Все-таки пришлось допрашивать Клео. Та призналась, что знала Мери и что он поддерживал тесные связи с Пепи, снабжал ее “разной мелочью”, которую скупал у проезжающих через Болгарию иностранцев. Консулову пришлось снова навестить своих друзей из хозяйственной милиции. Нашелся оперативник, который принимал участие в следствии по делу некоего Хуссейна Илдыза, одного из многих транзитных пассажиров с Ближнего Востока, которые находили те или иные причины для остановок в Болгарии. Пятьдесят электронных часов, дешевых, но зато последнего выпуска, — были найдены у него после пересечения границы. Этот “ценитель” природных красот Болгарии признался, что их нужно было передать какому-то Мери (именно какому-то, а не какой-то!), а за это тот должен был заплатить золотыми монетами, но не наполеонами, а античными. Однако Мери не явился на встречу в ресторан “Варна”, что находится на площади Народного Собрания. Илдыз был уверен, что его предали, но это была неправда. Часы были обнаружены совсем по другой причине. В своих показаниях Илдыз описал Мери (с ним он познакомился в предыдущий приезд), и это описание совпало с уже известным милиции живописным экстерьером проходимца.

Какую же роль играл этот Мери последние годы в жизни Пепи? Любовника? Партнера по спекуляциям? Того и другого? Возможно, их путаные взаимоотношения и стали причиной убийства Пепи…

Кроме того, что он был поставлен под негласное наблюдение, изучение Мариана Попова проводилось по трем линиям. Лейтенант Асен Няголов, как “специалист по Плевену”, снова отправился туда для знакомства с прошлым Мери. Консулов и Хубавеньский пошли по его софийским следам, таящимся где-то в настоящем. И все же первым достиг результатов Антонов. По архивным данным управления было установлено, что Мариан Запрянов-Попов имел две судимости — одну в 1961 году, за несколько месяцев до совершеннолетия, за злостное хулиганство. Вторую — в 1967 году, уже в Варне, за попытку изнасилования. Были срочно подняты эти два дела и внимательно изучены.

В Плевене однажды ночью Попов в пьяном виде избил дружинника, который попытался обуздать распоясавшегося хулигана. Эти побои, крайне отрицательные характеристики со стороны свидетелей и соседей и то впечатление, которое он оставил о себе, явились причиной для наказания, пусть даже еще несовершеннолетнего Мери (ему не хватало нескольких месяцев). Его осудили на один год лишения свободы. Во втором деле Попов держался поприличнее. Изнасилование было курортное, снова ночью, где-то в маленьком лесочке между гостиницами на Золотых Песках. Потерпевшая Гертруда Зайдель, австрийская гражданка, закричала, когда к ней стал приставать Попов. Случайно поблизости оказался автопатруль. На этот раз он уже получил сполна: сперва пять лет, а затем, после обжалования, три года. Все равно совсем немало для начала. Однако 9 сентября 1969 года, по случаю двадцатипятилетия Сентябрьского вооруженного восстания, его по амнистии выпустили на свободу. С тех пор он не попадал в поле зрения милиции. Антонов был уверен, что Мери вовсе не отказался ни от своих любовных подвигов, ни от своей хулиганской агрессивности. Но, видимо, время, проведенное в заключении, научило его большей осторожности…

Лейтенант Няголов вернулся вновь с обстоятельным докладом о плевенском прошлом Попова. Тот вырос в семье богатого оптового торговца, будучи его единственным сыном. Отец дал ему не только “модерное” имя Мариан, но и воспитание типичного торгаша-мещанина. Все их соседи (насколько можно верить таким оценкам) с ожесточением говорили о его матери — надменная и скандальная, плохая женщина, на которую Мариан был поразительно похож не только своей внешностью, но и своим характером. Было известно, что она травила кошек и собак во всем квартале Первых — за то, что таскали продукты, вторых — за то, что лаяли. Она даже ловила корзиной воробьев, жарила их и поедала. Еще маленьким Мери (тогда Марчо) был вожаком квартальных хулиганов — вожаком свирепым и безжалостным. Характеристика его за период юности исчерпывалась двумя словами: драчун и бабник. Но гимназию он все же закончил, вопреки хулиганскому поведению, вопреки да же первой судимости. Помогли какие-то загадочные связи родителей: одни соседи утверждали, что это “дельце” провернул бывший любовник матери, другие — что отец дал взятку директору гимназии. В общем, квартальная информация была настолько пикантной, насколько и ненадежной…

