К (внешне безразлично): До чего сейчас любят Господа Бога по любому поводу склонять…

В: Но не вы ли сказали «Богу — Богово, а кесарю — кесарево» и при этом от роли кесаря отказались… Значит, себе оставили Богово.

К: Ну, это просто к слову пришлось, вы же прекрасно понимаете…

В: Вы уходите от ответа. Как же насчет принципов? Насчет деления мира на грешников и праведников?

К (усмехаясь): От ответа я навряд ли уйду… А насчет принципов вы правы, наверное…

В: Но вы не жалеете ни об одном своем выстреле?

К: Нет.

В: А вы не боитесь однажды все-таки сделать ошибку?

К: Да уж постараюсь не сделать…

В: Но если вдруг?

(Киллер не отвечает. Микрофон ловит мурлыканье Мурашки, обосновавшейся у него на коленях.)

В: Поправьте меня, но мне кажется, что вы и собственной жизнью… не особенно дорожите…

К: Интересный вопрос…

В: Скажите, у вас есть семья? Личная жизнь?

К: Нет.

В: Вы состоятельный человек?

К: Не жалуюсь.

В (заговорщицки, с лукавой подначкой): Рискованная профессия, зато красивая жизнь…

(Киллер молчит, гладит кошку.)

В: Внешне вас в шикарной жизни не заподозришь, но я понимаю, профессия такая, не до саморекламы. Однако все же напрашивается очередной нескромный вопрос… Заработки у вас неординарные, так ведь и траты, наверное, тоже…

(Смоктуновский переправляет в окошечко кассы гигантскую по тем временам сумму. «Вы в самом деле хотите перевести все эти деньги детскому дому?..» — изумленно спрашивает кассирша…)

К (медленно): Знаете поговорку — счастье не в деньгах, а в их количестве? Если мне надо что-нибудь сделать, я это просто делаю, а не раздумываю, сколько стоит.

В: Например?..

(Киллер отрицательно качает головой.)

В: Что ж, проехали. Ничего, скоро кончаем… Вы помните, в начале девяностых годов печатали разные интервью с наемными убийцами?

К: Как же, помню… Очень было смешно…

В: Вот именно. Как мне говорили, сама специфика вашей… деятельности подразумевает осторожность в контактах. Тем более со средствами массовой информации. Те интервью, насколько я теперь понимаю, были в основном блефом. Вот и меня наверняка станут спрашивать: а ты уверена, что «твой» киллер был настоящий?

К (смеется): Ну, тут уж должно быть как у Берии: все на доверии…

В: Знаете, вы мне напомнили забавный такой эпизод. Была у меня когда-то, еще в школе, учительница французского, совсем старушка. Она мне рассказывала, как ей довелось однажды, чуть не до революции, водить по Москве заезжего парижанина. Сели они в кафе, стали заказывать. Меню на русском, она ему переводит. Дошли до десерта, она спрашивает, по-французски, конечно: «Вы безе любите?» Сказала и вспомнила, что «безе» по-французски и пирожное, и поцелуй. Он ее ошибку понял, но, как истинный француз, галантно ответил: «Могу продемонстрировать…» Хорошо, что это происходило не в наши дни… Что ж, спасибо вам за интервью…

(Киллер разводит руками: всегда, мол, пожалуйста. Стоп-кадр. На его фоне проходит список убийств в Питере и Москве, совершенных в самое последнее время и квалифицированных как заказные. Почти при каждом в скобках пометочка: НЕРАСКРЫТО…)

Вика шла на свидание… Да, именно так. С некоторых пор слово «свидание» перестало быть для нее пустым звуком, чем-то таким, что случается только с другими людьми, а с ней самой — никогда.

В общем, Вика шла на свидание, и настроение у нее было праздничное. Ей казалось, будто со времени «мужской попойки» Вадим как-то иначе стал относиться к ней. И что, спрашивается, такого произошло? Всего делов — посидели с его друзьями за столом, песни послушали. Потанцевали. С хорошими ребятами ее познакомил… Что, собственно, изменилось?

— Московское время — шестнадцать часов, — сказало радио, работавшее в одной из палаток.

Вадим задерживался, и это было не очень понятно. До сих пор он не опаздывал никогда. Вика тоже. Девушек, которым было вроде бы «по штату положено» опаздывать на свидания, она про себя презирала. Кое-кто из подруг за это считал ее инфантильной.

