Однако попытка Пеллишера оказалась не намного удачней.

– Верховный судья слишком сосредоточился на Божьей воле, – пробормотал он, выходя из контакта.

– На чем? – фальцетом воскликнул сэр Джайлс.

– Впечатление именно такое, – пояснил профессор. – Сильное постоянное желание защитить, и в качестве источника защиты – рефрен: Бог. А защищать он собирается эту девицу.

– Любой судья, особенно верховный, – это уличная шарманка, – проворчал сэр Джайлс. – Все одно и то же. Но что-то мне сомнительно, чтобы Эргли так заклинило на этом.

Но тогда почему же я не слышу ничего другого?

– А вам не кажется, Тамалти, что вы слышите то, что хотите слышать? – нервно спросил профессор.

– Не прикидывайтесь дураком, Пеллишер! – огрызнулся сэр Джайлс.

– Ничего я не хочу. Конечно, я знаю, что он неровно дышит насчет этой своей секретарши. Выглядит она довольно эффектно, и нет ничего удивительного в том, что старый хрыч вроде Эргли только о ней и думает. Или вы станете убеждать меня, что он просто закоренелый альтруист? И все-таки не может он только о разврате думать. Они же должны о чем-то говорить, ну хоть о том же Боге!

– А по-моему, вы просто навязываете ему свои собственные представления, – не уступил на этот раз профессор. – Вспомните, когда мы работали с экономкой, да и со всеми остальными, мы ведь совсем не думали, что там у них в мыслях. А с Эргли и его девчонкой вам уже все ясно, вот вы и получаете то, что имеете.

– Интересно, а вы ему тогда что навязываете? – не упустил возможности лягнуть собеседника сэр Джайлс. – Что это за болтовня о какой-то божьей помощи?

– Ну, может, я не очень точно сформулировал. Но доминантой была мысль о защите и о Боге. Наверное, он хочет эту девицу защитить.

– Экое удобное словечко вы» выбрали – защита! – фыркнул сэр Джайлс. Минуты две он ходил по кабинету, негодующе бурча что-то себе под нос, а потом взорвался:

– Это что же вы хотите сказать? Что Эргли может читать в моем сознании, а я в его – не могу?

– Вам лучше знать, – недовольно ответил профессор. – Откуда я знаю, насколько глубоко он проник в ваши замыслы и насколько полное представление о его сознании вы получили.

– Он говорил о вашем ассистенте, значит, знал о нем, – проворчал сэр Джайлс. – Как его звали? Лондон? Думаю, он еще не выбрался из этой карусели. Хотелось бы мне на него посмотреть, как вы думаете, получится?

– Только осторожно, а то как бы вас в прошлое не затащило, – предостерег профессор. – Наверное, получится, если как следует захотеть. Насколько я понимаю, все прошлое до настоящего момента реально существует.

– Никак не могу сообразить, сможет он когда-нибудь вернуться в настоящее? – поморщился сэр Джайлс. – Белсмер прав. Если мы чего и хотим от этой штуки, так это в первую очередь строжайшего контроля. Эх, будь моя воля, я бы сделал Эргли грудным младенцем, а его девицу – и вовсе эмбрионом. Сколько этот Пондон уже вертится? Пятница, суббота, воскресенье, понедельник… Четыре дня. Наверное, как только он попадает в верхнюю точку, он должен опять захотеть попасть в прошлое?

– А камень тоже там? – спросил Пеллишер.

– Наверное, – отозвался сэр Джайлс. – Если настоящее ежесекундно спихивает назад прошлое, то и камень проваливается вместе с ним. А он все продолжает хотеть, и каждый раз теряет камень. Нет, это любопытно. Давайте посмотрим, Пеллишер.

Однако профессора что-то смущало.

– Если и взглянуть, то очень осторожно, – сказал он. – Не забывайте про те полчаса.

– Не забуду, нечего мне без конца напоминать! – обозлился сэр Джайлс. – Все равно мы с этим пока не решим ничего. Ладно. Давайте, Пеллишер. Ну! Я – хочу – видеть –… как его там звали, черт побери? Езекииль? А, Илия!.. – Я – хочу – не уходя в прошлое – видеть Илию Лондона. Так, а?

Сколько тогда было времени? Без четверти семь, верно? Вот и сейчас почти столько же.