После выхода из заключения в 1969 году Попову удалось поселиться в Софии. Кем он только не работал — от заготовителя в кооперации до бармена. По нескольку раз в год посещал своих родителей, всегда приезжал на машине, но на чужой. И при каждом посещении дома устраивал с приятелями шумные оргии, которые долгое время комментировались соседями. Но никто более не видел его с Пепи. В целом же более чем богатые сведения о Попове из Плевена рисовали его как распущенного, антисоциального типа, но ничто не проясняло основного вопроса — убийства Пепи.

Более интересными оказались сведения, которые собрал Консулов. Клео постепенно отходила, начинала наводить его на следы, которые затем быстро проверялись. Сейчас Клео после смерти Пепи и после того, как Мери заинтересовалась милиция, усиленно топила их двоих, и единственной ее заботой теперь было выйти самой “сухой” из следствия. Она рассказала, что на ее вопрос, не боится ли Пепи “работать” с таким отъявленным негодяем, как Мери, та ответила: “Он в моих руках!” Еще сообщила, что между Пепи и Мери часто случались скандалы, они обменивались при этом всякими гадостями и угрозами. Но Пепи никогда не жаловалась ей на то, что Мери когда-нибудь бил ее. Вообще она не боялась его. Угрозы были, как выразилась Клео, обыкновенного рода: “Я посажу тебя в тюрьму” а “Я тебя убью!”. Клео не знала, но предполагала, что скандалы были связаны с их торговыми операциями. По словам Клео, что казалось странным, они не были любовниками. Он только пытался “предлагать” (хотя и безуспешно) ее иностранцам. Расследование подтвердило это. Попов выступал как сводник и как посредник в торговле с иностранцами. В последнее время он похвалялся, что ожидает “большую сделку”, но дальше этих общих сведений у — Антонова дело не двигалось. Ни об одной конкретной сделке они не могли собрать нужную информацию. Все было в прошлом, сделки заключались с иностранцами, которых знал сам Мери, а о вещах, реализованных через Пепи, знала лишь она сама. На одних слухах и голых подозрениях нельзя было начинать серьезного расследования.

На другой день случилось нечто, чего никто не ожидал. Наблюдатели сообщили, что точно в двенадцать часов Мери занял место в баре отеля “София” и проторчал там ровно один час, словно бы ожидая кого-то. Конечно, это могло быть и чистой случайностью. Но когда и на другой день все повторилось заново и наблюдавшие за ним оперативники сообщили об этом Антонову, в “Софию” на всякий случай с милицейской машиной отправился лейтенант Борчо Алексиев. Но и на этот раз ничего не произошло. Мери выпил коньяк, запил его кока-колой и точно в назначенное время встал и ушел. В этом прослеживалась какая-то закономерность. Не может же он два раза приходить в одно и то же место, чтобы выпить в одиночку и, отсидев ровно час, уйти. Зато старания оперативников были вознаграждены, когда и на третий день, точно в двенадцать часов, Мери вновь в одиночестве восседал на своем обычном месте в баре. Он еще не получил заказанный коньяк, как к нему за столик подсел низенький полноватый смуглый мужчина с усиками “а-ля Гитлер”, где-то в возрасте около сорока лет. По тому, как он подсел, по оживленному разговору, который они сразу же начали, было видно — эта пара встречалась не первый раз.

Оперативная машина, где находился Консулов, стояла неподалеку, и из нее было хорошо видно, что происходит на веранде в кафе. Два больших коньяка, заказанных Мери, собеседники тянули в течение добрых получаса, ни на минуту не прекращая оживленного разговора. Наконец Мери расплатился, и они встали. К машине вернулись наблюдавшие за встречей оперативный работник и Борчо Алексиев. Садясь в автомобиль, он сказал: