все это было лишь мечтой. Безрезультатно неистовое упорство Бонапарта. Тщетно отдает он приказ на последнее усилие, стоя на редуте со скрещенными руками и неподвижным взглядом, служа мишенью всем снарядам. Лишенная артиллерии, его армия вынуждена снять осаду и вернуться в Египет. Прощай, завоевание Малой Азии, вступление в Константинополь, взятие с тыла Европы, триумфальное возвращение во Францию по берегам Дуная и через Германию! Бонапарту не суждено стать императором Востока, и, досадуя на английского коммодора[31], защищавшего Сен-Жан-д’Акр, он воскликнул: «Этот Сидни Смит вынудил меня упустить фортуну».
Но с какой ловкостью ему удается скрыть свою неудачу и представить сирийскую кампанию в великолепном свете! Как искусно составлено его заявление от 17 мая 1799 года: «Солдаты, пересекая пустыню, отделяющую Азию от Африки, вы двигались быстрее, чем арабская армия, шедшая, чтобы завоевать Египет. Вы истребили ее, вы захватили ее генерала, ее снаряжение, бурдюки, верблюдов. Вы овладели всеми охраняющими колодцы крепостями в пустыне. На равнинах Мон-Табор вы разогнали тьму народа, прибывшего со всех концов Азии в надежде разграбить Египет… Еще несколько дней — и вы бы захватили пашу в его дворце. Но в этом сезоне взятие дворца не стоит потери нескольких дней. Те храбрые солдаты, которых я должен был бы потерять там, необходимы сегодня для более серьезных операций».
Несмотря на большие лишения и жару, поднимавшуюся до 33 градусов по Реомюру, армии потребовалось лишь двадцать дней, из них семнадцать дней марша, чтобы преодолеть сто девятнадцать лье, отделявшие Сен-Жан-д’Акр от Каира. Как античный триумфатор возвращается Бонапарт в этот город. Разве не похож его кортеж на кортеж фараона-победителя! С какой восточной пышностью вступает он в город! Какие фанфары! Какие приветствия! Шествие открывают захваченные пленные. Солдаты несут взятые у турок знамена. Французский гарнизон Каира и жители города уже в пригороде Кубле встречают этого человека, которого арабы называют султан Кабир, султан огня. Шейх Эль Бекри, боготворимый потомок пророка, преподносит ему великолепного скакуна с вышитым золотом и жемчугами седлом, с молодым рабом, держащим его за уздечку. Этот раб Рустан — мамлюк будущего императора. Преподносятся и другие подарки: белые и черные рабы, великолепное оружие, богатые ковры, знаменитые своим быстрым бегом одногорбые верблюды, курильницы, наполненные фимиамом и благовониями. Предшествуемый муфтиями и улемами[32] мечети Гама-Эль-Азар, покоритель Мон-Табора, величественный как Зороастр, входит в Каир через ворота Побед, Баб-Эль Наср.
