Я читал ее повесть «Чужое рождество» и не мог оторваться. Мне очень нравилось эта девочка. Мне было очень хорошо с ней в литературной постели. Даже лучше, чем в литературной постели с Имярек. Девочка Н. была мудра и талантлива. Чтение для меня и вообще восприятие искусства – это всегда прежде всего секс с Автором. Остальное я в рот ебал, и вам того же желаю. Хотя, если уж так надо, мне всегда есть чего сказать на любом из рецензентных языков. Хули, на филфаке не зря учился! Знаю чего почем. Только это хуйня все, потому что за редким исключением все филологи – инфантилы. Не нюхали горюшка и не пережили должных мучений духа и плоти страданий. Женщин-филологов вообще не бывает, потому что все они извращенки, которым тесно в постели с мужчиной. Дуры, блядь!
А те филологи, которые мужики настоящие, как, например, Аркадий Белинков, – это уже да. Его и проблемы волнуют соответственные. Словом, конечно, бывают настоящие мужики, которые филологи от Папы, а не потому, что в «точные» науки не дано им врубаться!..
Мне очень понравилась Н. как литератор, и я хотел с ней познакомиться. Вообще в ту весеннюю сессию моя попсовость цвела буйным цветом. Я с невъебенной легкостью сходился с людьми, оставлял о себе самое хорошее и наивыгоднейшее в своей противоречивости впечатление, травил бесконечные анекдоты, очень трогательно и многозначительно поводил рыжими бровками, поднимал оригинальные проблемы, увлекал воображения всяких поэтов и поэтесс, и так устал, что уже в осеннюю сессию сменил тактику на прямо противоположную, и хотя продолжал водить бровками и улыбаться девочкам, совершенно перестал тусоваться, пить с ними водку, а в следующую, минувшую весну и вовсе послал все на хуй. Я не люблю, когда мне легко все дается. Меня это грузит. Я не люблю молодых литераторов, считающих себя профессионалами и не врубающихся ни во что. Все, конечно, милые люди и я всех люблю, но они неминуемо рано или поздно начали бы меня ненавидеть.
А тогда, на первом курсе, мне было весело. Я был беззаботным евроремонтным рабочим, только что сдавшим очередной объект и радостно угощавшим некоторых друзей пивом. Ах, зачем я так тосковал тогда по уже кинувшей меня Имярек! Лучше бы ебал поэтесс! Бедный я преданный мудак! Сколько было возможностей! Дурак я дурак. Ебал я тогда поэтесс, ебал я их и поныне, ебя тем самым в рот свою Вечную Любовь, и был я тогда нормальным мужчиной и все было бы у меня хорошо. Зачем Небесный Папа вечно подкупает меня сомнительными перспективами? Почему он не дает быть мне обычным ебарем? Ведь такие способности пропадают, еб мою мать! Ах, каким бы я мог быть бабником! Может ещё не поздно? Не знаю... Как бы так все знать и много-много баб ебать, не казнясь и не заботясь об их будущем? Как бы мне так научиться? Наверно, раньше надо было думать. Старый я стал в свои неполных двадцать пять. Хуевско...
Короче говоря, мы очень трогательно познакомились с Н., устроив всем нашим сокурсникам представление в лице нашего спонтанно возникшего горячего спора на семинаре по современной литературе. Спорили мы действительно так горячо, что продолжили даже после окончания пары. Точнее горячо спорила Н., а я охуевал, как ей может быть это так интересно, поскольку сам начал спорить даже не с ней, а с преподавателем, который взбесил меня своей полной мыслительной импотенцией. Мы ещё не знали имен друг друга и обращались просто на «вы». Потом мы пошли на «практическую грамматику», которую я уже года как три сдал на филфаке, но в Лите это никого не ебло. Там-то и выяснилось, что девушка, с которой я только что спорил, это и есть Н., написавшая так понравившуюся мне повесть «Чужое рождество». Мы стали регулярно пиздеть с ней о жизни и тусоваться. Оказалось, что она, как и я, человек интересной судьбы. Училась ранее какой-то точной хуйне совместно, что самое смешное, с моим бывшим одноклассником Пашей Камышанским, с которым мы в шестом классе начистили друг другу ебала за то, что я нечаянно уронил его очки, а он первым неожиданно для меня дал мне по морде. Я тоже дал. Мы подрались было, но нас разняла учительница алгебры и геометрии Флорида Львовна, ибо битва крылатых гигантов состоялась прямо на уроке.
