– Это, кстати, само собой решится, – поддержал меня Сергей. – Но мне идея с кругосветкой по душе. – Он улыбнулся. – Всегда мечтал, если честно.

– Балдеж, – выразилась Ленка Рудь. Я видел, что глаза у всех отчетливо загорелись. Да и самого меня начало знакомо подергивать изнутри – как бывало всегда, если впереди поход и решение на маршрут принято.

В конце концов – разве этого мало?

– Так, так, так! – сумел я снова прорезаться и овладеть общим вниманием. – Погодите орать, постойте! Лен, – окликнул я Власенкову, – вот что. Бери на себя хозяйство в нашем племени. Одежда там, продукты и прочее. Ну, ты же этим занималась всегда, вот и…

– «Всегда» под боком были какие-никакие магазины, – заметила Ленка. – Ладно, что тут говорить, дело-то общее…

– Оль… – повернулся я к Жаворонковой.

Она вздохнула и махнула рукой:

– Ясно… Медицина на мне? Чувствую, ждут меня веселые времена.

– Мы все не соскучимся, – обнадежил я ее. – Дальше. Я предлагаю двигаться на запад. Где-нибудь к середине сентября доберемся до Карпат, оккупируем пещеру, запасемся продуктами и зазимуем. А весной разберемся, что делать дальше.

Кое-кто начал выступать за Сибирь снова, но Вадим подал голос:

– Тогда и надо было с фрицами идти. А раз не пошли – так «последуем, дружина, за князем».

– Личная просьба, – вздохнул я. – Я очень прошу до минимума свести мое титулование. Если кто забыл – меня зовут Олег. В крайнем случае – Леший.

Я читал рассказы Паустовского про Мещеру, и мне она нравилась заочно. Я даже подумывал подбить ребят на поход в те места.

Теперь и подбивать не пришлось. Мы третьи сутки шли по этой красоте. Пейзажи отличались только степенью заболоченности – от «по щиколотку» до «по грудь». Были, впрочем, еще места, где через таинственные, полные темной торфяной и очень теплой водой протоки приходилось переправляться вплавь. Для меня это было мучительно – хотя плавать и оказалось несложно, но я это так и не полюбил.

Со вчерашнего вечера шел дождь. Ночь мы кантовались на каком-то относительно сухом пятачке – в смысле, в болото ложиться не пришлось. Во сне все пригрелись друг о друга под наваленными одеялами, но стоило пошевелиться – вновь наваливался сырой холод, от которого сперва просыпались, а потом, замучившись, перестали, но и во сне понимали: плохо, холодно, неудобно! Досаждали комары – это когда уже проснулись. Костер развести оказалось невозможно, вяленое мясо подернулось плесенью. Его жевали, меланхолично отплевываясь. Обувь, одежда – все было сырое, я с трудом заставил не то что всех – себя самого вычистить оружие. Сталь ржавеет без ухода…

Потом опять волочились по заболоченным километрам, которых тут на всех хватит. И то ополье у Волги, которое казалось концом света, сейчас вспоминалось, как легкий отдых.

Вообще – это чудовищно. Ноги давно одеревенели, ступни совершенно ничего не чувствовали. Болели бедра и плечи – от постоянного напряженного движения. От нас то и дело шарахались по воде ужи – серыми зигзагами, они плыли необычайно быстро, разбивая воду на широкие брызги. Сверху лило – комары, и те разбежались по кустам. Плавали над водой клочья тумана, и мы дважды с опаской огибали «нехорошие места».

Вот уж кого тут не могло быть – так это урса. Но еще денек вот так – и взмолишься, чтобы они появились…

Реальная опасность зазимовать в этих болотах выводила из себя. Кроме того, я опасливо подумывал (не афишируя свои мысли) – а что, если в этом мире мещерские болота тянутся, тянутся – и плавно смыкаются с белорусскими и карельскими? Хорошо еще не заболел никто; Олька усиленно пичкала всех отвратно-горькой ивовой корой, высушенной и перетертой в порошок. Не знаю, это ли помогало или что, но малярия (а в этих местах она была!) нас пока обходила стороной. Я молился всем, кому возможно, чтобы и дальше никто не приболел – в этом случае наше медленное передвижение грозило превратиться в переползание.

Меня нагнал Санек. Толкнул локтем и негромко сказал:

– У Бэна зуб болит. По-моему, застудил ночью.

