Я слушал и слушал. Порой он протягивал ко мне над столом руку и касался моей кисти, словно этим мог как-то смягчить рассказ об отмщении. Вдруг он остановился.
— Прости меня. Ты слишком молод, и так мало видел в своей жизни… Это, должно быть, слишком трудно для тебя. — Мои пальцы доверчиво сложились в его руке. Я был снова маленьким мальчиком, безоглядно верным и послушным, готовым идти за ним на край света. — Ну вот, наконец, — проговорил он, коротко пожав мою руку, прежде чем выпустить из своей, — мы дошли и до мисс Дайаны Слейд. — Его лицо было ярко освещено луной. Устремив на меня свои темные глаза, он, смеясь, воскликнул: — Ты и Дайана! Какое тщеславие!
И стал рассказывать о своей знаменитой лондонской любовнице.
То, что я услышал, мне не понравилось.
Он рассказывал все до мельчайших подробностей, не утаивая ничего ни от меня, ни от себя самого. Оглядываясь теперь на свои последние годы, я понимаю, что у меня никогда не хватило бы храбрости рассказывать такому неоперившемуся восемнадцатилетнему мальчику о брачных проблемах, так прекрасно разрешенных этой мисс Слейд. Он говорил даже о своей эпилепсии, и это далось ему труднее всего; я видел, как сжались его кулаки, а глаза на побледневшем лице пылали огнем.
— Вам не следовало говорить мне об этом, сэр, — выпалил я наконец.
— Нет, следовало, — мгновенно отозвался Пол. — Я должен рассказать тебе решительно все. Я должен пройти через это.
В конце концов я набрался смелости спросить Пола:
— Вы уверены в том, что не женитесь на мисс Слейд?
— Я не женюсь на ней, — мгновенно прозвучал его краткий ответ. — Ты удовлетворен? Почему ты не спрашиваешь, не намерен ли я признать ее сына?
Я сразу же понял, что он меня испытывал. И сделал бесстрастное лицо, но почувствовал, как кровь уже приливала к оболочке, в которой пряталась моя Ахиллесова пята.
— Может быть, вы думаете, что это не ваш сын, — учтиво отвечал я.
— Он мой. Что дальше?
Оболочка взорвалась. Я смотрел то на пол, то на потолок, то в окно, пытаясь придать своему лицу беспечный вид, а когда снова посмотрел на него, то увидел, что он все понимал. Более того, его это веселило.
— Вы уверены, что он ваш, сэр? — Он надолго задержал на мне свой взгляд. Глаза его сверкали, но были лишены всякого выражения. Нервы мои сдали. Я густо покраснел. — Простите меня… я не хотел… простите меня, сэр, я не хочу больше говорить об этом…
— Успокойся. Нет никакой необходимости ползать на четвереньках только потому, что ты высказал совершенно логичную мысль. Покончим с этим раз и навсегда. Этот ребенок мой. Я это знаю, и будет лучше, если ты согласишься с этим. Я не признаю его потому, что хочу защитить Сильвию и самого Элана от своих денег и от своего положения, совершенно так же, как твоя мать стремится защитить тебя. Если бы тебя не так ослепляла ревность, ты признал бы эти вполне очевидные причины.
— Я не ревную, сэр.
— Убеди меня в этом.
— Но в этом же просто нет необходимости, сэр, разве не так? Я ваш наследник, а он нет.
— Вот именно! — его суровость внезапно растворилась, словно он больше не мог ее сохранять, и, вставая, он ласково похлопал меня по плечу, как своего многообещавшего протеже. — Мне кажется, — сказал он, когда я тоже поднялся на ноги, — по поводу биологической связи болтают много чепухи. Лично я верю в усыновление.
Я кивнул. Я больше не мог смотреть на него и чувствовал, что и он больше на меня не смотрит. Засунув руки в карманы, он двинулся к двери.
— Тебе, разумеется, придется сменить фамилию на Ван Зэйл, — подумав, добавил Пол.
— Да, сэр.
— Пол Корнелиус Ван Зэйл.
— Да, сэр.
Пол улыбнулся. Он был удовлетворен.
— Присоединимся к остальным, — сказал он, открывая дверь. — Позже сможем продолжить разговор.
Меньше чем через неделю после того, как он был застрелен в своем кабинете, я перешел в наступление, чтобы занять его место.
Все говорили, что мне это не удастся. Это меня удивило. Я уже воображал, что меня никто не остановит. Деньги давали мне это право.
