Судя по телефонным счетам, она старалась звонить, когда меня не было дома.

Я не интересовался этим, но то, как спокойно, тоном старшей сестры она разговаривала, давало основания думать, что ее мать — особа истеричная. Сабина вела себя с ней очень терпеливо. О маме она почти никогда не рассказывала, зато беспрестанно говорила об отце, мистическом и голубоглазом, о его неизгладимой травме, о том, как он понимает добро и зло. Казалось, она и сама не сознавала, что общается с мамой гораздо больше. Как будто что-то мешало ей общаться с отцом.

Однажды она показала мне фотографию своих родителей. Красивая пара. Ее мама, темноволосая и сильная, как Сабина, и почти такая же красивая. На фотографии она была еще довольно молодой, не старше сорока.

Почему мы никогда не были у нее дома? Почему я позволял ей проявлять внимание к моим родителям? Может быть, я был недостаточно добр к ней? Или не показывал, насколько она мне нравится? Может быть, я был ленив?

Почти целый час я потратил на звонки во все школы Фордена, Зутфена и окрестных деревень, которые нашлись в справочнике.

Наконец неподалеку от Зутфена обнаружилась та, в которой некий господин Эдельштайн преподавал историю. Только вчера и сегодня его не было в школе. Телефона мне не дали, но после долгих уговоров удалось получить адрес.

Папа никогда и никому не давал свою машину. Даже мне.

— Она ушла! Пап, послушай, что она мне написала!

Папа, конечно, удивился, но отреагировал спокойнее, чем я ожидал. Кажется, ему показалось, что мне трудно говорить о случившемся, и он повел себя так, словно его это не касается, довольно неуклюже демонстрируя уважение к моей частной жизни.

— Пап, для меня это так же неожиданно, как для тебя! — кричал я сердито. — Она собиралась сегодня праздновать со мной шабат, мы должны были на следующей неделе ехать в Париж!

— Она всегда была немного странной.

— Что ты имеешь в виду, черт возьми?

— Ну… эти истории, и бесконечные расспросы, и эта… несколько истеричная… одержимость войной…

— Ты хоть сейчас не мог бы подумать о ком-то, кроме себя? Она, черт побери, разговаривала об этом с тобой — для тебя!

— О, — он помолчал, — но она всегда вела себя несколько импульсивно… беспокойно.

— Она ушла! Я должен узнать куда и почему!

— Тебе это действительно нужно?

— Господи, папа, она моя подруга! Единственный человек в мире, кому я доверял, и она меня, черт бы ее побрал, бросила! — Конечно, папе это тоже казалось ужасным, и он хотел меня ободрить. Но в результате только разозлил. — Ты что, не понимаешь? Она ушла, и я знаю: случилось что-то ужасное. Я в этом уверен! — орал я.

— Никогда нельзя знать наверняка, Макс. Особенно в твоем возрасте… Мне она тоже очень нравилась, но она так молода. Ты уверен, что у нее нет кого-то еще? Такое, знаешь ли, случается.

— Откуда мне знать? Она всегда была рядом со мной. Навязалась на мою голову.

— Макс, может статься, в ваших отношениях что-то умерло? И она ушла, потому что не могла этого вынести?

— Ты думаешь, со мной случилось что-то обычное! Рациональное! Вовсе нет. Я чувствую. Знаю. Я тебя не понимаю. Ты всегда так… так… Господи. Дай мне маму.

Он позвал маму.

— Боже, Максик. — Она помолчала, подбирая подходящие слова. — Я и сама не могу поверить, малыш. Вот ужас-то. Конечно, тебе надо туда поехать, найти ее родителей, попробовать что-то узнать.

Она замолкла, и вдруг я услышал, как она обратилась к папе:

— Сим, черт возьми! Дай мальчику машину, есть вещи поважнее, чем поцарапанная дверь или помятый бампер!

— Я другого боюсь, и ты это хорошо знаешь, Тин. — Голос его звучал уже не так спокойно, как раньше.

— Дай ему машину, Сим, возьми и дай. Ты дашь нашу машину моему сыну!

— Нашему сыну.

— Да, нашему сыну, нашу машину.

Мама в роли психотерапевта? Что это с ней случилось?

Я молча ждал результата. Казалось, в папиной голове идет сражение. Кулачный бой.

