Меркулов отошел, вежливо улыбаясь. Митирев так и остался стоять на прежнем месте, не найдя слов для остроумного ответа. Лишь спустя минуту он улыбнулся и негромко сказал, прощаясь:

— Удачи тебе, Константин Дмитрич!

С Баби Спир мы встретились у метро «Беляево», я ее сразу узнал. Она выглядела настоящей иностранкой — в застиранной голубой майке и черных джинсовых шортах, с копной распущенных темных волос и цветастым рюкзачком за плечами. Обута она была в какие-то невыразимо огромные ботинки на шнуровке, вдвойне странные на ее тонких стройных ножках, да еще по такой жаре.

А было действительно жарко. К трем часам асфальт раскалился чуть ли не до температуры плавления. От непрерывно палящего солнца у старушек, торгующих зеленью около метро, вся их петрушка и укропчик увяли, несмотря на постоянные водные процедуры — старушки периодически обрызгивали свой товар теплой водичкой из самодельных брызгалок. Такими брызгалками мы в детстве пользовались в качестве оружия. Это было крайне простое изобретение — в крышечке от шампуня протыкалась дырка, и получалось прекрасное средство для борьбы с внутренними и внешними врагами.

Баби предложила прогуляться в лес, который расположен около общежитий Университета имени Патриса Лумумбы. Как раз в этот момент подошел автобус, который через пять минут высадил нас прямо в центре корпусов общежитий.

Я рассказал Баби забавную историю, как один африканский принц учился в этом университете. А чтобы ему было не трудно учиться и чтобы не отказываться от своих королевских привычек, с ним вместе был прислан на учебу слуга. Так они и учились на одном курсе. Причем слуга, по слухам, в учебе успевал лучше.

— Да, я заметила, что у вас в России расизм гораздо больше развит, чем даже у нас, в Америке. Я имею в виду — на бытовом уровне, — как бы совсем не к месту заявила мне Баби.

Я, кажется, не давал никакого повода для подобных умозаключений. Ведь не стал же я ей рассказывать, причем вполне умышленно, как во времена первого заселения этих самых общежитий, окрестные хулиганы, сбиваясь в стаи, ходили через лес бить африканцев. И называлось это у них операцией «Гуталин».

Не стал я рассказывать и о недавнем инциденте, о котором она, наверное, и без меня слышала, — тогда во время потасовки между жителями общежитий и милиции погиб один из чернокожих студентов. Возможно, эти проблемы были близки ей еще и потому, что Институт русского языка, где она проходила стажировку, находился в непосредственной близости от студенческого городка университета.

А может, они все там в Америке помешаны на проблемах расизма, феминизма и гомосексуализма.

Я ведь даже читал где-то, как в каком-то штате из школьных библиотек изъяли «Гекльберри Финна» и «Хижину дяди Тома» — книги, которые все мы читали в детстве. Оказалось, что этого добилось движение негров, потому, видите ли, что в этих книгах не очень уважительно написаны образы бедных негров. Об этом я, правда, Баби тоже не сказал.

А тамошние феминистки и вовсе до того запугали местных мужчин, что те скоро будут бояться пригласить женщину в кино, из-за того, что это простое и обычное действие будет сочтено «сексуальным домогательством». Вот и их президент постоянно подвергается подобным нападкам. Что же касается сексуальных меньшинств, то иногда у меня создается впечатление, что это уже давно не меньшинство, а чуть ли не большинство населения.

Очевидно, вершин демократии Америка достигнет лишь тогда, когда президентом станет чернокожая женщина-лесбиянка, желательно одноногая, чтобы не ущемить, не приведи Господь, и права инвалидов.

Конечно, я понимаю, насколько превратны наши представления об Америке, но ведь и они о нас думают зачастую как о никогда не улыбающихся, загадочных людях в меховых шапках, лениво фланирующих на фоне снегов, лесов и медведей.

Правда, Баби была славистка, а значит — не совсем американка. Мне приходилось несколько раз в компаниях сталкиваться со славистами. Это совершенно особый род иностранцев. Они и вправду любят нашу страну, знают литературу, культуру, понимают многое едва ли не лучше нас, потому как могут смотреть взглядом заинтересованно-доброжелательным, но все же со стороны. Такой возможности мы сами лишены.

Баби, насколько я мог судить, относилась как раз к этой категории славистов. Она мне сразу понравилась. Бывает так, встретишь человека — и тебе легко и приятно с ним общаться и говорить, будто знаком с ним едва ли не много лет.

— У нас с сестрой особое отношение к деду, — сказала Баби.

Мы наконец выбрали удобную лавочку со спинкой, среди деревьев и чуть в стороне от тропинки. И Баби рассказала мне о Самюэле Спире, его семье и фонде.

Сестры-близнецы Баби и Нэнси Спир остались сиротами в четыре года. Их родители, Роджер Спир и его жена Кэролайн, погибли в авиационной катастрофе при перелете из Майами в Сан-Франциско. Девочек взял к себе Самюэль Спир, отец Роджера. В те времена он занимался частной адвокатской практикой в Далласе в Техасе.

Смерть единственного сына и невестки была для Спира страшным горем, тем более что уже тогда у него сильно осложнились отношения с женой Роуз, которая больше интересовалась собой, своим здоровьем и нарядами, чем мужем и собственными детьми — у них с Самюэлем было еще две дочери. К тому времени дочери, впрочем, жили уже вполне самостоятельной жизнью. И любили больше, несмотря ни на что, мать.

В отличие от дочерей, внучки как-то сразу прилепились к деду. Он отвечал им взаимностью и прямо-таки таял при одном их виде. Когда же они забирались к нему на колени, то он не мог отказать им практически ни в чем. Дети прекрасно чувствовали эту его слабость, но, надо отдать им должное, пользовались ею не столь часто.

В том же 1976 году произошел и резкий взлет карьеры Самюэля Спира. К тому времени он нажил уже вполне достаточное состояние, чтобы позволить себе поиграть в политику. Тем более что и повод представился. Еще два года назад, когда Джералд Форд стал президентом США, он предложил Спиру должность посла в Италии.

С Фордом они были знакомы со времен учебы в Йельском университете. Форд заканчивал университет, а Спир только начинал учебу, но они вместе играли в одной бейсбольной команде, и оба были большими поклонниками гольфа. Как ни странно, такие спортивные интересы сближают людей на долгие годы. Тем, кому человек привык доверять на спортивной площадке, он зачастую доверяет и во всем остальном.

А позже у адвокатской конторы Самюэля Спира были общие финансовые дела с юридической фирмой Форда «Бьюкен энд Форд».

Второму их сближению способствовали не только бывшие совместные успехи на спортивном поприще, но и Норман Кларк, закончивший после войны тот же юридический факультет Йельского университета. Он к этому времени уже практически постоянно занимал полуофициальную должность военного советника президента. Президенты менялись, Кларк оставался.

Именно Самюэль Спир в свое время вел дела «Кларк компани», и во многом благодаря его профессионализму и юридическому таланту Кларк смог вернуть себе контроль над своей компанией.