Потом Н. поступила в Лит, одновременно учась в Педагогическом институте на преподавателя музыки. Любила петь. Писала попсовые песни. Это нас сблизило. Мне искренне очень симпатичны люди, которые слушают запоем совковую кабацкую попсу в лице групп «Ласковый май», «Мираж», «Фристайл» и одновременно с этим пишут курсовые работы на материале Мартина Хайдеггера. Это амбивалентно, блядь. Я это все очень люблю, а кто в сие не врубается, может незамедлительно прошествовать по направлению к ближайшим гениталиям! Я серьезно. Можете отправляться прямо сейчас! Чего вы ждете, я не пойму?
И мы стали с Н. сидеть на лавочках, курить сигареты и гонять чаи, культурологИруя на темы взаимопроникновений элитарного и массового искусств и прочей якобы интересующей нас хуерды.
Мы стали обмениваться с ней всяческой творческой продукцией и по прочтении ещё нескольких ее опусов я понял, что она без сомнения ровный и хороший писатель. Но, повторяю, после каждого визита в ее тусовку, у меня долго не возникало потребности в новом общении, хотя, честное слово, я не могу ничего плохого сказать ни о ком из ее друзей.
Так мы с ней и общались. Тем не менее репетировать с ней мои песни мы стали только спустя где-то полтора года после знакомства, после того, как я уже записал вариант с Н-1 на элиной студии. (На днях я, кстати, после долгого перерыва послушал то, что мы тогда назаписывали и мне все это понравилось гораздо больше, чем раньше. Так всегда бывает. И осьмнадцати – (теперь уже девятнадцати) – летняя Н. очень даже неплохо все спела. Очень она все-таки красивая девушка. Ни прибавить, блядь, ни отнять. Хороша она. И песенки ничего даже в том варианте.)
С самого начала я не был уверен, что Н. – это то, что нужно для моих песен, хотя она безусловно лучше всех остальных претенденток понимала, чем я, собственно, занят.
Кончилось, все очень грустно, хотя и по-взрослому. Надо отдать должное нам обоим. Мы долго репетировали под скинутые на обычный магнитофон минусовки; я ездил-ездил к ней в гости, на репетиции; наконец мы пошли на студию к Сереге и там, в сущности, ничего не получилось, хотя ему очень понравилась девочка, вследствие чего он терпеливо писал ее в течение четырёх часов.
Послушав дома несведенный вариант с энным пением, я понял, что это не то. Я не знал, как быть. Это было совсем-совсем не то. Я не мог допустить, чтоб снова было не то, после того, как потратил столько времени на весь предшествующий вокалу этап, выжав из себя самого все наличествующие во мне, хоть и немногочисленные, но опять-таки все, соки. Я не мог. Я не мог. Я не мог.
Две недели я жил в ужасе перед звонком Н. Если бы вы знали, каких трудов мне стоило сказать ей правду, когда она наконец позвонила, видимо, уже все почувствовав. Н. замечательная девочка. Но я не мог. Она здорово поет, но это было совсем не то. Видит Бог, блядь. Я не мог. Мне кажется, она не сердится на меня. Н., прости меня, пожалуйста, амбициозного мудака. Я не мог. Честное слово... Я чувствовал, что мне нужна другая девушка для этих ебаных девичьих песен. Слишком многое я, быть может и неосмотрительно, но таки поставил на карту... Ебать меня в голову!
Простите же мне мою целеустремленность! Во всём виноваты проклятые родители-убийцы, раз и навсегда посеявшие в меня семена, взошедшие в моей душе в виде неразумного, злого, но вечного стремления к идиотским, в сущности, целям. Прости меня, Господи, блядь...
LXXI
В этой, блядь, неоправданно, как всегда, буйной голове вам, милостивые государыни и царьки, будет предложено путанное изложение космогонической подоплеки всей этой ебаной поебени, коей я вас уже вне всяких сомнений невъебенно, блядь, наверняка утомил.
Все, конечно же, как вы понимаете коренится в моем взгляде на этот мир и в моем же, блядь, понимании того, что следовало бы считать ИСТИННЫМ БОЖЬИМ ПРОМЫСЛОМ, благодатью, если угодно и далее так же.