Когда прекратились разговоры о том, что мне следует поехать в Европу, в Йель, к черту на рога — куда угодно, лишь бы не в дом один по Уиллоу-стрит, — я переехал в дом Иола, засучил рукава и принялся работать с таким рвением, как никто из моих доброхотов-советчиков.
Мои друзья восхищались мною. Я был тишайшим из всех нас четверых и самым застенчивым, но теперь я говорил даже своим партнерам: «Этого хотел Пол», — и настаивал на предоставлении мне самостоятельности. Моя таинственная, абсолютная уверенность в себе создала мне репутацию чудака со Среднего Запада, и за одну ночь превратила меня в лидера стаи. Джейк и Кевин ходили объятые благоговейным трепетом, и только Сэм, практически как всегда, быстро опомнился и попросил: «Возьми меня с собой!»
Много лет спустя меня кто-то спросил: «Почему Сэм понравился вам больше двух других?» — и я ответил, что это было не так. Больше всех мне нравился Джейк Райшман. Несмотря на разные религии, мы принадлежали к одинаково образованным семействам, и я находил между нами много общего.
Кевин разделял мои спортивные интересы, но был таким шумным, что я от него уставал. Сэм нравился мне тем, что был очень дружелюбным, но для меня оставалось загадкой, почему он чувствовал себя так неловко с Джейком. И только позднее я понял, что он втайне боялся его. Бедный Сэм! Джейк был таким аристократичным ньюйоркцем, таким уверенным в себе, в авторитете своей семьи и в прочности своего места в мире! Его семья жила в Америке уже больше ста лет, и в величественном особняке Райшманов на Пятой авеню разговор за обедом шел на немецком языке, в подвале хранились только немецкие вина, а на большом органе в атриуме играли музыку только немецких композиторов. Для Сэма, неистово пытавшегося откреститься от своего немецкого наследия, поскольку его иммигрантов-родителей в самом начале войны закидывали тухлыми яйцами, было непонятно, как Джейк может гордиться тем, что он немец.
— Ну да, разумеется, когда развязалась война, было трудно! — с удивлением говорил Джейк, когда одним прекрасным вечером Пол спровоцировал их на спор о том, что для них значил их германо-американизм. — Разумеется, было трудно исполнять свой долг американских граждан, когда мы не могли не симпатизировать всем тем немцам, которые безусловно никогда не желали войны! Но в этой войне виноваты были не мы. Почему я должен чувствовать себя виноватым в милитаристских устремлениях Пруссии? Мне не было до них никакого дела!
Сэм робко сказал, что, возможно, было бы лучше быть евреем.
— А это мне для чего? Я такой же немец, как и вы!
— За тем исключением, что ваше настоящее имя не Ганс-Дитер, — проговорил бедняга Сэм и рассказал нам, как жестоко его дразнили в школе до того, как он сменил имя на чисто американское.
Джейка этот рассказ привел в ужас. Во время войны он вместе с несколькими другими мальчиками находился под опекой богатых семей немецких евреев и понятия не имел о том, как страдали менее привилегированные американцы немецкого происхождения.
— Вы должны оставаться с нами! — страстно воскликнул он. — Мы сделаем так, что вы снова будете гордиться тем, что вы немец!
И потом он все время заботился о том, чтобы поднять Сэму настроение, пока к концу этого первого лета мы все не позабыли о том, что Сэм другого происхождения.
Однако, хотя с Сэмом нас крепко связала смерть Пола, я подозревал, что даже если бы Пол был жив, Сэм все равно стал бы моим ближайшим другом — добрый, трудолюбивый, строго гетеросексуальный Сэм с его патефоном, джазовыми записями и смелыми картинами Клары Боу. В его обществе мне всегда удавалось расслабляться. Фактически я ему абсолютно доверял и, когда позволил ему связать свое будущее со мной, начал понимать, что два брата не могут быть связаны теснее своими кровными узами, чем я был связан с Сэмом Келлером тяжелыми испытаниями двух первых лет в банке Ван Зэйла.
Сказать, что мы полностью положились друг на друга, впервые войдя в банк, было бы недостаточно. Я не пошел бы так далеко и так быстро, если бы не было Сэма, и он, в свою очередь, был в равной мере обязан мне. Мы были как пара акробатов на проволоке, где ничто не спасало от падения с головокружительной высоты, кроме собственной сноровки и совершеннейшей координации движений, обусловленной необходимостью выжить. Я спасал его, он спасал меня, и за эти два года, начиная с убийства Пола и кончая уничтожением его убийц, я потерял счет случаям, когда мы с Сэмом приходили друг другу на помощь.
