Из года в год в часы ночного бденья

Я слышал колокольный перезвон,

Протяжный и глухой — казалось, он

Заоблачного был происхожденья.

Среди полузабытых грез и снов

Искал я ключ к разгадке этой тайны

И, думается, вспомнил не случайно

Шпиль в Инсмуте и белых чаек зов.

Но как-то в марте шум дождя ночного

Взбодрил мне память, где царила мгла,

И я припомнил, словно сон бредовый,

Ряд башен, а на них — колокола.

И вновь раздался, звукам ливня вторя,

Знакомый звон — со дна гнилого моря!

Какие подземелья их плодят,

Рогатых черных тварей, чьи тела

Влачат два перепончатых крыла,

А хвост — двуострый шип, в котором яд?

Они меня хватают и летят

В миры, где торжествуют силы зла,

Где разум обволакивает мгла...

И когти и щекочут, и язвят.

Кривые пики Тока одолев,

Мы с лету низвергаемся на дно

Геенны — там есть озеро одно,

Где часто дремлют шогготы, сомлев.

И так из ночи в ночь, и несть конца

Визитам этих бестий без лица!

Он объявился под конец времен -

Египта сын, высок и смуглолиц.

Пред ним феллахи простирались ниц,

Цвет ризы его был закату в тон.

К нему стекался люд со всех сторон,

Охочий до пророчеств и чудес,

И даже дикий зверь, покинув лес,

Спешил к Ньярлатхотепу на поклон.

Все знали, что настал последний час,

И было так: сперва ушли моря,

Потом разверзлась суша, и заря

Скатилась на оплоты смертных рас.

В финале Хаос, вечное дитя,

С лица Вселенной Землю стер шутя.

Я вторгся с вездесущим бесом в паре

Из мира измерений — за Предел,

Туда, где нет ни времени, ни твари,

Но только Хаос, бледен и дебел.

Непризнанный ваятель мирозданья,

Он жадно и бессвязно бормотал

Какие-то смешные предсказанья

И сонм крылатых бестий заклинал.

В его когтях надрывно голосила

Бесформенная флейта в три дыры -

Не верилось, что в звуках этих сила

Которой покоряются миры.

Я есмь Его Глашатай, — дух съязвил

И Божеству затрещину влепил.

Не знаю, есть ли он на самом деле,

И где — на небесах иль на земле -

Тот край, которым грежу с колыбели,

Седых столетий тонущий во мгле.

Закрыв глаза, я вижу цитадели,

И ленты рек, и церковь на скале,

И переливы горней акварели,

Точь-в-точь как на закате в феврале.

Я вижу заболоченные дали,

Слежу за тенью птичьего крыла

И слышу звон, исполненный печали,

Со стороны старинного села.

Но где тот чародей, что скажет мне,

Когда я был — иль буду — в той стране?

В одном из снов я посетил район,

Где вдоль домов, ограбленных нуждой,

Тянулся ров, заполненный водой,

Густой, как кровь, и черной, как гудрон.

От вялых струй дух тлена исходил,

Стесняя грудь предчувствием беды,

И лунный свет сочился на ряды

Пустых жилищ с осанкою могил.

Ни стук шагов, ни скрип оконных рам

Не нарушали мрачной тишины -

Был слышен только мерный плеск волны,

Уныло льнущей к мертвым берегам.

С тех пор, как мне приснился этот сон,

Меня терзает мысль: не явь ли он?

Сен-Тоудского звона берегись! -

Услышал я, ныряя в тупики

И переулки к югу от реки,

Где легионы призраков вились.

Кричал одетый в рубище старик,

Который в тот же миг убрался прочь,

А я направил шаг в глухую ночь,

Не ведая, что значил этот крик.

Я шел навстречу тайне и дрожал,

Как вдруг (я было принял их за бред)

Еще два старца каркнули мне вслед:

Когда пробьет Сен-Тоуд — ты пропал!

Не выдержав, я бросился назад,

И все же он настиг меня — набат!

Селянин Джон Уэтли жил один

Примерно в миле вверх от городка.

Народ его держал за чудака,

И, правду говоря, не без причин.

Он сутками не слазил с чердака,

Где рылся в книгах в поисках глубин;

Лицо его покрыла сеть морщин,

В глазах сквозила смертная тоска.

Когда дошло до воя по ночам,

О Джоне сообщили в желтый дом;

Из Эйлсбери пришли за ним втроем,

Но в страхе воротились. Их очам

Предстали два крылатых существа

И фермер, обращавший к ним слова.

Над Ленгом, где скалистые вершины

Штурмуют неприступный небосвод,

С приходом ночи зарево встает,

Вселяя ужас в жителей долины.

Легенда намекает на маяк,

Где в скорбном одиночестве тоскует

И с Хаосом о вечности толкует

Последний из Древнейших, миру враг.

Лицо его закрыто желтой маской,

Чьи шелковые складки выдают

Черты столь фантастичные, что люд

Издревле говорит о них с опаской,

Веками поминая смельчака,

Который не вернулся с маяка.