Литмир - Электронная Библиотека
A
A

— Не знаю, — честно ответила я и поставила чашку на стол. Мне стало немного лучше. Если меня разыскивает царевич, значит, Паис не смог утаить свой грязный заговор. Или был вынужден найти какой-нибудь предлог для моего ареста, и теперь так просто до меня и Камена ему не добраться. Но где же мой сын? Удалось ли ему попасть во дворец? Внезапно мне захотелось есть. Заметив мой взгляд, офицер подтолкнул ко мне мешок.

— Ешь, — сказал он и вернулся за свой стол. Налив себе еще немного вина, я набросилась на хлеб, финики и сыр.

— Забирайте вино себе, — сказала я. — Где же я проведу ночь? Вы что-нибудь знаете о моем сыне?

Офицер нахмурился:

— О твоем сыне? Нет. Я не знал, что у тебя есть сын. Я ничего не знаю о тебе, Ту. А что касается ночи, то у меня приказ немедленно доставить тебя в царский гарем.

При одной мысли о гареме мне едва не стало плохо; все, что я только что съела и выпила, внезапно собралось в один тяжелый ком, который решительно запросился наружу. Судорожно сглатывая, чувствуя, что сейчас потеряю сознание, я перегнулась пополам и ухватилась за край стола.

— Нет, — прошептала я. — Нет! Я не могу туда вернуться, не сейчас, после стольких лет. Гарем — это тюрьма, мне оттуда не убежать, это смерть! Умоляю вас, отведите меня в другое место!

Я почти кричала, цепляясь за стол. «Нет, это не Паис, это придумал царевич, — лихорадочно думала я. — Он хочет наслаждаться видом моих страданий, хочет снова заключить меня в четырех стенах, и больше уже никто не придет мне на помощь. Я растворюсь в огромном стаде надушенных коров». Мне захотелось выскочить из комнаты, но тело сотрясала такая дрожь, что я едва смогла поднять голову. Капитан взял мои руки в свои.

— Не знаю, что ты там натворила, — сказал он так, словно говорил с испуганным ребенком, да так оно, в общем, и было, поскольку оказаться в руках царевича Рамзеса было для меня хуже смерти. — Скажу тебе одно: царевич — человек знающий и милостивый, и когда его отец уплывет в страну богов, он унаследует Престол Гора. Он не мелочен и не злопамятен и никогда не наказывает преступников более жестоко, чем они того заслуживают. А ты явно переволновалась, пока тебя вели по городу. Успокойся.

«Я переволновалась из-за того, что буду наказана человеком, чьи притязания я когда-то отвергла и который хотел приговорить меня к смерти!» — в отчаянии думала я. В гареме у меня не будет возможности даже поговорить с ним. Меня бросят в океан безликих женщин, где я затеряюсь навеки и буду забыта, а он, улыбаясь про себя, станет размышлять об иронии судьбы.

Но, чувствуя сильные руки капитана, я немного успокоилась и смогла выпрямиться.

— Вы правы, — дрожащим голосом сказала я. — Простите. Я очень устала.

Капитан подошел к двери и отдал какой-то приказ.

— Я думаю, что отправлю тебя в гарем в паланкине, — сказал он. — Вот твой эскорт. Пора ехать.

С трудом поднявшись на ноги, я стояла, пошатываясь, и ужасно не хотела оставлять эту комнату, казавшуюся мне небесной обителью. За дверью мелькнул свет факелов, и я увидела скромный паланкин с тяжелыми шерстяными занавесками, темное нутро которого напоминало беззубый рот, готовый меня проглотить. «Итак, моя жизнь сделала круг, — с горечью думала я. — Но на этот раз я возвращаюсь в гарем в качестве пленницы, в простом паланкине, и мое последнее прости будет обращено к солдату, а не к прорицателю. Вот так шутят боги». Капитан ждал меня у двери. Я выпрямилась, глубоко вздохнула и, высоко подняв голову, прикоснулась к его руке.

— Спасибо вам за доброту, — сказала я.

— Да пребудут с тобой боги, Ту, — ответил он, и дверь за нами закрылась.

«Я не хочу, чтобы со мной пребывали боги, — упрямо подумала я, забираясь в паланкин и опуская занавески. — Нет правды на небесах. Пусть боги ищут себе другую жертву и упражняются на ней, а меня оставят в покое».

