Литмир - Электронная Библиотека

Если они выйдут на связь.

В дверь кабинета постучали.

– Да?

На пороге возник Петрович, выполняющий теперь помимо обязанностей водителя еще и функции адъютанта.

– Это, – сказал Петрович. – Там к вам, Евгений Афанасьевич, гость.

– Кто? – не оборачиваясь, спросил Корелин.

– Да я это, я, – бесцеремонно отодвинув в сторону Петровича, в кабинет вошел Орлов. – Нарисовалось несколько свободных минут, я и заскочил. Не выгонишь?

6 августа 1942 года, в полосе Юго-Восточного фронта

Кто-то когда-то сказал Севке, что тяжелобольные умирают ночью. Если дотянул до рассвета, то есть шанс, что переживет и весь день. Наверное, ерунда. У Севки по этой части был не очень богатый опыт, даже наоборот: двое из его знакомых умерли посреди дня, но звучало все равно обнадеживающе – дожил до рассвета, доживешь и до заката.

До рассвета Севка дожил.

Солнце из-за горизонта почти полностью вылезло, в глаза светит, без злобы, но эдак серьезно. С предупреждением. Мол, это утро еще, а что будет к полудню…

Что будет к полудню…

Хотелось бы посмотреть, подумал Севка. Вот очень хотелось бы посмотреть. И полдень, и закат… И так миллион раз. Хотя миллион, это, наверное, слишком много.

Севка даже попытался подсчитать, сколько это в годах миллион дней получается. Три года – округлим – тысяча дней, в миллионе – тысяча тысяч… Получается… Получается три тысячи лет, кажется…

Много получается. Чего только себе сгоряча не пожелаешь, подумал Севка и улыбнулся. И поспешно согнал улыбку с лица.

Вот никак ты не научишься соответствовать моменту, Всеволод Александрович Залесский! То ляпнешь что-то в разговоре с начальством, то начнешь улыбаться в самый неподходящий момент. А момент, между прочим, совершенно неподходящий.

Севка искоса посмотрел на Костю. Вот, совсем другое дело – стоит товарищ лейтенант, как положено командиру Рабоче-Крестьянской Красной Армии, смотрит серьезно, сосредоточенно. Руки за спиной – нормально, командир может держать руки за спиной, это не принижает значимость его облика, так что руки – нормально. А вот отсутствие ремня с портупеей, головного убора – уже значительно хуже. Нарушает образ.

Но и с этим можно было бы смириться.

В конце концов, вышел товарищ командир сделать зарядку и умыться. Холодной водой на рассвете. Правильнее, конечно, с голым торсом, но и вот так, без ремня, с расстегнутым воротом гимнастерки, тоже можно. Личный состав, если окажется рядом, поймет и простит. А вот то, что сапог нет на красном командире – это уже никуда не годится.

То есть абсолютно.

Приблизительно так выглядят… выглядели красные герои в кино о Гражданской войне. Босой, в расстегнутой гимнастерке, с высоко поднятой головой – и в глазах обязательно праведный гнев и уверенность в конечной победе коммунизма.

Даже расстрельная команда в кино понимает, что гадость делает, хорошего человека в расход пускает. Стволы винтовок там дрожат-качаются, желваки на скулах опять же…

Севка посмотрел на дула карабинов – как же, качаются. Даже не шелохнутся, смотрят пристально, не отрываясь. И расстрельная команда явно не комплексует – глаза веселые у обоих молодых уродов. Почти радостные. Целятся и улыбаются. В солдатиков играют, ждут команды старшего по званию. А тот, с лычками младшего сержанта на мятых погонах, не торопится, курит себе самокрутку, отвернувшись. И еще пару минут курить будет. Сволочь.

А вот если сейчас взять и крикнуть – «Огонь!». Не дернутся пальцы у чубатеньких? Вот бы смешно получилось… Оглянулся старшой, а казнь-то уже и закончилась.

Севка умер и Костя умер.

Дал бы в рожу своим мальчикам этот младший сержант с генеральскими лампасами? Наверное, дал бы. Очень уж он всю ночь пытался доказать красным командирам, что не бандит какой, а воин. Службу знает, сука недобитая.

Ему Севка вчера вечером так и сказал – сука недобитая. Это когда он попытался орден с Севки снять.

Вот решил, значит, что орден Красной Звезды у лейтенанта лишний. Повезло ему еще, что не сам полез, а молодому приказал. Вот этому, что сейчас целится Севке в лицо. Грыше.

В хате было сумрачно, горела одна керосиновая лампа, да и то еле-еле.

