Романова позвонила в горпрокуратуру, поговорила с дежурным прокурором, который никакими сведениями о местонахождении своего коллеги не располагал. Потом набрала номер дежурного московского главка внутренних дел — дала задание проверить все московские тюрьмы вплоть до гебешной Лефортовской, все КПЗ, то есть изоляторы временного содержания. Через полчаса дежурный перезвонил: никаких сведений о Турецком в этих богоугодных заведениях не имелось. Не было о нем сведений ни в московских больницах, ни в моргах.

— Александра Ивановна, а что, если Сашок с девочками загулял, а мы панику подняли?

— Шел бы ты домой, Вячеслав. Прими перцовки с аспирином и в постель. А мы с Василием еще разок попытаем счастья.

— Перцовку свою я уже вчера всю выпил. А аспирина у меня с собой навалом.

Грязнов кинул в рот две таблетки, морщась, запил их тепловатой водой из графина.

— Шур, у меня тут еще один детективный роман вышел из печати, пока Монахов мотался по Пятницкой. На этот раз его герой — гражданин Гай, по-нашему — Лёнчик.

— Только не говори мне, что и его убили, Вячеслав!

— Да как тебе сказать... Он сегодня утром съехал со своей квартиры в одном известном направлении — эмигрировал в Соединенные Штаты Америки. А для нас это все равно что умер. Для него самого, конечно, имеется небольшая разница.

Романова посмотрела на совершенно серьезное лицо Грязнова.

— Та-ак... У них там в Америке мало своих мафиозников, получат подкрепление. Я слышала, что русская мафия такие кренделя выкомаривает, что итальянскую просто завидки берут. Уже есть несколько дел с миллиардным убытком. Для американцев, конечно. И водит этими комбинациями без сомнения чья-то профессиональная рука. Так что сделку с тобой комитетчики заключили что надо. Наверняка знали, что он готовился отчалить. Небось, сами его в дорогу снарядили. Совместный план сто раз обмозговали. Как я понимаю, вся эта компания набирает валюту любыми путями, каждому хочется иметь свой кусок от Рио-де-Жанейро. Да фиг с ним, с Гаем, Славка! Давай лучше Сашку Турецкого искать, он-то как раз выбыл в неизвестном направлении. Надо Ирине позвонить, возьму грех на душу, скажу, что Александр выехал по заданию.

30

Он проснулся от подозрительного шороха в дальнем углу камеры. «Крысы!» — испуганно подумал он. Он даже не представлял, что так боится крыс, да собственно говоря, ему еще не приходилось с ними встречаться, разве только сигали они по помойке во дворе их старого дома в Сокольниках. А вдруг крыса сейчас прыгнет к нему на нары?! Несмотря на сырой холод камеры, ему стало жарко — от страха. Сунул руку под плоскую жесткую подушку — Керим оставил ему спички. Чиркнул и стал всматриваться в угол при тусклом и недолговечном свете, но не увидел ничего, кроме неровных теней от нар на квадратных плитах каменного пола. «Шорох не прекращался и как будто даже усилился. Ему было очень страшно опустить ноги с постели, он шикал на крыс, кидал в них зажженными спичками, но они не реагировали ни на звуки, ни на огонь. Неожиданно шорохи разом стихли, и через несколько минут, так же неслышно, как и раньше, в камеру вошел Керим с карманным фонариком в руке.

— Такой молодец, Турецкий, сам проснулся.

— Керим, там крысы... в углу.

— Нет никакой крыс, был один, совсем дохлый, я его в помойка бросал. Вставай, бежать будем.

— Куда бежать?

— Домой бежать, конечно. Ты бежишь, мои товарищи бежат, Керим помогает. Так что не мог звонить твоему Меркулову. Вставай, одевай ботинки, камень будем вынимать.

— Какие товарищи, Керим? Из Бутырки не убежишь, сам говорил.

— Ты не убежишь, один не убежишь, с моими товарищами убежишь. Клятву даешь — никому никогда не признаёшься. Говори — сам бежал, сам дырка нашел. Не даешь клятву — не побежишь, будешь здесь совсем мертвый. Мои товарищи не преступники, свободу татарам хотят давать. Дело стряпал плохой люди, такой же точно, как тебе стряпал. Вставай, будешь лампочку светить.

Керим направился в угол камеры, откуда Турецкому раньше слышалась крысиная возня, отодвинул нары и стал невесть откуда взявшейся стамеской выламывать из пола каменную плиту. Турецкий торопливо натянул кеды, с опаской подошел к Кериму — ему все еще мерещились крысы. Он увидел, что пол выломан был заранее, Керим стамеской очищал от еще не совсем засохшего цемента края плиты. Видно было, что операция готовилась не один день, и Турецкий, оказавшийся в заброшенной камере, в которой не положено было никому находиться, чуть не стал помехой в рискованном предприятии. И Кериму ничего не оставалось делать, как его в это предприятие вовлечь. Товарищи его вероятно сидели в камере по соседству, Керим не мог провести их через охрану на нижний этаж или в подвал, поэтому пришлось ломать пол в этой заброшенной камере.