– А если допустить, что два человека, у каждого из которых есть камень, задумали одновременно нечто противоположное, – говорил Хлое лорд Эргли. – Что тогда произойдет?

– Наверное, ничего, – неуверенно ответила Хлоя.

– Не думаю, – лорд Эргли внимательно разглядывал лежащий перед ним камень. – Скорее, победит более сильная воля. Я вот о чем… Этот несчастный, который попался в ловушку Джайлса, должен был сам захотеть попасть в прошлое, они не могли обойтись без этого. Но ему это нужно только для того, чтобы угодить им, добровольно угодить, понимаете?

И в этот момент у него был камень… – Он замолчал.

– Ну и что? – не поняла Хлоя.

– Сейчас, подождите, это не просто сообразить. Но если камень неделим, так ведь, кажется, утверждал Хаджи, то, может быть, все камни – это на самом деле один-единственный камень? Я понимаю, звучит дико, но иначе не получается… Допустим, это так. Значит, бедняга Пондон в какой-то из моментов держит в руке камень, тогда не можем ли мы с помощью другого камня, то есть по сути того же самого, повлиять на него в момент принятия решения так, чтобы он изменил свои действия… Вы понимаете?

– Пока, наверное, нет, – честно призналась Хлоя. – Вы хотите изменить прошлое?

– На самом деле – нет, – сказал лорд Эргли. – Смотрите. Если все камни – это один камень, то в тот момент, когда Пондон держит свой, он одновременно держит и вот этот, например. И здесь его настоящее соприкасается с нашим!

– Вы хотите сказать, – неуверенно начала Хлоя, – что не камень существует во времени, а время – в камне?

Лорд Эргли ответил не сразу.

– Хочу сказать? Нет. Я верю, что это так. У вас метафизическое сознание, но оно нам пока не требуется. Оставьте обобщения и скажите просто: надо ли нам попробовать предложить ему какой-нибудь другой вариант его настоящего?

– А почему вы так хотите помочь этому человеку? – спросила Хлоя. – По-моему, вы относитесь к сэру Джайлсу еще хуже, чем я.

– Я не терплю тиранию, предательство и жестокость, – ответил судья. – А этого парня предали. Его волю тиранически подавили. Насчет жестокости – не знаю, это зависит от прошлого, в которое он отправился. С другой стороны, его судьба для меня – символ, знак, поворотный пункт.

Не могу поверить, чтобы камню это нравилось.

– Я тоже так думаю, – серьезно сказала Хлоя.

Лорд Эргли удивленно взглянул на нее.

– Вы… действительно так думаете? – с запинкой спросил он, и по ответному взгляду девушки понял, что так оно и есть.

«Это наш антропоморфизм, – подумал он. – Скоро мы начнем спрашивать камень, чего бы ему хотелось на завтрак. – Некоторое время он забавлялся мысленной картиной камня, поглощающего сосиски и кофе. – В конце концов, я знаю не больше Хлои, – продолжал размышлять судья. – Может, ему нравятся сосиски и кофе. Этак мы придем к какому-нибудь индейскому идолу. Господи, помоги, но зато это будет наш идол, а не Джайлса, Шилдрейка или Белсмера. Каждому – по собственному божку, – в душе усмехнулся он. – Ну и ладно. Раз мы теперь знаем, что сами создаем себе богов, нечего откладывать. – Он сделал вид, что не заметил этой последней мысли. – Я же обещал верить в Бога, а какая уж тут вера, если любой бог, в которого я буду верить, будет согласован с мои сознанием? Это значит – неизбежно ограничивать Бога».

– Я действительно думаю… как? – прервала его мысли Хлоя.

– Судья посмотрел на девушку, сидевшую у огня в напряженном ожидании ответа, его мысль метнулась и вернулась в прежнее русло. «Но раз вещи существуют объективно и вне моего сознания, среди них могут быть и такие, в которые можно верить. Если я, например, считаю это восхитительное существо Божьим творением, я тем самым расширяю свои представления о Нем. Сам по себе я бы этого делать не стал.

Значит, у моей веры все-таки внешние источники».

– Да нет, это я так, – сказал он Хлое. – Вернемся к нашим баранам, к нашему единственному пока жертвенному агнцу. Если воля Пондона черпала силу из простой любезности, то не сможем ли мы пересилить ее? – Он принялся расхаживать по кабинету. – А что? Пожалуй, я готов попробовать.