– Сними с комиссарика орден, – расслабленно повелел младший сержант, или как там по казачьему званию. – Грыша, оглох, что ли?

Грыша встал с лавки, потянулся лениво и пошел к комиссарику за орденом. Спокойно пошел, с усмешкой. А чего тут бояться? Комиссарик связан, и приятель его, второй комиссарик, только без ордена, связан. Грыша с вечера даже успел пару раз врезать и тому, и другому, ничего так приложил, со знанием дела.

Походочка у Грыши образовалась вальяжная, движения плавные, скользящие и ухмылка на конопатой роже – самая мерзкая. Получает, тварь, удовольствие от эмоциональной составляющей эпизода. Ручку протянул к ордену медленно, пальчики растопырил…

Руки у Севки были связаны, это правда, а вот ноги… Нет, на них не было сапог, и бить ногой высоко было не слишком удобно, но ведь и у Грыши коленную чашечку никто не отменял. А она, чашечка, даже у таких героев, как рыжий Грыша, имеет поганую привычку съезжать в сторону, если ударить, к примеру, ногой, пусть даже и босой.

Грыша завыл от боли, неожиданности и обиды, согнулся вдвое, чтобы пострадавшую чашечку приголубить, и подставился под следующий удар. Не сильный, но болезненный. Бил бы Севка, то приложил бы в голову или по шее, и убил бы к свиньям собачьим, если бы повезло, но Костя успел первым и врезал Грыше босой ногой по афедрону. Крепко так оформил: рыжий щучкой отправился в угол хаты, перевернув по дороге табурет.

– А ты мне его давал, сучара? – ласковым тоном спросил Севка. – Я четверых штыком пропорол, чтобы орден получить. Четверых, между прочим. А ты ручонки тянешь…

Грыша вскочил, бросился на Севку и отлетел к столу. Глиняная миска упала на пол и звонко щелкнула, разлетаясь на осколки, бутыль с самогоном покачнулась, но младший сержант… или как там его… ее подхватил и водрузил на место.

– Остынь, – приказал младший сержант, когда Грыша схватил со стола нож. – Сядь и помолчи…

– Да чего они, дядя Яша? Я ж их…

– Сядь, я сказал! – прикрикнул дядя Яша. – Не смог сразу справиться – не позорься дальше… Выпей вот и остынь.

Дядя Яша налил полстакана самогона из бутыли, задумчиво посмотрел на Севку.

– Четверых, говоришь?

Севка усмехнулся. Даже не усмехнулся, а так – дернул щекой.

– Вот так, штыком? А не врешь?

– А ты, дядя, дай мне винтовку со штыком, там и посмотрим…

– Выходит, повоевали вы… – протянул дядя Яша. – И дружок твой тоже грех смертоубийства на душу принял?

– И не один раз, – сказал Костя. – Говорят, у меня это особо хорошо получается.

– И нравится небось?

– А чему тут нравиться? Это вот твоим придуркам такое может нравиться… Я видел, как они днем раненых добивали. Улыбочки были на рожах… – Костя сплюнул на пол, между полосатых вязаных половиков. – Уроды…

– Сам ты – урод! – Грыша залпом осушил стакан. – И тех добили, и следующих в степи перехватим – кончим. Я тебя в куски порежу с орденоносцем твоим. На ремни…

– Вот в это верится сразу. Это да. Связанного, если постараешься, ты, конечно, одолеешь… – Костя вздохнул печально. – Не попался ты мне хотя бы недельку назад…

– А что было бы? Думаешь, я бы тебя испугался? – Грыша вскочил со скамьи, но дядя Яша хлопнул ладонью по столу, и Грыша сел на место.

– Это почему они уроды? – спросил дядя Яша. – Оттого, что ваших в расход пускают? Потому уроды? А как красные здесь погуляли – ты знаешь? И в девятнадцатом, и в тридцатом… Знаешь, что красный карательный отряд творил? Думаешь, они нас жалели?

– А что вас жалеть? Тебя жалеть? Видать, карательный отряд вам достался не очень… Если бы я тут был, то тебя бы в первую очередь… – Севка говорил зло, уверенно, а сам все смотрел на руки дяди Яши. Не отрываясь, смотрел.

Пальцы у дяди Яши сжались в кулаки, костяшки побелели. Еще немного подогреть – и все получится. Сам пристрелит или рыжему, вон, прикажет. Тут же, на месте. И что с того, что хозяйка просила хату не пачкать? Если разогреть как следует собеседника, то можно проскочить к казни напрямую, мимо допроса и пыток.

5
{"b":"168270","o":1}