— Ты говорил мне такие ужасные вещи, — сказала я, — но и я высказала тебе достаточно много неприятного. Мы оба виноваты, Стив.

Он провел рукой по волосам.

— Но в чем дело, Дайана? — растерянно проговорил он. — Что это мы с тобой плачемся в жилетки друг другу? Что нам теперь вспоминать лето тысяча девятьсот двадцать девятого года?

— Ах, Стив! — вздохнув, отозвалась я, отпила еще немного бренди, сильно затянулась сигаретой и принялась объяснять.

Мы сильно сократили свои воспоминания о моей поездке в Нью-Йорк летом 1926 года. Я тогда пришла к заключению, что он не больше, чем распутник с нюхом на деньги, и решила, что могу заманить его в ловушку, только изобразив из себя любившую поразвлечься роковую женщину. Он принимал меня за самую пылкую из сирен, когда-либо приплывавших от берегов Англии, и попытался обольстить рассчитанной смесью безудержного секса и покоряющей английской спортивности. После того, как мы заморочили таким образом друг другу голову, вряд ли стоило удивляться тому, что все кончилось ужасной ссорой. Наша связь, казалось бы такая прочная, оказалась большой иллюзией. Играть день и ночь какую-то роль можно лишь короткое время, а потом наступает ужасная опустошенность, и неудивительно, что наши отношения разрушились, хотя и продолжались довольно долго.

— Но что нас толкнуло играть эти роли? — спросил озадаченный Стив.

— Причина в том, что мы очень желали друг друга. Вряд ли иначе мы бы так втянулись в это столь сомнительное приключение. Думаю, что ты был пресыщен Кэролайн — возможно даже больше, чем предполагал, а может быть, были и другие причины, о которых мне ничего не известно. Возможно, трудности в банке из-за Корнелиуса? А потом ты отправился в Англию, где жила я, любовница Пола…

— Этого моего проклятого лучшего друга!

— Да, это было его наследство нам, Стив. Я говорила тебе правду в тот день в дюнах Воксхэма. Я была очень одинока, а ты — так притягателен, но когда все было сказано и сделано, я желала тебя как друга Пола. Я любила не тебя, а его, которого видела в тебе. Я стремилась в прошлое и все делала, чтобы вернуться туда. Я знала, что ты всегда принимал меня вовсе не такой, какой я была в действительности.

— Но ты ошибаешься.

— Нет, Стив. Это тебе просто казалось.

Я напомнила ему, как ему хотелось выглядеть этаким спортсменом, преданным честной игре, желавшим быть благородным по отношению к эмансипированным женщинам.

— Но в чем же была истина? — спросила я. — Ты терпел эмансипацию Кэролайн потому, что она тебе ничем не грозила. При всех ее разглагольствованиях, Кэролайн вовсе не была эмансипированной женщиной. Ты терпел мою эмансипацию потому, что, хотя я и преуспевала в мире бизнеса, мой успех никогда не угрожал твоей территории. Я была действительно эмансипированной. Но как только я стала разговаривать с тобой, прибегая к терминологии денег, власти и банковского бизнеса, то тут же оказалась на твоем пути, стала потенциальным соперником, и ты ответил совершенно так же, как ответил на вызов Корнелиуса — не по-спортивному, так как ты вовсе не спортсмен, Стив! Спортсмен не выживает долго в таком мире, в каком живем мы. Ты ответил ударом на удар, и так бесчестно, как ты умеешь это делать.

— Я, должно быть, просто чокнулся! — проворчал он.

— Ты, разумеется, был внимателен! Большинство женщин жалуются на то, что мужчины не принимают их всерьез, ты же принимал меня слишком всерьез! Позднее порой случалось так, что мне сама твоя ужасная реакция была комплиментом.

— Ты хочешь сказать, что у тебя не было желания работать в банке? Но, Дайана, — невинно проговорил Стив, а потом со значением задал вопрос, на который не мог бы ответить и сам Фрейд: — чего ты в самом деле хочешь?

Я вздохнула.

