— Ваше сиятельство, — обращается он к Катерине, и голос его, слишком тонкий для такого могучего тела, срывается. — Я принес вести от своего брата.
— Это ты уже говорил, — негромко отзывается Катерина, выжидая.
Ридольфо прерывисто вздыхает, после чего потоком выплескивает на нас скорбные новости:
— Горожане, как вы, возможно, догадались, сдались армии герцога Валентино без боя. Мой брат Диониджи смог бы удержать для вас крепость… но пушки Валентино в конце концов пробили брешь в стене. Диониджи сражался храбро и упорно, однако без поддержки он не мог сопротивляться вечно. — Ридольфо склоняет голову и испускает сдавленное рыдание. — Диониджи выказал беспримерную отвагу. Он ранен в голову, ваше сиятельство. Даже когда стало ясно, что поражение неизбежно, Диониджи, несмотря на боль от раны, не сдавался, не желал покинуть свой пост, не слушал угроз и посулов герцога. Он выказал полную преданность вам, готовность погибнуть за свою повелительницу, и Валентино был тронут. Он даровал моему брату трехдневное перемирие, чтобы Диониджи смог послать меня к вам и спросить, пришлете ли вы подкрепление для спасения крепости.
Правительница Форли отворачивается от великана, стоящего на коленях, ее рот подергивается от ярости.
— Скоты, — бормочет она. — Диониджи победил бы, если бы они не расстилались перед Валентино, словно потаскухи!
Она имеет в виду своих вассалов из Имолы, которые так испугались армии Валентино, что сдались раньше, чем он подошел к городу.
— Жители Имолы уже заплатили за это, ваше сиятельство, — говорит Ридольфо. — Армия Валентино разграбила город и изнасиловала всех женщин, даже монашек. Герцог лично отобрал для себя самых хорошеньких, говорят, он каждую ночь спит с новой.
При этих словах гнев Катерины улетучивается. Она собирается с духом, расправляет плечи, лоб ее разглаживается, и вся она так и дышит достоинством и уверенностью. Если бы не растрепанные волосы и мятая рубашка, можно подумать, что она дает прием при дворе.
Однако заговорила Катерина лишь через несколько минут:
— Валентино знает, что мне негде взять подкрепление. Крепость потеряна, хотя в том нет вины сера Диониджи. Он вел себя в высшей степени достойно. Но я должна знать, что собирается сделать с ним герцог.
— Он позволит Диониджи и его воинам выйти из крепости и беспрепятственно добраться до Форли, — поспешно отвечает Ридольфо. — Герцог нисколько не лукавит, ваше сиятельство, иначе он не позволил бы мне приехать к вам. Валентино велел передать… — Голос великана снова срывается. — Он сказал, что теперь настала ваша очередь.
Услышав угрозу герцога, Катерина удивленно приподнимает золотистую бровь, но никак не отвечает на эти слова.
— Возвращайся в Имолу и передай брату нашу глубокую признательность, — велит она Ридольфо. — Скажи, что он с честью освобождается от своих обязанностей, я отпускаю со службы сера Диониджи и его людей.
— Благодарю вас, ваше сиятельство!
Широкое лицо Ридольфо расплывается от радости. Он закрывает глаза ладонями и плачет, затем смотрит на нас. Его глаза и щеки блестят от слез.
— Могу ли я… Мой брат, при всем уважении, хотел бы знать, значит ли это, что вы отпускаете его жену и детей и они могут вернуться к нему?
Катерина издает короткий смешок. Вероятно, она позабыла, что взяла в заложники семью Диониджи, чтобы снискать его беспримерную верность.
— Конечно, разумеется!
Когда Ридольфо от души благодарит ее, Джованни, любовник и секретарь госпожи Форли, входит в комнату вместе со старшим сыном графини, двадцатилетним Оттавиано. Катерина отводит секретаря в сторонку и с озабоченным видом шепотом отдает ему подробные приказания. Когда она умолкает, Джованни кивает и помогает павшему духом Ридольфо подняться с пола. Они выходят за дверь, Катерина обращает свое внимание на сына, а я пытаюсь сделать вид, что меня здесь нет. Катерина, не стесняясь, отсылает меня прочь, когда того требуют обстоятельства. Если сейчас она не отпустила меня, значит, хочет, чтобы я осталась. Поэтому с почтительного расстояния слушаю драматическую беседу матери с сыном.
