— До свидания, дорогой, — ответила я, возвращая Полу поцелуй, и, провожая его взглядом, взволнованно подумала, не ухитрилась ли я снова забеременеть.

Я не забеременела. Сначала это меня горько разочаровало, но потом я вспомнила о своем решении подождать до поездки в Мэн и приготовилась быть терпеливой. Однако терпеть это было нелегко, и несколько последних недель в Нью-Йорке могли бы показаться бесконечными, если бы не произошло то, что неожиданно отвлекло нас с Полом.

В нашу жизнь снова вторгся Корнелиус.

Я не виделась с ним со времени его приезда в Нью-Йорк в 1923 году, хотя Пол звонил Милдред, когда мы ездили прошлым летом по делам на Средний Запад. Я часто предлагала, даже просила Пола, снова пригласить к нам Корнелиуса, но он лишь спокойно отвечал:

— Корнелиус понимает, что делает, а если нет, то мне неинтересно с ним встречаться.

Мы ждали. Ничего не произошло. Пола стало раздражать даже упоминание имени Корнелиуса, когда наконец в начале июня его уверенность была вознаграждена.

— Письмо от Корнелиуса! — сказал он, широко улыбаясь мне с другого конца обеденного стола, и подтолкнул ко мне листок из блокнота.

Я взяла письмо. Оно было написано на латыни.

— Пол! — воскликнула я пораженная, и вслед за ним рассмеялась. Было приятно увидеть его в превосходном настроении. — Что он пишет?

— Пишет, что хорошо поработал над латынью и греческим после возвращения из Нью-Йорка. Что изучил книгу Гибсона «Упадок и падение Римской империи».

Меня удивило такое невероятное превращение Корнелиуса в исследователя древних языков.

— Вообще-то, глубоко в классику погружаться нет необходимости, главное, лишь бы он знал разницу между герундием и герундивом. Напишите ему сразу же, Сильвия, и пригласите на лето в Бар Харбор.

Вряд ли кого-то могло порадовать так, как меня, это возвращение интереса Пола к своему внучатому племяннику, но я была встревожена тем, что целью приглашения Корнелиуса в Мэн было заставить его провести лето в напряженных занятиях. Прежде чем я успела возразить, были наняты репетитор из Гарварда и тренер из теннисного клуба, и Пол подыскивал троих семнадцатилетних юношей, которые могли бы составить Корнелиусу компанию и вызвать у него интерес к соревнованию.

— Не забудьте о его хрупком здоровье, Пол, — озабоченно напоминала я мужу. — Оставьте в его расписании достаточно места для отдыха и развлечений.

— Дорогая моя, как я понимаю, ему до слез надоели отдых и развлечения. Как вы думаете, почему он написал мне это письмо? Ему хочется начать жить напряженной деловой жизнью, и я не намерен его в этом разочаровывать.

— Но как же вы найдете троих других мальчиков, которые согласились бы разделить с ним все эти занятия?

— Очень просто. Семнадцатилетние парни могут вынести все, кроме скуки — им это понравится. Главная проблема в том, чтобы выбрать из многих таких умных парней, которые охотно пошли бы на это.

Я продолжала сомневаться, пока не оказалось, что Пол был прав. Едва он заикнулся об этом среди своих друзей, как оказался засыпан предложениями их отпрысков. Но Пол предъявлял жесткие требования к своим протеже и остановился на двух юношах, вполне отвечавших его целям.

— Я приглашу Джейка Райшмана, — объявил он. — Не думаю, чтобы Корнелиус когда-нибудь раньше имел дело с евреем, а я уже давно приглядываюсь к этому парню Джейкоба — он представляется мне самым многообещающим из нового поколения Райшманов. И еще Кевина Дайли, чей отец теперь совершенно погряз в политике. Мне нравится, как Кевин сравнивает английское присутствие в Ирландии с римским присутствием в Европе, и всегда при этом ссылается на высказывание Тацита. А теперь посмотрим, кто бы еще подошел, чтобы квартет был полным.

Я назвала несколько имен, но Пол коротко замечал: «Глуповат», или же «Не честолюбив». И я уже предупредила экономку в Бар Харборе, что летом там будут жить с нами только трое юношей, когда Пол неожиданно определил своего четвертого протеже.