— Керим, куда эта дыра ведет?

— На улицу ведет. Много месяц работал, хорошая работа получился. По вонючей трубе будешь долго идти, сам вонючий будешь, вонючий — не мертвый. Сейчас товарищей приведу, вместе кусок поднимать будем, четыре центнера тяжелый. А пока клятва, давай. Клянись своим Богом, мой Аллах тебя простит.

— Да конечно же я клянусь, Керим... Богом клянусь. Только ведь ты рискуешь, если дознаются.

— Старый татарин не боится. Скажу — товарищи кулак с револьвер наставлял, внучку грозил портить, плакать сильно буду... Я за товарищами пошел. Время подошел, караул скоро меняться будет. Другой одежда принесу, ты свой одежда в сумку прячь, хороший одежда. Ты другой одежда потом бросай в речку, сам купайся.

Через четверть часа Керим возвратился с тремя заключенными и холщовым мешком с одеждой, веревками, инструментом и прочими необходимыми для побега вещами. Борцы за свободу татарского народа оказались молодыми интеллигентными ребятами, быстро заговорили на незнакомом языке и все поглядывали на Турецкого. А он пока снимал рубашку, джинсы и трусы, запихивал в приготовленный для этой цели целлофановый мешок с портретом коровьей морды, натягивал изношенный до дыр чей-то тренировочный костюм.

— Вы кеды тоже снимите, мы босиком пойдем,— еле слышно сказал один из ребят.— Вы следуйте за нами. Вот, посмотрите на карту. Надо будет идти по-трубам около восьми километров. Как только попадем к этой речке, сменим одежду и — в разные стороны. Учтите, что течение направлено вниз, в город. Нам ничего другого не остается, как рассчитывать на вашу порядочность.

Турецкий поспешно закивал, скинул кеды, привязал мешок к поясу — по примеру троицы.

Около получаса ушло на поднятие заранее выломанной каменной плиты. Распрощавшись с Керимом, оставшимся скрыть следы побега хотя бы на время, беглецы спустились на веревках в нижнее помещение, бывшее когда-то, по всей вероятности, канализационной камерой: из стен торчали покрытые закостеневшей слизью оборванные трубопроводы. Один из беглецов посветил фонариком на стену, дал знак — «здесь», и они втроем стали отбивать молотком, завернутым в мягкое тряпье, кусок за куском от стены, пока не открылась глубокая дыра с окружностью трубы внушительных размеров в полуметре от края. Было очевидно, что лаз тоже был подготовлен заранее и затем заделан снова, но уже тонкой стенкой из фанеры с нанесенным на ее поверхность слоем цемента. Из трубы понесло нечистотами.

Один за другим беглецы влезли в трубу, парень «с фонариком — впереди, и по пластунски, действуя локтями и коленями, двинулись вперед, сдирая в кровь локти и коленки о заскорузлую поверхность. Труба постепенно расширялась, они уже не ползли, а карабкались на четвереньках. Сначала труба шла прямо, потом, еще немного увеличившись в диаметре, пошла немного под уклон. Преодолевать расстояние стало значительно легче, но вонь становилась все сильнее, глаза слезились от аммиачного испарения, подельники Турецкого удалились настолько, что он с трудом различал мерцание фонарика. Внезапно и этот слабый источник света исчез. Он прибавил шагу, почти побежал в полусогнутом состоянии, вытянув вперед руки, и — со всего маху врезался в преграду: труба в этом месте делала резкий поворот. Он снова увидел впереди слабый свет, труба сделалась огромной, и можно было выпрямиться во весь рост, но откуда-то сбоку в него ударило несильной струей жижи, он рванулся вперед — с другого боку била уже не струя, а целый водопад не то нечистот, не то химических отходов. Он оказался по щиколотку в этой дряни, скользил по дну, стараясь не уронить мешок, приходилось сдерживать темп, ноги несли его стремительно вперед, глаза, разъедаемые парами черт знает каких соединений, уже не видели ничего, ему казалось — еще один метр, и он больше не сможет шагать в этом зловонии, от которого готов был каждую секунду потерять сознание. Ему хотелось крикнуть: «ребята, давайте передохнем немножко», он повторял эти слова про себя, и от этого двигаться было еще труднее. Тогда он стал говорить вслух: «никакой передышки, скоро конец, скоро конец, никакой передышки». Голос его отдавался глухим эхом и умирал где-то далеко позади. И тогда возникли в памяти другие голоса, голоса его и Бабаянца, которыми произносилась та самая несусветица.