Оттавиано не из тех молодых людей, которые вызывают симпатию. Если его мать неутомима и полна амбиций, то он ленив и инертен. Там, где она сражается, он только ноет. Сын не унаследовал от Катерины ни ее привлекательной внешности, ни острого ума, ни талантов. Хотя она уже не один месяц ежедневно заставляет его заниматься военными делами и упражняться, щеки и тело юноши никак не лишатся детской пухлости, вот и теперь под шерстяной ночной рубашкой явственно выпирает живот. У парня широкий нос и толстые губы, лицо круглое, а сам он — воплощенная апатия. Каштановые волосы Оттавиано подстрижены как у пажа. Они спускаются на три пальца ниже подбородка, ровная челка доходит до самых бровей. Даже сейчас, когда его не просто так привели среди ночи в комнату матери, он трет глаза и недовольно дуется из-за того, что его разбудили. Хотя ему уже двадцать и скоро он станет правителем Имолы и Форли, его не слишком интересует, как надо править, — подобные дела Оттавиано предоставляет матери.
Катерина останавливается перед ним и кладет руки ему на плечи. Он всего на полголовы выше ее, зато гораздо шире.
— Сынок, — произносит она быстро, без всякого пафоса. — Крепость в Имоле пала. Сер Джованни пошел за одним человеком, который проводит тебя до Флоренции. Тянуть больше нельзя. Твои вещи и лошадь будут стоять у западных ворот. Сейчас же одевайся и ступай туда.
— Имола пала? — Глаза Оттавиано широко раскрываются, он кажется искренне изумленным, как будто ожидал услышать совсем иную новость, несмотря на то что его вытащили из постели среди ночи. — Мама, ты точно это знаешь? — Парень переводит взгляд на меня, словно желая услышать другое мнение, и я опускаю глаза.
— Да, — твердо отвечает моя госпожа. — Мы уже неоднократно говорили об этом. Теперь настало время действовать. — Она поднимается на цыпочки и целует сына в лоб. — Ступай. Увидимся здесь, в этой крепости, совсем скоро, когда Валентино будет разгромлен.
Оттавиано колеблется и спрашивает:
— Но… ты уверена, что тебе не грозит опасность?
Катерина смеется над этим вопросом и легонько подталкивает его к двери.
— Глупый мальчишка! Поторапливайся! А то остальным придется тебя ждать.
Оттавиано в последний раз с тоской смотрит на нее. По-видимому, ему впервые приходит в голову мысль, что он должен бы остаться с матерью, чтобы вместе с ней противостоять французской и папской армиям. Но Катерина снова подталкивает его, на этот раз с раздражением. Он медленно, торжественно целует мать в губы, затем разворачивается и идет прочь из комнаты.
— Я пошлю за тобой, как только опасность минует, — жизнерадостно говорит ему вслед Катерина.
Когда дверь за ним закрывается, ее наигранная бодрость испаряется. Она подходит к кровати, резко, тяжело опускается на край, закрывает руками глаза, и рот ее внезапно кривится. Я подхожу, встаю рядом и осторожно опускаю руку ей на плечо.
— Ничего страшного, — произносит Катерина, не убирая от лица ладоней, но я слышу слезы в ее голосе.
Мы надолго застываем в такой позе, затем она опускает руку, похлопывает по матрасу рядом с собой и говорит:
— Джованни сегодня уже не вернется. Спи здесь, со мной.
Я выполняю приказ и ложусь рядом с нею. Катерина еще долго не тушит лампы у постели, размышляет, пристально глядя в потолок. Я закрываю глаза и стараюсь заснуть. Проходит час, возможно и два, прежде чем Катерина гасит свет. По ее дыханию я понимаю, что она не спит. Я тоже. Мы так и лежим до рассвета, погруженные в мысли об угрозе, нависшей над нами.
Новость о падении Имолы быстро распространяется по городу Форли — громадная армия Валентино всего в двух днях пути от него. На следующий день, уже к вечеру, двое городских старейшин являются в крепость Равальдино, где нашла пристанище графиня Форли.
К сожалению, я не могу присутствовать при этой встрече, чтобы служить госпоже обычным талисманом удачи. За полчаса до того Катерина решила побаловать себя горячей ванной, и я сижу после нее во все еще теплой воде, когда старейшины приходят и требуют аудиенции у моей госпожи. Она предлагает мне остаться в ванне, хотя я подозреваю, что появление горожан не сулит ничего хорошего. Поэтому я моюсь со всей поспешностью и с трудом натягиваю рубашку и платье на еще влажную кожу.