Я невольно потянул воздух и подумал о двух своих пломбах. Потом повел глазами, нашел Бэна. Тот тащился с кислой физиономией и то и дело прислонял левую щеку к плечу.

– Коренной? – хмуро поинтересовался я. Саня кивнул. – Ну, а я что могу? Анальгина у меня нет. Вообще ничего нет. Пусть терпит, может, сам пройдет.

– Угу, или заражение какое схватит, – многообещающе-зловеще предположил Саня.

– Выбей ему зуб кистенем, – предложил я. Санек начинал меня злить. Кажется, он это понял и отстал в прямом и переносном смыслах. Я ускорил шаг и догнал идущую впереди Ольгу, по пути сказав Олегу Крыгину, который вздумал тащить скатку Ленки Власенковой: «Верни, каждый несет свое». Подумал: этот мой тезка старше меня почти на три года – мог ли я недавно предположить даже, что я вот так буду ему приказывать?

– Оль, – окликнул я ее. Ольга повернула большеглазое, еще сильнее похудевшее лицо, тряхнула «хвостами» на висках. – У Бэна зуб разболелся, ничего нет?

– Ничего, – огорченно и озабоченно развела она руками. – И сейчас взять негде – тут ни фиалки, ни чеснока, ни хре́на…

– …Ни хрена́, – задумчиво переставил я ударение. – Плохо, товарищ санинструктор. А если боец окочурится?

– Ну, я что-нибудь попробую, – без особой надежды пообещала Ольга.

Я кивнул и побрел вперед, в голову колонны, смотреть, как там остальные.

Если честно – «никак». Это слово лучше всего определяло состояние нашей компании, как, например, отлично подходил нынешнему дождю высказанный Саней в его адрес эпитет «мокрый». Вы не замечали, что бывает просто дождь, а бывает дождь мокрый? Это если цель пути очень далеко, негде высушиться и не светит приличный ночлег…

Не дай бог, кто-нибудь все-таки заболеет.

Мы шли до самой темноты, надеясь набрести хоть на пятачок относительно сухого места. Ничего подобного, шиш-два-оп. Стемнело окончательно, передвижение стало вообще невозможным, и мы остановились.

По колено в воде. Под дождем.

– Что ж, – вздохнул я в темноту. – Надо располагаться на ночлег.

Ответом было вдумчивое сопение и неясные реплики. Потом Валька Северцева спросила:

– А как?.. Коль, возьми куртку, тебе же холодно…

– Ничего, – ответил Самодуров, – все в норме…

– Разбираем остатки мяса, – скомандовал я. – Никто не потерялся?

– Больно, блин, – отозвался Бэн хнычущим голосом. – Очень. Я рот-то еле открываю, а тут есть надо…

– Не ешь, – бесчувственно заметил Олег Фирсов.

Мясо я различал плохо, и слава богу – на ощупь оно осталось склизким даже когда я промыл его в воде. Танюшка с плюханьем подошла ко мне, жуя на ходу. Я протянул ей половину куска, которую не успел сжевать:

– Хочешь?

– Нет, ешь. – Она помотала головой. – Ну что, нам, кажется, правда тут спать?

Я запихнул остаток мяса в рот и, наклонившись, сполоснул пальцы. Передернул невольно плечами:

– Не «кажется», Тань, а «точно»…

…Такой жуткой ночевки у меня до сих пор не было. Мы не спали и не бодрствовали. К счастью, вокруг росло множество кустов – плотных, как матрас – и мы просто ложились на них, раскинув руки крестом. Сверху лило и капало. Кусты постепенно разъезжались под тяжестью тел – минут через десять просыпаешься от тошнотного чувства падения и меняешь место. Прошлая ночь казалась теперь верхом удобства. Окружающее превратилось в тягостный дурной сон. Помню, что Бэн начал подвывать часа в два. Он бродил вокруг по воде и издавал звуки, при которых у меня возникали стойкие ассоциации с призраком. Его вяло ругали и одновременно жалели. Я слышал сквозь дрему, как Бэн плаксиво заорал: «Да сделайте что-нибу-у-у-удь!!!» Открыл глаза и обнаружил, что постепенно и неохотно начинает рассветать. Дождь прекратился, но небо по-прежнему скрывали тучи. Хотелось есть.