Паланкин подняли и понесли. Через щелку занавески я посмотрела на свой эскорт, надеясь, что солдат будет немного и мне каким-нибудь образом удастся выскочить из паланкина и убежать, но — увы! — с каждой стороны шагали солдаты с обнаженными мечами, впереди шел сопровождающий, и сзади также был слышен топот сандалий. Нет, останавливаться по пути они не станут.

В паланкине не было подушек, только соломенный тюфяк, на котором я и свернулась калачиком, зажмурив глаза и стараясь не думать о страшных призраках будущего. «Я жива, — твердила я себе. — Я многое вынесла, смогу вынести и это. Презрение женщин, которые помнят меня как несостоявшуюся убийцу фараона, ничем, в сущности, не отличается от презрения моих односельчан из Асвата. Помни о Камене, Ту. Ты подарила жизнь царскому сыну, и ничто теперь не сможет стереть это из твоей жизни». Итак, я продолжала себя успокаивать, хотя мое сердце бешено колотилось, а смелые мысли разлетались, словно уносимые ветром ошметья.

Видимо, я все же уснула, поскольку, вздрогнув, пришла в себя, когда паланкин остановился и опустился на землю. Кто-то, держа в руках факел, поднял занавеску и взглянул на меня.

— Вылезай! — скомандовал солдат, и я выбралась из паланкина. Появился еще один солдат, перебросился парой слов с моим эскортом, и те, повернувшись, отправились восвояси. Я оглянулась по сторонам.

Я стояла посреди огромной каменной площадки перед главным входом во дворец. За мной находились канал и ступеньки, спускающиеся к воде. Справа и слева раскинулась зеленая лужайка, посреди которой тихо шелестели высокие деревья; колонны перед входом во дворец освещались множеством факелов, бросающих яркий свет на богатые паланкины, стоящие по всему двору, словно ладьи у причала. Возле них стояли носильщики, терпеливо поджидающие своих хозяев, которые в это время веселились на пиру или присутствовали на каком-нибудь важном заседании. Там, где оранжевый свет падал на привязанное к причалу судно, возле которого раздавались приглушенные голоса гребцов, слышался тихий плеск воды.

Здесь ничего не изменилось. Вот так и я могла стоять восемнадцать лет назад, в дорогих одеждах, золотых украшениях и с серебряной сеточкой на волосах, и взмахом выкрашенной хной руки подзывать свой паланкин, а позади меня стояла бы Дисенк, держа в руках мою вышитую накидку и ларчик с косметикой, в котором находилась бы черная краска коул для глаз и голубые тени для век на тот случай, если я вдруг вспотею во время веселого пира. От этих воспоминаний меня охватила такая острая тоска, какая бывает лишь при мыслях о родном доме, и когда солдат крепко взял меня за руку, чтобы вести за собой, мне показалось, что это мое прошлое «я», призраки моей ушедшей юности, власти и красоты, презрительно улыбаясь, высокомерно глядят на меня. Я послушно последовала за солдатом.

Я знала, куда мы пойдем. Вверх по широкой лестнице, мимо колонн, возле которых толпились дворцовые стражники и слуги, а потом выйдем к двум коридорам. Правый ведет к воротам и дворцовому саду, а также к пиршественному залу и, далее, в кабинет фараона.

Мы же свернули налево. Дорожка повела нас по зеленым лужайкам, где я заметила бассейн, в котором когда-то мы с Гунро купались каждое утро. Разгоряченные, растрепанные, мы с хохотом выбегали наперегонки из ворот гарема и прыгали головой вниз в чистую, прохладную воду бассейна. В это время солдат отпустил мою руку, дважды стукнул в дверь и скрылся, но не успела я прогнать все свои непрошеные воспоминания, не успела броситься под защиту деревьев, как ворота распахнулись и меня втащили внутрь.

Человек, который запирал ворота за моей спиной, был одет в длинную, до колен, свободную накидку дворцового управляющего. Возле него стоял мальчик с факелом, разглядывая меня с откровенным любопытством. Свет факела блеснул на золотых браслетах, украшающих руки управляющего, когда тот обернулся ко мне и поприветствовал кивком головы. Он не представился. «Да и зачем? — подумала я, следуя за ним и его рабом. — Я ведь никто, крестьянка, присланная для работы на кухне или в прачечной за юбку и спальный тюфяк, которой предстоит со временем кануть в небытие».

63
{"b":"168463","o":1}