— Что, шедевры? Как ни странно, иногда да. Два года назад в Каннах он получил какой-то приз. Не главный, но получил.

— Ты сама у него что-нибудь видела?

— Ага… «Сердце стези». Сплошной сюр. Но тебя это не должно волновать, тебя же никто не просит оценить его фильмы.

— Вообще-то мне самой жутко интересно. Я теперь нигде не бываю…

— Они прилетают послезавтра в два дня. Завтра вечером матушка скажет, где и когда тебе надлежит быть. Я думаю, что ты поедешь в Шереметьево их встречать.

— Подожди еще, может быть, ничего не получится! Что еще скажет Андрей!

— Знаешь что, дорогая моя! Нельзя так распускать мужчину — даже собственного мужа! Вернее — тем более собственного мужа. Он из тебя веревки вьет, а ты и рада!

— Ты так считаешь?

— Конечно! И все твои неприятности — естественное следствие твоей же мягкотелости. И я не пойму, откуда это? Ты же не была такой! Я всегда себя рядом с тобой размазней чувствовала, а сейчас…

— Просто я не люблю ссориться с близкими.

— А без ссор, между прочим, совместная жизнь становится пресной. Они — как перец, положишь чуть-чуть — вкусно, переложишь — и все, блюдо есть нельзя, можно сразу выбрасывать.

Женя отставила утюг и в изумлении уставилась на Иру:

— Где ты так говорить научилась, у американских феминисток?

— Неважно. В общем, если даже Андрею не понравится эта затея с работой, не обращай внимания, стой на своем. Я тогда еще Игоря на него натравлю, втроем мы тебя отстоим!

— Слушай, ты ужасно изменилась! Пять лет назад ты бы так не разговаривала.

— А людям вообще свойственно меняться. И не всегда в худшую сторону.

Сегодня был чудесный теплый вечер, и Кира решила прогуляться до дома пешком. В конце рабочего дня у нее были дела на Поварской, так что по крайней мере часть дороги до дому можно было пройти тихими переулками до Триумфальной.

Уже распустились листочки на деревьях, самое хорошее время в городе. Зелень еще не успела запылиться, а воздух пропитаться бензином и копотью Садового кольца. Еще две-три недели, и в центре станет невозможно дышать, особенно если как в прошлом году установится ранняя жара. Пока даже улицы были не очень пыльными, к тому же на Кире сегодня были новые туфли из мягкой коричневой кожи и на модном каблуке. И что удивительно — нигде не жали, хотя и новые!

Кира миновала Большую Никитскую, Спиридоновку, а на Патриарших решила даже посидеть немного на скамейке. Она вытянула ноги, зажмурилась и с удовольствием подставила лицо почти летнему уже солнцу. Думать ни о чем не хотелось, ни о хорошем, ни о плохом.

— Простите, пожалуйста, барышня, вы не могли бы мне немного помочь?

Кира открыла глаза. Рядом с ней на лавочке сидела старушка. Типичная московская старушка, каких сейчас почти и не осталось, в шляпке и в бархатном, довольно потертом пальто. На коленях у старушки стоял допотопный ридикюль, из которого она достала некое подобие записной книжки. Из записной книжки, в свою очередь, была извлечена какая-то бумажка.

— Пришла к старой подруге, мы всегда в это время по средам пьем чай, а ее дома нет, в двери — записка. А я, дорогая, забыла дома очки и не могу разобрать, что здесь написано.

Кира взяла бумажку. На ней старческим дрожащим почерком было нацарапано: «Аннушка, извини, за мной приехала Ната и срочно увезла к Сергуньке. Надеюсь, в субботу ничего подобного не случится. Сима». Кира прочла это вслух.

— Ах, Наточку, вероятно, опять срочно вызвали на работу. Она у нее концертмейстер, и уж такая безотказная — чуть что, сразу за ней бегут. Вот Симе и приходится с правнуком сидеть, — словоохотливо объяснила старушка. — Я-то бездетная, а вот Симочка все время то у Наты, то у Володи, то у Бори. Трое внуков у нее и пять правнуков. Симочка — подруга моя школьная.

— Да что вы! — удивилась Кира.

— Да, еще в трудовой школе вместе учились; тут недалеко была наша трудовая школа.

— И с тех пор дружите?

— Да уж лет семьдесят, почитай. Мне-то уж восемьдесят четвертый пошел, Симочка на год моложе. Встречаемся по средам и по субботам. В среду я к ней, а в субботу — она ко мне. Я тут близко живу, на Бронной. И прогуляюсь, и с человеком близким поговорю.

Кира с интересом взглянула на свою нежданную собеседницу:

— Простите за нескромность, а вы вот так всю жизнь и одна? Трудно, наверное?

— Так уж жизнь сложилась. Муж мой в войну погиб, а ребеночка Бог не дал, не положен был мне, видно, ребеночек. Я-то, милая барышня, с детства меченая — все свое счастье другим раздаю, а самой-то и не хватает.

— Как это?

— А так вот. Теперь-то ясновидящих всяких — или экстрасенсов, как их сейчас называют — просто пруд пруди, а я человеческую судьбу и так вижу. И не хочу, а вижу, и все, что скажу, сбывается.

Кира недоверчиво улыбнулась, но ничего не ответила. Однако старушка заметила улыбку и осуждающе покачала головой:

— А вы, дорогая моя, не будьте такой недоверчивой. Хотите, скажу вам, что вас ждет?

Кира пожала плечами. В гаданья она не верила и по гадалкам не ходила, считая их всех шарлатанками, но эта старушка вызывала интерес и была такой милой… Ну, пусть предскажет ей судьбу, если хочет. Она, видно, так рассчитывала сегодня поговорить со своей Симочкой и так расстроилась, что не удалось у нее погостить, что теперь ищет общения хоть с кем-нибудь.

— Ну, скажите.

— И скажу. Когда я вижу плохое, то не говорю, а вас, барышня, хочется порадовать. Тем более что жизнь у вас была нелегкая, обманывали вас много раз. Но скоро закончится ваше одиночество, уже совсем близко человек, который станет вам родным. Только мужество вам еще понадобится, и побороться придется. Сына вы родите, милая барышня, и скоро, не пройдет и двух лет. — Поздновато мне уже, — улыбнулась Кира, ни капельки не поверив старушке. — Мне скоро пятый десяток пойдет.

— Сына родить в сорок лет не поздно. Все будет хорошо, надо только еще немножко потерпеть. — Старушка улыбнулась и поднялась. — Ну ладно, пойду я к себе потихоньку. Спасибо за разговор, милая барышня. А слова мои все же запомните.

Кира как завороженная долго смотрела в спину уходящей старушке, потом помотала головой, словно стряхивая наваждение. «Фу ты, ерунда какая! Какой сын? И от кого?» Она рассмеялась и поднялась со скамейки. Пора бы уже двигать к дому.

Единственно неприятный участок пути — само Садовое кольцо. Перейдя через него и свернув на относительно тихую улицу, Кира опять замедлила шаг. Она любила ходить домой напрямик, через маленький сквер, и сейчас не отказала себе в этом удовольствии. В результате к дому она подошла с черепашьей скоростью. Брела, погруженная в свои мысли и ничего не замечая вокруг. Поэтому, когда кто-то попытался забрать у нее из рук сумку, она вскрикнула.