Когда прошло еще пятнадцать минут, Вика забеспокоилась. Со времени их знакомства у Вадима, кажется, больше не повторялось приступов вроде того, что уложил его тогда в магазине. Она спрашивала его о здоровье, но он только отшучивался. Но что если?.. Вдруг его по дороге?..

Вика не стала звонить из автомата, а сразу решительно зашагала в сторону Амурской. Лишь мимолетно подумала, что подруги, посмеивавшиеся над ее жизненными принципами, на ее месте, наверное, отправились бы домой и заняли глухую оборону, отключив телефон.

У подъезда, где жил Дроздов, стоял металлически-серый БМВ. Вика узнала его: это был автомобиль Антона Меньшова. Вид машины ее почему-то встревожил. Такого, чтобы Вадим уселся с заглянувшим приятелем и начисто позабыл о назначенной встрече, случиться не могло. Оставалось предположить худшее…

Дверь ей открыл Антон, и она по его лицу мгновенно поняла: стряслось нечто скверное, совсем скверное. Фенечка пришибленно жалась у него под ногами, в квартире пахло больницей.

— Что?.. — даже не поздоровавшись, выдохнула Вика. И без спросу бросилась мимо Антона в комнату.

Вадим лежал на диване, прикрыв локтем глаза и откинув в сторону правую руку, перетянутую жгутом. Рядом на табуретке сидел Ассаргадон. Вика увидела, как блестящее жало шприца прокололо вспухшую вену. Ассаргадон распустил жгут, осторожно повел поршень и стал медленно выдавливать из шприца в вену нечто коричневое, маслянистое. Дроздов пошевелил пальцами, потом убрал локоть с лица.

— Вика?.. — спросил он неуверенно.

Тут она сразу все поняла. И почему-то вдруг успокоилась. С ней так бывало всегда, когда кончалась неизвестность и доходило до дела.

— Конечно, я, — сказала она.

Провела рукой по его взъерошенным волосам, наклонилась и поцеловала в лоб, потом в щеку. Она ни разу прежде не целовала его. Свободная рука Вадима неловко обхватила ее. Он сказал:

— Вика… Вот видишь, как…

— Лежи смирно, командир! — прикрикнул Ассаргадон. — Ну-ка, посмотри на меня!

Вика увидела, как он поводил перед глазами Вадима длинными смуглыми пальцами, потом, не дождавшись реакции, закусил губы, повернулся к Меньшову и обреченно покачал головой.

У залитого солнцем окна стояла чертежная доска, которую Дроздов использовал вместо мольберта. Рядом на секретере лежали вынутые для опробования краски и кисти из подаренного набора.

Скверные новости распространяются быстро, и вечером у Дроздова опять собрался народ. Ребята отлично понимали, что толку от них никакого, кроме моральной поддержки, и старались вести себя так, словно ничего особенного не произошло. Сходили в магазин, притащили пельменей, наварили на всех.

Поздно вечером, когда Вику уже выпроводили домой, явился Алексей Снегирев.

— Вот… отмочил я фокус, — сказал ему Вадим. Он сидел, нахохлившись, в кресле возле окна.

— Да уж, ловко устроился, хрен твою, — фыркнул в ответ состоящий в федеральном розыске наемный убийца. — Теперь Турецкий с допросом припрется, а ты как стеклышко: ничего не знаю, не видел…

На кухне Меньшов держал с Ассаргадоном военный совет. Алексей остановился в дверях, по привычке подпер плечом косяк и стал молча слушать.

— …Теперь только у ван дер Мерва, иначе кранты, — скорбно покачивая головой, тихо говорил молодой врач. — Причем хорошо бы на спецсамолете…

Произнеся это, он добавил звучную фразу на языке, которого не понимали ни Алексей, ни Меньшов. Ясно было только, что Ассаргадон выругался — зло, цветисто и длинно. Он был айсором.

Что же касается упомянутого Ассаргадоном доктора ван дер Мерва, то это был очень знаменитый хирург по сосудам, живший в Южной Африке. Юджин ван дер Мерв делал уникальные операции, но стоили они фантастически дорого. Древнеассирийский же мат относился к тому обстоятельству, что еще месяц назад Вадима Дроздова полностью привело бы в порядок достаточно простое вмешательство силами московского госпиталя. Того самого, в котором для полковника хронически не было места.