— Стив, это вовсе не страшная тайна. Я хочу того, чего хотим мы все. Я хочу любить и быть любимой. Хочу быть защищенной и счастливой. Хочу иметь дом и семью, а также работу, которая позволила бы мне реализовать мои собственные способности. Я думала, что смогу успешно заниматься банковским бизнесом, и продолжаю так думать, но если у меня никогда не будет возможности работать в банке, я буду жить без этого. И уж наверняка не отправлюсь на Вестминстерский мост, чтобы утопиться от досады. Чего ты, черт побери, ожидал от меня, опасаясь дать мне возможность вступить в банк «Ван Зэйл»? Боялся, что я воткну нож в спину всем мужчинам на Милк-стрит, в том числе и тебе, повешу вам на шею камни и брошу в Темзу? Дорогой мой, проявлять такую черную неблагодарность я предоставляю вам, американцам!

— Ты хочешь сказать, что спала со мной не просто потому…

— Дорогой Стив! — я не могла совладать с собой, потянулась через стол и вложила в его руку свою. — Я ведь не мадам де Мэнтенон и не Алиса Перрер. Я не домогаюсь власти через королевскую спальню. Богу известно, что у меня достаточно власти в моем офисе, и, когда я направляюсь домой к любовнику, последнее, о чем я думаю, это о большей власти!

— Прости меня, — он искренне устыдился. — Но женщины часто грешат этим, и…

— Мужчины не меньше, — возразила я. — Пол проложил себе путь к собственной частной банковской фирме, женившись на Марриэтте, и все думали, что это самое умное, что он мог сделать. Разве не очаровательны двойные стандарты? — Я думала, не пора ли нам перейти из гостиной в другое место, но боялась, что, приведя его наверх, уже никогда не выпущу оттуда. Вместо этого, налив себе еще бренди, я сказала: — А уж, если говорить о семействе Ван Зэйлов, то я просто не могла поверить, когда услышала, что ты женился на Эмили.

Это нечаянное заявление вряд ли отражало мой былой гнев, ревность и жгучее чувство утраты. Ничто не вызывало у меня большего волнения. Я рассказывала ему ровным голосом, что, услышав о его женитьбе, оставила всякую надежду на примирение, но чувствовала себя обязанной поддерживать с ним связь ради своих близнецов. Опыт с Аланом подсказывал мне, что просто отсутствующий отец лучше мертвого. — …И все же я не понимаю, почему ты на ней женился, — добавила я, чтобы продолжить разговор в спокойном топе.

Он рассказал о том, в каком состоянии возвратился домой в 1929 году.

— …И неожиданно среди мрака всех этих несчастий возникла Эмили…

Я закурила еще одну сигарету, стараясь не думать о том, как удивительно звучало имя Эмили.

— …И почувствовал себя настолько благодарным ей, что, когда узнал, что она хотела выйти за меня, подумал: а почему бы и нет? Мальчики были от нее без ума. Они хватались за всякий намек па эту возможность, как, впрочем, и все остальные, и даже Корнелиус.

— Но почему Корнелиус…

— Этот парень утопил бы в реке собственную мать, если бы это обещало ему хоть пятак прибыли.

Меня встревожило то, что ему по-прежнему не давали покоя мысли о Корнелиусе.

— …Но я, в конце концов, придумал способ вынудить этого приблудного парня покинуть дом один по Уиллоу-стрит! — заключил, торжествуя, Стив.

Я вспомнила зловонную атмосферу Нью-Йорка, его сверкающее варварство, порочное тепло, примитивное беззаконие «широко открытого» города.

— Так вот почему ты оставил Эмили, — тихо проговорила я.

— Да нет же, черт побери! — запротестовал он. — Я оставил Эмили потому, что она довела меня до пьянства, но это уже другая тема. Нет, дело в том, что теперь, когда я ее оставил, я не найду себе покоя, пока не избавлюсь от Корнелиуса, и, поскольку я уже несколько месяцев понимал, что мы с Эмили идем к разрыву, я сделал все, что мог, чтобы спланировать будущее. Если уж ты хочешь знать правду, то я заключил секретную сделку с Льюисом Карсоном, и мы готовы на всех парах двинуться вперед. У этого парня не должно остаться никаких шансов.

Я вспоминала все, что мне доводилось слышать о Корнелиусе.

— Ты в этом уверен?

— Разумеется, уверен! — захлебываясь от восторга, ответил он, позабыв обо всех своих проблемах, а когда его глаза затуманились при мысли о будущем триумфе, он мечтательно добавил: — Ты когда-нибудь слышала о Законе о банках Гласса-Стигелла?