Наконец послышался глубокий вздох, означавший принятие нелегкого решения.

Я услышал, как мама передала ему трубку.

— Ладно, — сказал он. — Можешь приехать прямо сейчас.

Я бы никогда не признался папе, что мне, впервые в жизни, было страшно вести автомобиль. Лучше бы мне совсем не ехать.

Папин «сааб» был комфортабелен, солиден, в салоне пахло дорогим автомобилем, но во тьме, на скоростном шоссе, я чувствовал себя неуверенно в этой тяжелой, взрослой машине. Было что-то нереальное в том, как я мчался по дороге в сырой, холодный вечер, среди множества спешащих по своим делам машин. Я был словно во сне. Временами поездка казалась мне приключением, почти праздником, но сразу вспоминалась ее истинная причина, и внутри все начинало дрожать от возбуждения.

Как только появились указатели съезда на Форден, я почувствовал присутствие Сабины. Услышал ее дыхание, ее голос: он стал другим, холодным, и в нем не было больше ни насмешки над собой, ни неуверенности реальной Сабины. А может быть, она вообще замолчала?

Машина въехала в лес, стало темнее. Я заволновался и вытащил карту, чтобы следить за дорогой. Теперь казалось, что Сабина уходит от меня тем дальше, чем ближе я подъезжаю к дому ее родителей.

Эта длинная лесная дорога была плохо освещена, словно специально, чтобы отпугивать незнакомцев, непрошеных гостей вроде меня.

Серый, запущенный дом постройки шестидесятых годов с маленькой клумбой в палисаднике находился на краю Фордена. Свет горел, шторы были приоткрыты, но никого не было видно.

Я долго стоял перед дверью. И не решался позвонить. Нигде и никогда я не чувствовал себя таким нежеланным. Сквозь щель в шторах я видел большой книжный шкаф, лампу на столе, покрытом желтой скатертью, часы над камином — три штуки. И мерцающий свет — по-видимому, там работал телевизор. Я не мог поверить, что здесь прячется Сабина.

Мимо, по тихой, сырой улице, шел человек. С мокрых деревьев монотонно, успокаивающе сыпались капли. Человек нес в руках здоровенный топор, словно собрался всех поубивать. «Самое время, как раз сегодня», — пронеслось у меня в голове.

— Добрый вечер, — сказал он и поднял свой топор, как бы в знак приветствия.

— Добрый, — пробормотал я, сердце мое испуганно застучало. Я старался вести себя так, чтобы он решил, будто я только что пришел и собираюсь звонить.

Человек смотрел на меня недоверчиво. Враждебный взгляд жег мне спину, когда я повернулся к двери.

Я услышал его удаляющиеся шаги и позвонил.

— Да?

Дружелюбный, тоненький голосок. Можно ли назвать голос интеллигентным?

Дверь чуть приоткрылась, и я увидел ее. Умные глаза, темные с проседью, убранные в высокую прическу волосы, из-за которых она казалась сошедшей со старинной картины. В наше время пожилые дамы стригутся коротко. И совсем не похожа на Сабину, унаследовавшую от матери лишь цвет волос и нежность кожи.

— Да?

— Я… э… меня зовут Макс. Макс Липшиц…

Дверь тотчас же закрылась.

Сперва я обрадовался. Ясно, что пришел не зря. Потом забеспокоился. Отошел от двери, чтобы поглядеть в щель между штор, не прячется ли Сабина в комнате, но ничего не увидел. Я позвонил еще раз.

Дверь снова приоткрылась.

— Ее нет! — крикнула женщина. — Она уехала и пока не собирается возвращаться. Ясно? С тебя довольно? А теперь оставь меня в покое!

Мне показалось, что она плачет.

— Можно мне войти на минутку?

— Нет! Не надо входить. Я ведь только что сказала. Ее нет, и она не вернется. Они оба не вернутся. Оба уехали.

— Кто?

Она немного успокоилась.

— Твоя подруга. Моя дочь. Ей, правда, ничего другого не оставалось. Ничего другого. Она ангел, моя Сабина, ангел, ягненочек…

— Кто они?

— Я ничего не знаю. Я совсем ничего не знаю.

— Она ушла к другому? Если вы знаете, вам лучше мне это сказать. И я сразу уйду. Кто — они?