Это открытие произошло в первый же вечер, когда мы приехали в Бар Харбор и решили прогуляться после обеда в саду. Раньше считалось вредным для здоровья жить на самом берегу, и поэтому коттеджи, вроде нашего, в девятнадцатом веке строили как можно дальше от воды. Рядом с домом Пола был плавательный бассейн и теннисный корт, а дальше по склону холма уступами спускались к берегу окруженные кустарником лужайки, обставленные садовой мебелью со следами дождей и ветра. Все эти деревенского вида кресла были типичными для Бар Харбора, и такими же привычными, как и корзинки, плетенные индейцами из прутьев традиционно использовавшиеся для визитных карточек, такие же непритязательные, как популярное в Бар Харборе хобби — собирание камешков на морском берегу. Даже Пол забывал в Бар Харборе о своих городских вкусах и занимался парусным спортом, поднимался на Маунт Дезет и участвовал в пикниках на просторах Оушен Драйв.

Мы вернулись домой, когда солнце уже садилось. Я не ожидала увидеть в саду в этот поздний час ни одного садовника, но на второй лужайке ниже дома деловито подстригал газон юноша в рабочем комбинезоне.

— Хэлло, Сэм! — окликнула я его.

Он был сыном главного садовника, присматривавшего за домом в наше отсутствие, жена которого в летние месяцы исполняла обязанности моей экономки. Келлеры были иммигрантами из Германии. Когда мы их нанимали, Сэма звали Гансом-Дитером, но в 1917 году он сменил имя из-за антигерманских настроений в школе, и его назвали Сэм, по имени популярного ковбоя, героя журнала для юношества. Пола забавляла его решимость стать американцем. Я вспоминаю, как он говорил Келлерам: «Ваш сын смелый парень!» Но Келлеры были прусскими лютеранами, а не германскими евреями, и не улавливали этого комплимента.

— Добрый вечер, госпожа Ван Зэйл, — отвечал юный Сэм Келлер, с улыбкой распрямив спину. — Добрый вечер, сэр. Добро пожаловать снова в Бар Харбор!

У него были превосходные манеры, но он не был красавцем, этот высокий широкоплечий парень, всегда сиявший дружеской улыбкой.

Я заметила, как в глазах Пола загорелся огонек пристального внимания.

— Давно ли ваш отец заставляет вас делать вместо него всю свою работу?

— С тех пор, как начались каникулы в школе, сэр. Это моя летняя практика. Я подстригаю газоны и вокруг другого коттеджа. Когда в Бар Харбор съезжаются отдыхающие, здесь всегда много работы, почти во всех домах требуется рабочая сила.

— Делаете деньги, не так ли? И что вы будете с ними делать?

— Я коплю на колледж, сэр. Собираюсь стать юристом.

— Все юристы жулики! — поддразнил его Пол.

— Ничего себе! Вы действительно так думаете, сэр? Разве это не противоречит закону усреднения?

Оба рассмеялись, и, когда Пол задал еще несколько вопросов, я была почти уверена в том, что Сэма Келлера уже начала обвивать шелковая сеть, которая увлечет его от скромных занятий в более грубый, живущий бурной жизнью мир.

— Но как он найдет общий язык с другими? — в недоумении спросила я Пола. — Подумайте, Джейк Райшман — аристократ с Пятой авеню! А сам Корнелиус, с его родословной, восходящей к голландским феодалам! Даже Кевин, и тот сын миллионера! Как поладит с ними Сэм?

— Превосходно, как мне кажется. У него больше уверенности в себе, чем у этих троих, вместе. И если уж стоит о ком-то беспокоиться, так это о Корнелиусе, не привыкшем общаться с юношами его возраста, а с Сэмом Келлером будет все в порядке.

Но я беспокоилась обо всех и была убеждена, что Пол подобрал слишком разношерстный квартет. Мне следовало бы знать больше. Сэм из своей садовой сторожки шагнул в гостиную, как если бы всю свою жизнь общался с собиравшимся летом в Бар Харборе обществом, и через минуту даже Джейк Райшман спрашивал себе кетчупа к молотому мясу. Болезненная стеснительность Корнелиуса словно расплавилась, и ее как не бывало, и вскоре даже речь готовившегося к высшей школе Кевина Дайли стала более мягкой под влиянием среднезападных интонаций Корнелиуса. У всех четверых был волчий аппетит, и после нескольких утренних часов, проведенных над классическими текстами под руководством приглашенного учителя, они устремлялись в столовую, очищали до блеска тарелки и вырывались оттуда как стая щенят из корзины, в которой их откуда-то привезли. В половине третьего на час приходил тренер по теннису, и после его ухода они оставались на корте, со смехом и криками перебрасывая мяч через сетку.