Когда Катерина, раскрасневшаяся от жары и волнений, протянула ему руку, он принял ее крайне неловко и подвел жену к миланскому послу и епископу, чьи цветистые комплименты, посвященные ее красоте, окончательно затмили жалкую речь Джироламо. Поскольку эти благородные мужи не собирались умолкать, он потерял терпение и отвел Катерину в сторону, к высокому древнему дубу. Телохранители пошли за ним.

Я наблюдала за разговором со стороны, стараясь как можно незаметнее отгонять комаров. Джироламо подарил жене ожерелье из огромных жемчужин, и Катерина рассыпалась в благодарностях. Муж неуклюже попытался застегнуть свое подношение у нее на шее, но у него ничего не получилось, и он поручил это одному из стражников. Все это время Джироламо поглядывал по сторонам, явно недовольный и озабоченный. Катерина отважилась спросить его о чем-то, но он отмахнулся от нее огромной лапой, а затем заговорил громче, чтобы свита супруги, я и его стражники тоже слышали.

— Я вовсе не обрадовался, когда узнал о твоем приезде, — начал он с крестьянским выговором. — Я не шутил, говоря о том, что здесь свирепствует чума, а меня пытались убить. Теперь я вынужден у всех на виду ездить по улицам! Я отправил в Имолу письмо, в котором изложено все это. Разве ты его не получила?

Джироламо в первый раз устремил злобный взгляд прямо на жену, после чего застыл неподвижно. Он выпрямился во весь свой рост, как будто подчеркивая, что Катерина едва доходит ему до плеча. Руки Джироламо были прижаты к бокам, но кисти сами собой сжались в кулаки.

Катерина тоже замерла. Она перевела ожесточившийся взгляд в землю и выдвинула подбородок, что обычно предшествовало у нее вспышке гнева. Простояв так несколько секунд, графиня взглянула на супруга и улыбнулась чуть менее фальшиво, чем до того он сам.

— Нет, — ответила она с обезоруживающим обаянием и продолжила грудным женственным голосом, какого я ни разу не слышала у нее: — Иначе я никогда бы не ослушалась тебя. Прошу прощения, но я так хотела увидеть воочию своего супруга, что не могла больше ждать. Теперь, когда мое желание исполнилось, я совершенно счастлива.

Последние слова она произнесла с наигранным подобострастием, откровенно потешаясь над мужем. Однако Джироламо совсем не знал Катерину, поэтому ничего не понял.

Он выслушал ее, кивнул, принимая оправдание, и спокойно сказал:

— Что ж, едем, и побыстрее. У меня полно неотложных дел. — Он повернулся спиной к своей благородной супруге, даже не подумав поклониться, и жестом велел стражникам возвращаться к лошадям.

Катерина не двинулась с места. Она стояла, глядя туда, где недавно находился Джироламо. Ее фальшивая подобострастная улыбка быстро исчезла, а глаза сузились от сдержанной ярости.

Пока все садились на коней и возвращались к экипажам, я тронула ее за локоть и позвала:

— Ваше сиятельство!.. Нам тоже надо ехать.

Она стояла спиной к присутствующим, только я видела ее лицо и слышала голос.

— Паршивый рыбак! — пробормотала Катерина вполголоса, затем снова растянула губы в притворной улыбке и развернулась к дожидавшемуся эскорту.

Остаток пути графиня ехала верхом, а мы с горничными сидели в экипаже. По мере приближения к городу нам пришлось останавливаться через каждую четверть мили, и Катерина спешивалась, чтобы ее могли приветствовать кардиналы в алом облачении и благородные римляне. С наступлением ночи мы прибыли во дворец кардинала Урбино, расположенный в северной части города. Дворец был великолепен, только что отремонтирован, с мраморным фасадом, колоннами, фризами и фронтонами, но улицы, ведущие к нему, пребывали в ужасном состоянии. Между камнями пробивалась трава, нашему вознице приходилось прогонять с дороги пасущихся коз, зайцы проносились под копытами коней и проворно скрывались в поле, раскинувшемся напротив дворца.

Катерина, измученная поездкой, крепко заснула, несмотря на несносную жару. Она не шелохнулась, даже когда под окном спальни завыли волки.

Я проснулась на рассвете, потому что рядом кого-то рвало. Выскочив из постели, я обнаружила свою госпожу. Она склонилась над тазом, совершенно обнаженная. Я отыскала тряпку, смочила водой из кувшина, приподняла ее влажные от пота волосы и прижала прохладную ткань к затылку.

Когда приступ прошел, Катерина распрямилась и взглянула на меня. Ее лицо побелело, веки и ноздри трепетали.

— Это из-за еды? — спросила я.

Мы обе накануне отдали должное роскошным яствам и выпили немало вина.

Она помотала головой. Катерина дрожала всем телом, лоб блестел от пота, выступившего из-за удушливой жары.

— Он просто ужасен, — прошептала она. — Грубый, неотесанный. Я хочу домой.

Я снова смочила тряпку и обтерла ей лицо. Мне хотелось сказать, что ее супруг просто переволновался, у него сложный период, в жизни он, конечно, гораздо лучше, чем кажется, но это была бы ложь.

Поэтому я произнесла другое:

— Я рядом с тобой, мадонна. Ему сначала придется убить меня, если он захочет тебя обидеть.

Возможно, я сказала что-то не то, потому что ее глаза вдруг наполнились слезами. Но она подавила их усилием воли и решительно сказала:

— Я не больна. Это все из-за проклятой жары.

Я подумала, что если первое утверждение — правда, то второе — точно ложь, но не стала с ней спорить. Вместо этого я прополоскала тряпку, выжала и приложила к ее горячему лбу.

— Поедем со мной, — сказала она. — Я хочу, чтобы сегодня ты была рядом.

Не слушая возражений, Катерина заставила меня снять черное вдовье платье и дала вместо него наряд из темно-синего шелка, вышитый серебряными листьями. Платье оказалось лишь немного коротко и широковато в талии.

Несмотря на жару и солнце, которое нещадно палило даже в этот ранний час, Катерина оделась в подвенечный наряд со всеми полагающимися атрибутами. Нижнее платье было из черного шелка, вышитого розами и с продернутой золотой нитью, которая создавала ромбический рисунок. Черный корсаж и рукава покрывали такие же ромбы, украшенные золотыми бусинами. Сверху графиня надела платье из малинового атласа и тяжелый плащ из черного бархата с вышитым гербом Сфорца. В ушах у нее сверкали крупные рубины, шею украшали такие же камни на золотой цепи толщиной в палец и длинная нитка жемчуга, подаренная Джироламо.

Был день Святой Троицы, и весь Рим ликовал. Джироламо, натужно улыбающийся и сердитый, явился в переливающейся шелковой тунике небесно-голубого цвета с вышитым золотым дубом. Он со своей свитой возглавил процессию, Катерина ехала следом на белой кобыле. Я двигалась сразу за госпожой, перед представителями самых знатных семей Рима — Гонзага, Орсини, Колонна — и миланскими придворными. Мы проехали через центр города по широкой виа Ректа, проложенной вдоль Тибра, который недавно расширили и одели в кирпич по приказу Сикста. В Риме были сотни церквей, больше, чем мне когда-либо доводилось видеть, и сейчас все их колокола звонили. Этот звон заодно с приветственными криками народа, запрудившего улицы, оглушал меня.

Катерина позабыла обо всех своих волнениях. Оказавшись на публике, она снова превратилась в уверенную, сдержанную графиню, жену второго по важности человека в Риме. Моя госпожа поворачивала голову из стороны в сторону, махала народу, и я видела ее радостное, сияющее лицо.

Мы проезжали мимо бесчисленных церквей, многие из них нуждались в серьезном ремонте. Шпили у них были сломаны, кирпичи выпадали из кладки, окна разбиты, а каменные ступени за долгие века настолько износились, что вряд ли было можно подняться по ним. Попадались на пути лавки, новые и старые — в основном там продавали религиозные сувениры для паломников, которым приходилось пересекать виа Ректа, направляясь к святым местам, — парки, часто пустынные и заросшие, скопления грязных лачуг. Нам встречались и основательные дворцы, принадлежавшие богатым семействам и не менее состоятельным кардиналам. Я решила, что, когда древние римские храмы были новыми, они походили на эти квадратные белые строения из туфа. Их входы тоже были обрамлены мраморными колоннами с резными капителями и украшены изображениями всевозможных богов и херувимов.